Русская миссия Антонио Поссевино

— Он сейчас не в том положении, чтобы требовать, — ответил Поссевино, — и в этом огромная заслуга Речи Посполитой. Ливония должна стать польской. Но с севера в неё вторглись шведы и тоже желают оторвать свой кусок. Не лучше ли замириться с русскими, чтобы противостоять более сильному противнику?
Баторий и Замойский переглянулись.
— Да, это так, — согласился канцлер, — а что папа думает об отношениях Речи Посполитой и Турции?
— Это общий враг, — терпеливо повторил Поссевино, — и, лишь забыв наши разногласия, объединившись с империей и московитами, мы сможем выгнать их из Европы.
— По моему поручению были сделаны расчёты, — сказал Замойский, — сколько населения в Речи Посполитой, Московии и Османской империи. Мы учли всё — и население городов, которое известно более или менее точно, и сколько людей разных сословий проживает вне их, что выращивают в полях, какую скотину разводят и сколько человек можно этим прокормить. Наши люди работали два года, они собирали сведения по крупицам и тщательно их сверяли друг с другом, чтобы не допустить двойного счёта или чего-то, наоборот, не упустить.
Он сделал небольшую паузу и посмотрел на собеседников.
— У московского царя от пяти до шести миллионов подданных. У моего короля, — он склонил голову перед Стефаном Баторием, — от шести до семи миллионов. А у турецкого султана, считая и вассальные державы — от пятидесяти до шестидесяти миллионов человек. Учитывая эти цифры, мы должны десять раз подумать, прежде чем затевать войну с турками. Ведь, кроме них, рядом московиты и шведы, которые в случае наших неудач непременно ими воспользуются.
Названные Замойским цифры поразили Поссевино. Ранее он не интересовался вопросом численности населения воюющих государств, довольствуясь лишь количеством вторгшихся на ту или иную территорию солдат. Неудивительно, что турки, имея в запасе большое количество мужчин, большинство из которых с удовольствием пойдут грабить и убивать неверных, могут воевать сразу во многих местах.
— Речь Посполитая не останется один на один с турками, — возразил он Замойскому. — Вы всегда можете рассчитывать на помощь других католических держав.
В разговор вмешался Баторий:
— Мы все помним, чем закончилась славная победа католических воинов при Лепанто. Священная лига [148] просуществовала лишь два года и не смогла воспользоваться плодами победы, потому что каждый хотел чего-то для себя, забывая об общем. Турки сумели быстро отстроить флот, и все лишения и смерти оказались напрасными. Особенно недовольными остались венецианцы, ведь их восточная торговля при этом сильно пострадала. Я знаю, что и сейчас некоторые горячие головы в Венеции выступают за войну, но дож и Совет десяти, поразмыслив, решили, что лучше торговать, чем воевать. У них на восточном берегу Средиземного моря целые склады товаров, и, случись война, все они достанутся туркам. Пойдёт ли Венеция в этих условиях на войну?
Поссевино молчал. Баторий, несмотря на всю свою занятость русскими делами, оказался прекрасно осведомлён о делах Средиземноморья. Сразу видно, что его послы в Риме свой хлеб едят недаром.
— Император больше озабочен делами нездешними, — продолжил Баторий, намекая на интерес Рудольфа Второго к мистике, — и воевать тоже не хочет. Французы воюют с гугенотами. Испанцы увлечены голландской войной и грабежом своих заморских владений, и им тоже не до войны с турками. Эти чёртовы испанцы…
Поссевино, услышав упоминание нечистого, поморщился, но перебивать Батория не стал.
— Эти чёртовы испанцы натащили в Европу столько золота и серебра, что цены на всё растут, как трава весной [149]. А у меня ведь нет ни заморского золота, как у них, ни серебряных рудников, как у императора. Я за овёс для своей кавалерии сейчас плачу наполовину больше, чем Сигизмунд [150].
Баторий на мгновение остановился, словно вспомнив что-то.
  
— Ты знаешь, Антонио, султан мне недавно письмо прислал. Говорит — на тебе, Иштван [151], пятьдесят тысяч моих отборных солдат. Хочешь — воюй с царём Иваном, хочешь — с императором Рудольфом. Денег ещё обещал. Я, конечно, от всего открестился, не хватало ещё пятьдесят тысяч волков в мою кошару пускать, и денег не взял. Ты как считаешь — может, это он мне просто так намекнул, что вот они — пятьдесят тысяч, стоят на границе. Могут перейти, а могут и нет. Вот и думай, что хочешь [152].
Поссевино молчал. Может, прав был брат Гийом, когда говорил в Риме, на совете у папы, что Баторий может оставаться тайным приверженцем султана и их доверительность выходит за рамки обычных союзнических отношений? Но нет, поляки — народ решительный, и не сносить ему головы, если магнаты узнают, что их король подспудно защищает интересы турок. Но ведь его племянник сейчас правит Семиградьем, находясь в пределах доступности турецких солдат. Может, он опасается за Жигмонда? [153] Нет-нет, в делах большой политики — а Стефан, несомненно, большой политик или пытается им быть — семейные отношения учитываются даже не во вторую, а в третью очередь. Наверное, он действительно опасается без необходимости связываться с турками, ожидая удара от московитов или шведов.
— Хорошо, — сказал Поссевино, — о турках мы больше говорить не будем. Поговорим о московитах.
Ему показалось, что король, сдерживая волнение, облегчённо вздохнул. Замойский же оставался бесстрастен, и по лицу его совершенно невозможно было понять, как он воспринял отказ от обсуждения турецких дел.
— Святой престол желает использовать то бедственное положение, в котором оказались московиты, — произнёс легат, — и, чтобы они стали более сговорчивыми, было бы неплохо, если бы католические воины одержали ещё одну победу. Мне известно, что…
Лицо Батория расплылось в улыбке, и он не удержался от того, чтобы перебить легата:
— Войска уже готовы, скоро выступаем на Псков. Это большой и древний город, и, когда мы его возьмём, московитам деваться будет некуда.
— Хорошо. Теперь поговорим о делах духовных, ради которых я и приехал. В обмен на заключение мира я потребую, чтобы русские приняли положения Ферраро-Флорентийского собора. Тогда, почти полтора века назад, греки пошли на унию, потому что находились в безвыходном положении. Сейчас в таком положении находятся русские. Но для того, чтобы они потом, как и греки, не отказались от своих обещаний, не следует сильно озлоблять их. Тогда Речь Посполитая получит соседей-единоверцев, которые не ударят в спину.
Баторий задумался. Замойский склонился к его уху и что-то зашептал. Когда он выпрямился, король произнёс:
— Я могу обещать, что не пойду на Москву.
Этого было мало, очень мало. Король не упомянул о Новгороде, и это означало, что он имеет виды на этот город. Но сейчас настаивать не стоило. Сначала надо съездить к царю Ивану, узнать, на что рассчитывает он, и лишь потом, вернувшись к Баторию, продолжить обсуждение.
— Хорошо, — произнёс иезуит, — но кроме Московии в принятии католичества нуждается и Ливония. Думаю, после того, как войска Речи Посполитой закончат победоносную войну, это будет нетрудно сделать. Ведь ливонцы приняли лютеранство совсем недавно [154].
Баторий замялся, и за него ответил Замойский:
— Думаю, Святому престолу прекрасно известно, какого ожесточения порой достигает противостояние католиков и протестантов. И хотя в Речи Посполитой лютеране и кальвинисты не подвергаются таким преследованиям, как в других местах, но испанцы уже много лет ничего не могут поделать с голландцами-кальвинистами. Протестанты даже заявляют, что турки лучше, чем папа, а некоторые из них даже вышивают это изречение на своей одежде или на шапках.