Голый неандерталец. Происхождение, обычаи, ритуалы, интеллект древних родственников человека

Возьмем другой пример. Достоверность существования неандертальских захоронений – фундаментально конфликтное поле научного исследования, ведь если могилы и существуют, то многие исследователи с охотой приняли бы неандертальца за своего. Да, но почему? Потому, что погребение говорит о том, что группа осознает уникальность каждого ее члена. И осознает непоправимость потери каждого для живых. Захоронения, таким образом, дешифруют отношения между индивидами для этих человеческих народов. Так, можно предположить, что неандерталец считал каждого человека уникальным и незаменимым, и изменить наш собственный взгляд на сочувствие, уважение, чувствительность, присущие этим людям. Осознание самого себя, осознание ближнего. А погребение выражает желание защитить близкого любимого человека, что бы это ни повлекло, а значит, чего бы это ни стоило. У подобных популяций существуют понятия «я есть» и «ты есть». Археолог может приблизиться к понятиям осознания себя и ближнего также другими способами, такими как обнаружение человеческих останков, принадлежащих пожилым, инвалидам или потерявшим зубы, которые смогли выжить только за счет заботы остальных членов человеческой группы.
Хотя вопрос археологического существования неандертальских захоронений живо оспаривается международным научным сообществом, лично у меня нет ни малейшего сомнения в том, что неандерталец действительно хоронил мертвых членов своей группы, чтобы оберечь их тела, следуя тысячам традиций, развившихся в этих обществах на протяжении тысячелетий. У меня также нет ни малейшего сомнения в том, что эти народы крайне бережно относились к самым слабым: детям, старикам, инвалидам. Но надо довести наше размышление до логического конца… Действительно ли отношение к слабым и усопшим подтверждает наличие глубоких ментальных структур у этих людей? Действительно ли эти действия представляют собой что‑то уникальное и специфически человеческое? Что‑то, позволяющее нам признать неандертальца полностью разделяющим наше мировоззрение и соответствующим нашим образам бытия в мире?
В настоящее время этнологи убедительно доказали, что сочувствие и боль при утрате близких мы разделяем со многими животными, которые тоже их выражают: от больших обезьян до слонов и собак, спящих на могилах ушедших хозяев.
Исследовательский отчет Джеймса Р. Андерсона 2010 года в престижном журнале Current Biology давал описание смерти Панси, самки шимпанзе возрастом более 50 лет, проживавшей в зоопарке. Когда она находилась в предсмертном состоянии, дыхание Панси ускорилось. В последние десять минут ее жизни остальные шимпанзе приблизились к ней, окружили ее заботой и очень долго ее гладили, что совершенно не свойственно этой группе гоминидов. Когда она умерла, шимпанзе искали у Панси признаки жизни, прислушиваясь к ее дыханию, трогая ее конечности. После этой проверки взрослый самец атаковал тело Панси, что исследователи расценили как попытку ее оживить или же проявить гнев или обиду. После этого тело Панси оставили все, кроме ее дочери Рози, возрастом 20 лет, которая сидела рядом с телом матери всю ночь, время от времени убирая с нее блох. Рози до этого никогда на том месте не ночевала. Утром тело унесли служащие зоопарка, но на протяжении нескольких дней шимпанзе отказывались приближаться к месту смерти Панси. Все эти потрясающие события были засняты и достоверно задокументированы. Поведение этой группы гоминидов включает уход за самкой до смерти, внимательное обследование тела с целью поиска признаков жизни, попытку реанимации или выражение гнева самца, чистку трупа, настоящие поминки матери дочерью, а затем избегание того места, где самку застала смерть. Исследование доказывает самым неожиданным образом, что эти гоминиды обладают осознанием жизни и смерти, полным осознанием себя и своих близких, даже состраданием и любовью к родителям.
Если ранее мы думали, что это поведение свойственно исключительно человеку, теперь приходится смириться с тем, что оно совсем не отличает нас от остального мира животных, а скорее напоминает нам о неизбежном общем происхождении шимпанзе и людей. Это поведение заставляет нас вернуться как минимум на 13 000 лет назад, когда мы еще жили вместе, разделяя особенности, унаследованные когда‑то от общего предка, большой обезьяны. Этот древний предок, не человек и не обезьяна, а смесь двух возможностей, уже, оказывается, имел осознание самого себя, своего ближнего, осознавал жизнь и смерть, чувствовал любовь к родителям и испытывал сочувствие… Это наблюдение показывает, что сочетание чувств и действий, которые мы считали сугубо человеческими, такими не являются. В меньшей степени разные формы сочувствия и заботы о ближнем, между прочим, выявлены у большинства млекопитающих. Крысы и волки среди многих других видов выражают сочувствие и заботу друг о друге, а значит, понимают и связывают себя с остальными членами своей группы. Мало того, что это осознание себя в мире не уникально для человека, так оно еще может быть свойственно всему живому через далекого общего предка. Если руководствоваться характерными чертами, общими для человека и волка в их понимании мира, осознание ближнего должно было присутствовать у наших общих предков уже более ста миллионов лет назад… А мы, удивительные современные люди, глупые, продолжаем испытывать ошеломление или почтение, когда нам доказывают, что неандерталец, оказывается, заботился о своих близких, живых или мертвых…
  
Но давайте избавимся от недоразумений. Я не говорю, что нет разницы между человеком и животным. И также не говорю, что нет разницы между нами и неандертальцем. Я говорю, что мы неправильно ставим вопросы природы неандертальца, появившиеся у нас при доказывании существования погребений и заботы, которой неандерталец окружал слабейших членов своей группы. Сформулированные таким образом, эти вопросы никогда не позволят нам ни в какой степени понять структуру исчезнувших человечеств.
 
В археологии представленные факты часто интереснее, чем их объяснения.
 
Итак… получается, что посмертная забота неандертальца об усопших соратниках объясняется происхождением от гоминидов и вовсе не связывает его с осознанными или неосознанными концепциями, характеризующими наше собственное человечество. И это значит, что археологические находки нельзя считать ни недооцененными, ни переоцененными: чаще всего они остаются непонятыми. Недоступной сферой доисторических мыслей. А ведь сколько еще в мире данных, на которые можно взглянуть по‑иному, чтобы ответить на другие вопросы.
От этой неудовлетворенности возникает неприятное ощущение. В археологии представленные факты часто интереснее, чем их объяснения. Но если данных для интерпретации недостаточно, чтобы познать реальность этнографии прошлого этих обществ, что же нам остается?
А что, если эта социологическая действительность не была ни черной, ни белой, сугубо символической или сугубо полезной, а представляла собой многочисленные утонченные аспекты, в которых человеческую деятельность нельзя отнести к бинарным и карикатурным категориям? Тогда бы все эти споры о невообразимом происхождении человеческого символизма можно было бы считать поверхностными.
Все эти дебаты подразумевают, что символизм – понятие, чью хрупкость мы только что открыли, – всего лишь археологический показатель существования в нашем далеком прошлом действий, которые носили не только полезный характер. Но разве любой материальный промысел не представляет уже сам по себе пересечение этой границы? Мне кажется, что пересечение неизбежно, если, конечно, не считать, что техники, от обработки кремня до аэрокосмических, всего лишь простой пример слепого подражания, какие‑то рефлекторные действия. Обучение этим техникам в таком случае говорило бы только о существовании наследия функциональных знаний, не наполненных никаким интеллектуальным значением. Ну, кто в это серьезно поверит?
Итак… может быть, ответ на вопрос о происхождении символической мысли спрятан в самом вопросе? Ну да. Конечно. Но тогда, в конце концов, кем все‑таки был неандерталец и через какую призму можно получить доступ к некоторым проявлениям его существования в прошлом? Не существует словарика неандертальской мысли, но есть удивительные факты, дающие нам возможность задавать вопросы нашим археологическим архивам.