Империя мертвецов

Благодаря исследованиям Брока и Вернике стало известно, что в мозг управляет невообразимым количеством функций. Малейшее повреждение способно привести к утрате способности распознавать буквы или различать лица. Когда вскрывали черепные коробки пациентов, утративших навыки социализации, порой обнаруживали не столько мозг, сколько пустую мембрану. Функции распределены по различным участкам коры. Если один из участков разрушится, другие восполняют эту потерю. Если дать организму достаточно времени, то можно наблюдать даже перемещение отдельных центров по карте мозга. Духовная же эссенция составляет саму природу человека, и она не сводится к какой-то одной функции мозга, но представляет собой некую сверхструктуру.
Подернутые белесой дымкой глаза мертвеца перестали дрожать, и он впил свой взгляд в меня. То немногое, что осталось после пламени от его ресниц, под действием сильного тока конвульсивно затрепыхалось. Мертвец сосредоточился на мне, и я невольно отшатнулся. Его глаза проследовали за мной.
Мертвый взгляд встретился с живым. До того как очутиться в Бомбее, я и не слыхал о подобной функции. Широко известно, что по неустановленной причине глазные мышцы и мышечная ткань в горле не подчиняются контролю некрограмм. Мертвецы не просто молчат: они неспособны говорить. Их глаза бесцельно блуждают, не в состоянии сфокусироваться. Это написано в любом учебнике.
– Двадцать первая последовательность, увеличить нагрузку, – приказал я.
Из ушей мертвеца повалил белый дым. Из ноздрей и рта – пар, похожий на эктоплазму. Я резко шагнул вправо, но мертвец, открывая и закрывая челюсть, опять проследил взглядом за мной. Он будто молил о пощаде. А может, проклинал меня.
– Лобзик, – сорвалась с моих уст команда.
Хайберский проход наполняла странная тишина.
Я закончил со вскрытием, ушел от костра в нашем лагере и бродил под звездами. Весь горизонт укутывала тьма, но верхнюю полосу усыпали яркие огни. Я, вчерашний студент-медик из Лондона, ходил, запрокинув голову, под афганским небом, но все слова рассыпались перед ним бессмыслицей.
После вскрытия мне всегда хотелось побыть одному. И в этих дальних землях я не изменил привычке. А уж тем более после того, как разделал движущегося мертвеца. Особенно с учетом того, что моя операция не принесла особых плодов. Я не обнаружил в его мозговых тканях никаких отклонений, достойных упоминания. От этого мне было гадко на душе, хотя я с самого начала не питал себя иллюзией, что непременно должен что-то обнаружить. Все изменения, которые возможно зарегистрировать невооруженным глазом, я описал еще в Бомбее. В этот раз я снова обнаружил в зоне Брока следы значительного кровоизлияния, но этим лишь подтвердил уже имеющиеся наблюдения.
Зажав в зубах сигарету, которую я стянул из запасов снабжения, я чиркнул «люцифером». Заметил, что у меня до сих пор немного дрожат руки. Пока я наблюдал за колебаниями огонька, спичка догорела.
В ответ ли на зажженный огонек или еще по какой причине, но я услышал шепот. Я заметил, что прямо передо мной кто-то стоит, и отшатнулся. Споткнулся и понял, что о кусок чьей-то оторванной ступни. Чертыхнулся, и тут меня окликнули из тьмы за спиной:
– Доктор Ватсон, я полагаю? – Тембр голоса оказался столь неожиданным, что я оцепенел.
Два человека, совершенно неуместных на поле боя, вышли к мягкому свету. Усатый мужчина в костюме-тройке поднял над головой лампу с отодвинутой заслонкой. Но окликнул меня не он, а женщина в платье, которое неожиданно оказалось вечерним. Кружева на груди своей белизной приятно контрастировали с ночным мраком.
– Вы из «Пинкертона», – пробормотал я, пряча дрожащие руки за спину.
Мужчина, что давеча правил экипажем с глазом на дверце и огнеметом на крыше, шагнул вперед и неожиданно представился:
– Батлер. Ретт Батлер.
Мы обменялись этикетным рукопожатием, но я не мог оторвать глаз от леди. Вне всякого сомнения, это она как ни в чем не бывало восседала в пролетевшей меж рядами мертвецов карете. Несмотря на теплый свет, ее лицо отливало металлической голубизной. Женщина изящным движением протянула мне руку в белоснежной перчатке. Когда Батлер опустил лампу, ее чересчур симметричное лицо расчертили глубокие тени. Она тоже смотрела на меня.
 
– Ватсон. Джон Ватсон.
– Адали. Наслышаны о вас, доктор Ватсон.
Я ни слова не сказал о своем образовании, но Адали уже назвала меня доктором.
– Берегитесь Адама, – безупречно, иначе и не скажешь, улыбнулась она. Окликнула Батлера, и они исчезли в лагере, оставив меня в полном изумлении.
  
VI
 
– Ас-саляму алейкум [27]!
Мы пересекли Хайберский проход, покинули расположение британских войск и, оказавшись в Афганистане, проложили такой маршрут: отправились в Джелалабад, оттуда, минуя Кабул, – в Чарикар, Пули-Хумри и наконец – в Кундуз. По дороге на север мы спешились. Взяли в каждую руку по палке с металлическим наконечником и пустились в тяжкий путь. От ишаков и лошадей отказались, потому что понимали, сколько придется запасти животным корма. Мы продолжали путь, стараясь избегать встречи с афганскими силами. Само собой разумеется, что ослу придется тащить провизию не только на нас, но и на себя, но меня этот простой факт глубоко поразил. Просто-таки парадокс: чтобы выдержать такую дорогу, ишака надо нагрузить кормом так, что, кроме него, он больше ничего нести не сможет, и получается, что здоровенная зверюга нужна в пути лишь для того, чтобы нести то, что наполнит ее собственное брюхо.
– Как механизм, который только и умеет, что сам себя выключать, – загадочно пояснил Барнаби. – Люди, впрочем, не лучше. Мы не можем много унести.
Красоткин равнодушно пообещал взять все хлопоты на себя.
Еще одна проблема заключалась в том, что низкорослые афганские лошадки не увезут такого гиганта, как Барнаби.
Поскольку лагерь нам надо было разбивать с каждым разом все дальше и заранее отправить туда провизию было не с кем, то никакого другого варианта, кроме как идти на своих двоих, не оставалось. Так я наконец понял, что армейская логистика на самом деле намного сложнее, чем я ее себе представлял. Почему мы отказались от идеи дойти с британским войском до самого Кабула после того, как вышли из Хайберского прохода? Да потому, что решили: это слишком замедлит нашу особую миссию. Мы старались держаться подальше от основных трактов и вместо этого следовали цепочкой полузаброшенных аулов. По исламской заповеди закята, то есть милостыни, принимали нас в целом весьма приветливо, однако бедняки мало что могли нам предложить. Спасибо и на том, что кормили нас человеческой едой.
По первости мы передвигались ночью, отчаянно пробиваясь сквозь минусовые температуры плоскогорья. Теперь я, конечно, понимаю, какое странное зрелище мы собой являли. Наша четверка очень привлекала к себе внимание. Здоровяк Барнаби, мертвец Пятница. Сам-то я среднего роста, а Красоткин скорее хрупкого телосложения, зато по нам сразу видно, кто из нас британец, а кто русский. В этих краях какой только крови не встретишь, но мы всем своим видом кричали о европейском происхождении. Мы пока не придумали, как смешаться с толпой.
Перед самым рассветом мы добирались до едва проснувшейся деревни и молили дать нам отдохнуть и поесть. Как ни странно, они знали, что такое фунты стерлингов, но порой просили не денег, а патронов. В глухих аулах до сих пор ходили серебряные монеты, которые отливали при Александре Македонском, и я медленно терял связь со временем и пространством.
Способности Пятницы к последовательному переводу нас выручали, но в удаленных от войны поселениях к мертвецам относились настороженно. Некроинженерия – такое же колдовство, как электричество. Оказавшись на краю цивилизации, где и последнего-то никогда не видывали, я был вынужден многое переосмыслить. Для местных жителей мертвец – это вестник войны. Несколько раз контакты выходили настолько неудачными, что только Барнаби удавалось вернуть переговоры в мирное русло. Даже не зная местного наречия, он умел заговорить громким голосом еще издалека и обладал каким-то феноменальным талантом похлопать собеседника по плечу, дать похлопать себя – и вот они уже находили общий язык.