Надежда варвара (ЛП)

— Она будет сидеть смирно?
— Мы используем интисар, чтобы заглушить боль, и будем надеяться, что она не заметит.
— А если она все же заметит?
— У нас с тобой появится несколько новых царапин. — Он одаривает меня слабой улыбкой. — Однако, если мы этого не сделаем, ее рука не будет чистой.
Я медленно киваю.
— В корзинах есть интисар. — Это одно из немногих растений, которые мэтлаксы не употребили в пищу.
Остаток утра мы ухаживаем за раненой женщиной. Требуется время, чтобы разжевать корни интисара, и еще больше времени, чтобы намазать раненую руку, чтобы она онемела. Пока Химало работает, я издаю успокаивающие звуки и глажу мохнатую головку Шасака, а затем глажу самку по голове, как бы намекая, что мы друзья, что я забочусь о ней. Я снова предлагаю корень, и она берет его, лихорадочно пережевывая, даже когда снова и снова прикасается к комплекту в моих руках. Кажется, она чувствует, что если она может прикоснуться к своему комплекту, то все хорошо. Она шипит на Химало, когда он зашивает ей руку, но в остальном игнорирует его. Иногда я вижу тень, мелькающую перед входом в пещеру, и это говорит мне о том, что самец находится снаружи, ждет, но недостаточно храбр, чтобы войти внутрь. Химало осторожен с самкой мэтлакса, ухаживает за ее ранами, как если бы она была его собственной, и зашивает плоть как можно туже. Закончив, он втирает в рану еще немного пасты интисар и обматывает руку куском кожи, завязывая его на запястье. Самка шипит на него и тут же пытается перегрызть завязки. Химало добавляет больше пасты на внешнюю сторону кожи, посылая мне печальный взгляд.
— Если мы сделаем его невкусным, возможно, она не будет так торопиться его есть.
Кажется, это срабатывает; самка снова жует, а затем корчит гримасу, ее язык щелкает снова и снова, когда она пытается избавиться от онемевшей, вонючей пасты интисар.
— Что теперь? — спрашиваю.
— А теперь, — говорит он, и его голос невероятно нежен, — мы должны вернуть ей ее комплект.
У меня болит сердце. Мне приходится проглотить комок, образующийся у меня в горле.
— Я не хочу этого делать. Я хочу оставить его себе.
— Я знаю. Но хотела бы ты, чтобы кто-то скрывал от тебя твой комплект?
Я бы этого не хотела. Я медленно передаю его, каждая косточка в моем теле протестует. Самка немедленно выхватывает его из моей хватки с удивительной свирепостью, прижимая к своей груди. Она отскакивает назад, шипя на нас в последний раз, прежде чем выбежать на снег. Я слышу пару сердитых улюлюканий и окриков ее пары, а затем они оба уходят, оставляя после себя только свою вонь.
Я снова чувствую себя так, словно мое сердце снова разбивается. В пещере царит тишина. Одеяло, в которое я укутывала Шасака, в моих руках пусто. Это не должно быть так больно, как сейчас, и все же я снова чувствую пустоту и такое одиночество. Я не могу остановить слезы, которые текут по моим щекам.
— Айша, моя пара, — бормочет Химало с такой нежностью в голосе. Он подходит ко мне и обнимает меня за плечи, притягивая ближе к себе. — Это нормально — грустить.
Я всхлипываю у него на плече, уткнувшись лицом в его шею. Я игнорирую возбужденный гул моего кхая, потому что мое сердце слишком сильно болит, чтобы думать о таких вещах прямо сейчас. Я думаю о Шасаке, таком маленьком и доверчивом в моих объятиях… и о том, как его мать схватила его обратно и побежала прочь из пещеры. Все, что мы пытались сделать, это помочь ей. Хватит ли у нее молока, чтобы накормить его? Бросит ли она его снова, чтобы отправиться на охоту, и на этот раз это будет небезопасное место, потому что мы находимся в их пещере? Мое сердце полно беспокойства и печали, и я не могу перестать плакать.
— Шшш, — шепчет Химало мне в гриву. Он гладит меня по спине, снова и снова. — Я с тобой.
По какой-то причине это заставляет меня плакать еще сильнее. Он не со мной. Он бросил меня. Я нашла его только потому, что пошла за ним. Я не могу перестать плакать.
— Все, что я люблю, покидает меня.
— Я здесь. — Его большая рука ложится мне на поясницу, а затем он сжимает мой бок. — Почувствуй, как я прижимаюсь к тебе.
  
Я качаю головой, мне так грустно, что я чувствую это глубоко в своей душе.
— Ты тоже бросил меня. Ты всегда покидаешь меня.
— Это то, что ты думаешь? — Его большая рука обхватывает мой подбородок, и он заставляет меня посмотреть ему в глаза. Там такая грусть, печаль и любовь, и это заставляет меня страдать снова и снова. — Ты думаешь, я решил оставить тебя?
Я чувствую, как его хвост пытается переплестись с моим, и отмахиваюсь от него. Я толкаю его в плечо.
— Что я должна думать? Когда я нуждаюсь в тебе больше всего, ты поворачиваешься ко мне спиной. Ты уже дважды это сделал! Ты бросил меня после смерти Шамало, и ты снова бросил меня теперь, когда мы снова резонировали. Скажи мне, что я должна об этом думать? — мой голос набирает силу от гнева и обиды.
Он долго-долго смотрит на меня, ничего не говоря.
— Что? — говорю я, чувствуя, что защищаюсь.
Химало вздыхает.
— Я дурак. Я должен был объясниться.
— Да, было бы хорошо, — язвительно говорю я, хотя мне действительно становится легче, когда я слышу, как он называет себя дураком. В конце концов, именно так я называла его наедине.
Он проводит костяшками пальцев по моей щеке, и мне снова хочется заплакать от того, как приятно ощущать это легкое, любящее прикосновение.
— Я ушел от тебя, потому что ты мне небезразлична.
— Это бессмысленно, — говорю я ему, отталкивая его руку. — Только дурак мог бы сказать такое.
— Возможно, и так, но именно так я решил помочь тебе. — Выражение его глаз такое печальное. — Я оставил наше спаривание, потому что мое присутствие злило тебя. Каждый раз, когда ты смотрела на меня, ты была полна ярости. Ты нападала на меня словами и искала меха у других. Это заставило меня почувствовать, что мое присутствие рядом с тобой только ухудшает ситуацию. Я подумал, может быть, если бы у тебя было время побыть наедине с собой, время исцелиться, тогда ты бы вернулась ко мне. — Он смотрит на меня с такой любовью, что кажется, будто он снова касается моей щеки, хотя его рука не двигается. — И даже если бы ты не вернулась ко мне, если бы ты была счастлива, я смог бы с этим смириться. Твоя печаль разрывает меня на части.
Я с трудом сглатываю. То, что он говорит, — правда. Я не была хорошей парой. После смерти Шамало я оцепенела. А потом я разозлилась. Я набрасывалась на всех, но особенно на него. Если Химало что-нибудь говорил мне, я нападала. Если он неправильно смотрел на меня, я выплевывала в его адрес свирепые слова. Я сбросила его со своих мехов пинком. Я уничтожила его кожаную одежду и его работу, когда была расстроена, что случалось часто.
— Я была ужасной парой. Но я чувствовала, что ты даже не пытаешься меня понять.
— Я не мог, — мягко соглашается он. — Я был погружен в свое собственное горе. Я хотел, чтобы ты обратилась ко мне за утешением, а вместо этого ты отвернулась и сделала меня своим врагом. Я чувствовал себя так, словно потерял и свой комплект, и свою пару в один и тот же день.
Это больно. Это ранит больше всего, потому что он не ошибается. Я не думала о его боли, только о своей собственной. Однако извинения, которые я хочу произнести, застревают у меня на языке. Мне трудно признать, что я была ужасной в этом спаривании. Что он тихо пытался быть рядом со мной, а я оттолкнула его. Это не заставляет меня чувствовать себя хорошо. Поэтому я говорю ему единственное, что приходит на ум.
— Я никогда не посещала чужие меха.
— Если бы другой мужчина сделал тебя счастливой, я бы отдал тебя ему, — мягко говорит Химало. — Я знаю, что ты никогда не хотела быть со мной.
Я открываю рот, чтобы возразить, но разве я не говорила ему те же самые слова в гневе? До того, как мы спарились, мне нравилось порхать от меха одного самца к другому. Мне нравилось быть желанной для каждого охотника в племени и предпочитать даровать свою благосклонность. Я никогда не смотрела на Химало, потому что он всегда был тихим, никогда не был громким или требовательным. Он был доволен тем, что стоял на заднем плане. Когда мы нашли отклик, все племя было шокировано, но никто не был шокирован больше, чем я. Это было так, словно я увидела его впервые, когда мой кхай начал петь ему. Сначала я была расстроена. Почему я не заполучила одного из сильных, дерзких охотников, которые флиртовали со мной? Почему мне достался тихий кожевенник, который довольствовался тем, что стоял на заднем плане?