На осколках разбитых надежд (СИ)
Но нет, ничего страшного не произошло. Наказание не оставило переломов или видимых шрамов. Только ушибы и огромные гематомы на спине и плече. И ссадину на лице в том месте, где Лена ударилась о ступень. К счастью, как Лена потом узнала, Иоганн сумел остановить избиение после четвертого удара — Цоллер, удовлетворившись арестом Катерины, милостиво внял его настойчивым просьбам.
Наверное, Лену принес в ее спаленку Войтек, потому что она пришла в себя уже на кровати, а над ней нависал скошенный потолок, обклеенный знакомыми обоями с цветочными узорами. В комнате было темно, значит, вечер успел миновать, и наступила ночь. Едва Лена открыла глаза, как в теле тут же проснулась боль и растеклась от мест ударов по всему телу вплоть до кончиков пальцев. Она была привычна к боли в напряженных мышцах, а тут не выдержала и застонала еле слышно, когда попыталась повернуться на бок. И тут же уткнулась в кого-то, притулившегося на самом краю кровати. Даже испугалась сперва от неожиданности, а потом увидела длинную косу, змеей скрутившуюся на светлом полотне подушки и узнала Катерину.
— Ты тут?! — затормошила Лена подругу за плечо, заставляя ту проснуться. И заплакала от невероятного облегчения, что та жива и здесь, рядом с ней.
— Тута я, тута, — сонно отозвала Катя и села на кровати, растирая плечо. — Ты-то як? Жива? Казали, ты в обморок хлопнулася. Як мертвая лежала. Я ж боялась, что по голове тебя пристукнули, як поляка, и ты того…
— А что с Войтеком? — встревожилась Лена тут же, вспоминая, как сбили его с ног. Катерина потянулась и встала на ноги. Только потом повернулась к подруге.
— Да что с ним буде? Голова у него як железо. Мы с ним крепкие. Выдюжим. А тебя ж соплей перешибить можно. Ну-ну, без обидок… я ж того… не со зла ж… Вот, держи, — Катерина взяла с комода маленькую баночку и сунула в руки Лены. — Тут Айке мазь дала до тебя.
— Катя, Катя, — обняла Лена подругу в порыве чувств. — Как хорошо, что тебя все-таки не забрали!
— Як не забрали? Забрали ж! — непривыкшая к нежностям Катерина вдруг застыла и похлопала неуклюже Лену по руке. — Свезло мне. Немчик наш за мной приехал. Вот и отпустили.
Она помолчала немного, а затем продолжила рассказывать, что ее действительно забрали с собой гестаповцы и привезли в городскую тюрьму. Не дали одеться, и Катя помнила, как дрожала то ли от мороза, то ли от ужаса при виде камер, вдоль которых ее вели. Она знала по прошлому, что если гестапо забирает в такое место, то это все, возврата оттуда нет.
— Там ведь и немчура тож есть! — рассказывала Катерина. Ее привели в камеру, где уже находились несколько человек — двое подростков-мальчиков и три женщины. Подростки оказались советскими, из-под Винницы. Они тоже были пригнаны в Германию в начале лета, как и Катя с Леной, но из-за маленького роста и худобы их так и не выбрал никто из бауэров. Потому попали они в трудовой лагерь.
— Боженьки мои, слухала их, и волосья дыбом! — шептала взволнованно Катя. — Тута курорт, Лена! Курорт и есть!
Мальчики были заняты на производстве цементных блоков, как поняла Лена со слов подруги. Сначала их было больше, все четверо из одного класса, потому и держались вместе. Но потом из-за особенностей работы у одного из одних открылась легочная болезнь, и его забрали в госпиталь, откуда он не вернулся. Работа была не из легких — приходилось таскать то мешки с песком, то тяжеленные формы с блоками. Еще один товарищ не выдержал ни скудности питания, ни условий в бараке. Бросился на надзирателей, и его забили палками до смерти. Летом и осенью еще как-то можно было перетерпеть, а вот зимой стало невмоготу от холода и голода. Вот и бежали мальчики, надеясь добраться до родной стороны. Только поймали из полицейские довольно быстро — при первой же проверке документов.
— Ты говорила, там и немцы есть, — напомнила Лена Катерине, и та рассказала, что действительно, были и немцы. Те три женщины и были немками. Вернее, две из них — мать и дочь — были чистокровными немцами, а третья оказалась еврейкой, их бывшей соседкой, которую они прятали почти два года на чердаке своего дома. Их всех троих ждала смерть или заключение в лагере.
— Мне один из мальцов в тюрьме об том казал. Он по-немецки разумеет. Не як ты. Но наловчился малый. Смышленый, — сказала Катя. — И что с ним буде-то?
— Я не знаю, — прошептала Лена, хотя понимала, что вопрос был риторическим.
— Когда ж наша армия выдавит эту гадину из Советов?! Когда ж придут за нами? — сжала руки Катерина в приступе отчаяния. — Скольки ж можно мучиться-то нам всем?
На этот раз Лена промолчала. Ее удивил рассказ Кати об увиденном в городской тюрьме. Она привыкла к жестокости и непримиримости немцев к тем, кто не считался ими одной крови, но для нее было удивительно понимать, что и к своим соотечественникам они не знали милости. И жестоко карали без всякой пощады.
Катерина не долго пробыла в камере, как рассказала дальше. Спустя пару часов, показавшихся, впрочем, ей невыносимо долгими, за ней пришли. Она испугалась, что ее убьют прямо сейчас, разрыдалась, стала отбиваться от солдат. А оказалось, что ее отпускали — во дворе ее ждал фон Ренбек, стоя у своего автомобиля и раздраженно барабаня пальцами по крыше кузова. И точно так же раздраженно барабанил по рулю всю дорогу, пока ехали из города до замка, пугая Катю выражением лица и злостью, которая угадывалась в каждом его движении.
— Он был здеся, — сказала Катя, переплетая пальцы рук в волнении. — Немчик. Приходил досюдова.
— Сегодня вечером? — спросила Лена, затаив дыхание.
— И сегодня, и тогда, — Катя посмотрела в упор на Лену. Даже в полумраке комнаты было видно, как сверкают ее глаза. — И не надо тута мне болтать, что то не он был. Я их погану мову ни с чем не спутаю! Что ты робишь?! На что тебе он сдался?! Ты ж разумеешь, что с тобой зробят, коли все всплывет! Ты говорила мне о поляке, тот, что с Войтеком служил, Михал, помнишь? Повесили его прям у тюрьмы на плочше. С табличкою той самой. И что-то не видала я, чтоб рядом немка болталася!
— Перестань…
Хотелось крикнуть, а с губ сорвался только шепот. Лена откинулась в подушки, пряча лицо, чтобы не видеть этого укоряющего взгляда. Будто сам разум заговорил сейчас, а не Катя. И боль в местах следов от ударов услужливо напомнила о том, какими могут быть последствия за нарушение немецких законов. Пусть и не по своей воле.
— Я устала и хочу спать, — только и сказала, надеясь, что Катя уйдет к себе и оставит ее в покое. И заплакала отчего-то, когда осталась одна. То ли себя жалея, то ли о чем-то другом, чему и сама не могла дать определение. А наплакавшись, провалилась в сон да такой глубокий, что проспала более десяти часов кряду, чего давно не случалось уже. Испугалась, когда взглянула на циферблат будильника, звон которого, наверное, даже не услышала.
Странно, но Биргит никак не отреагировала, когда Лена появилась в кухне, запыхавшись от быстрого шага по лестницам. Будто и не полдень уж час как миновал, а только рассвело. Она сидела за столом и читала газету, обсуждая новости за чашкой кофе с Айке. Но только мельком взглянула на Лену и вернулась к газете, в то время как Айке засуетилась с поздним завтраком (или обедом, судя по времени).
— Ступай после завтрака в Голубую гостиную, — произнесла Биргит, когда Лена завершала свою нехитрую трапезу — чашку эрзац-кофе, который она не особенно любила, и пара кусков пирога с капустой. — Покажешься на глаза хозяевам. Ну, и устроили вы тут вчера… Бедный Ханке, чуть с ума не сошел от тревоги!
Лена сказала бы в ответ, что всему виной был именно ее сын, Клаус, а первопричиной — его звериная жестокость и чувство превосходства. Но промолчала, понимая, что это станет очередным поводом для Биргит ненавидеть русских. Только улыбнулась уголками губ робко и грустно в ответ на сочувствующий взгляд Айке и вышла вон из кухни, направляясь на поиски баронессы и Рихарда.
В Голубой гостиной царил полумрак, несмотря на то, что до вечерних сумерек было еще несколько часов. Плотные бархатные занавеси были задернуты. На дальней стене поверх огромного полотна в тяжелой раме висело белое полотно, служащее в данный момент основой для демонстрации черно-белого фильма. Перед импровизированным экраном в креслах сидели баронесса и Мисси с Магдой. Белокурая немка то и дело оборачивалась на Рихарда, сидевшего чуть поодаль от всей компании, чтобы не дым от сигареты не шел в их сторону. Киномехаником выступал Иоганн, сидящий у кинопроектора. И его гордость, и довольный вид баронессы был понятен — на экране были кадры кинохроники, в которой фюрер вручал Рихарду Рыцарский крест и, довольно улыбаясь, хлопал его по плечу. Лена помедлила на пороге, заметив эти кинохронику. Тут же вспомнила, как смотрела когда-то ее впервые, пытаясь свиданием получить очки для несчастного Саши.