На осколках разбитых надежд (СИ)
Итак, Розенбург находился в Тюрингии. Теперь Лена могла посмотреть по картам в библиотеке, как далек путь от родной страны. Найти эти карты оказалось несложно. Намного труднее было в них разобраться, потому что эти изображения земель были датированы началом века, когда еще существовали империи вместо ныне существующих стран. Тюрингии среди них почему-то не оказалось [20], что заставило Лену немного пасть духом. А между границей в западной Белоруссии и центром Германии на карте пролегало расстояние от большого пальца до широко отставленного в сторону указательного пальца Лены. Представить, сколько это могло быть в километрах, было даже страшно.
— Бежать надо до начала осени, — рассказывала Лена позднее за вечерним умыванием о своем плане. — Пока ночи не такие холодные. Как только узнаем название городка точнее. Я помню по школьным урокам, что скорость пешком около шести километров в час. Я рассчитала — если представить, что расстояние до Бреста около тысячи километров, то путь займет не меньше месяца.
— Месяц?! — ужаснулась Катерина. — Средь немчуры! Мы не сможем!
— Надо попробовать, Катя, — умоляла ее Лена. — Ты ведь хочешь вернуться домой?
— А як же Янина? Мы тута ее бросим? Ей тоже горбатиться на немчуру невмоготу.
— Если ты уверена, что она пойдет с нами, и что не сдаст немцам, то почему бы и нет? Поговори с ней. Но осторожно… если поймешь, что ей тут нравится, молчи обо всем!
— У ней мати шибко хворая. З дома написали. Она захочет тикать с нами, — заверила ее Катя.
Мысль о том, что с ними убежит из Розенбурга и Янина, Лене не нравилась. Но она была ее товарищем по несчастью, и бросить Янину здесь ей просто не позволяла совесть. Поэтому ей оставалось надеяться на то, что Катя права, и Янина не выдаст их планы. Теперь нужно было только выбрать день, подходящий для побега.
Приближался день солнцестояния, большой праздник в Германии. По рассказам Урсулы, которая ждала его с нетерпением, в городке ожидались большие празднества в этот день — шествие с факелами по улицам городка членов Гитлерюгенда и СС, на площади, а также в отдельных местечках запалят огромные костры, расставят столы с угощениями и спиртным.
— В этот день некоторые даже стали вешать геханекранц, — и поймав вопросительный взгляд Лены, с которой вместе начищали до блеска хрусталь в буфете одной из столовой, Урсула пояснила. — Это такой цветочный венок, который девицы на окно вешают, чтобы на жениха погадать. Кто снимет его, тот и есть. Я такой вешала в год, когда Эрнст прислал сватов к родителям на двор. Нагадала себе жениха! Так что не надо вот так усмехаться… Это у вас там в России традиции не чтут и живут без веры! Поклоняетесь звезде жидобольшевистской вместо креста истинной веры.
Лена пропустила эти слова привычно мимо ушей, как уже делала это не раз. Все немцы, за исключением Иоганна и баронессы, с которой ей не доводилось общаться, были убежденными нацистами и всячески подчеркивали это в разговорах периодически. Например, к празднику даже готовили полотнища флагов Германии, чтобы вывесить их на фасаде замка. А Руди с нетерпением ждал шествия с факелами, в котором он, как гитлерюгендовец, принимал участие.
Это был идеальный день для побега, по мнению Лены. Особенно, когда она узнала, что баронесса намерена уехать в Берлин за несколько дней до Дня солнцестояния, и в замке останутся только Иоганн и Войтек. Лене удалось подслушать об этом совершенно случайно, когда она занималась уборкой в комнатах Иоганна. Она мыла ванну, когда услышала, как хлопнула дверь в его спальню.
— Это все ты и твоя убийственная страсть к небу! — услышала Лена резкий голос баронессы и тут же замерла, распознав нотки гневной истерики в голосе хозяйки. По словам Янины баронессу вывести из себя было сложно, поэтому такой приступ выглядел очень странно.
— Успокойся, Анни, ничего страшного не случилось, — успокаивающе произнес Иоганн. — Вывих плеча и растяжение связок. Это все. Могло быть и хуже.
— Могло быть! И может быть, понимаешь, Ханке?! Может! Почему ты не поговорил с Герингом о Рихарде? Ты ведь мог, он твой сослуживец по эскадрилье! Рихард мог бы быть инструктором в летной школе здесь, в Германии. Ты знаешь, сколько самолетов возвращается из вылетов? Два из трех, Ханке!
— Поверить не могу, Анни, ты вскрывала мою почту?! — воскликнул негодующе ее брат в ответ. — Ты читала письма Фалько ко мне?!
— Я была вынуждена! — холодно и резко ответила баронесса. Лена слышала по голосу, что та уже совладала с эмоциями и снова превратилась в холодную аристократку. — Ритц не пишет мне ничего подобного, а я должна была знать, что происходит. Вы бы скрыли от меня эту аварийную посадку!
— И судя по всему, поступили бы верно! — отрезал Иоганн таким же ледяным тоном. — Ты удивляешь меня, Аннегрит. Читать чужие письма… Фалько жив. Почти здоров. Он дотянул до аэродрома и благополучно сел, а в его копилке появился очередной спитфайр [21] и пара очков. Нет никаких причин для истерики. Он в первую очередь сын своей родины и только после этого — твой сын. Ты же сама говорила как-то об этом.
— Я не молодею, Ханке. А Рихард мой единственный ребенок. Я не хочу, чтобы род фон Ренбек закончился в какой-нибудь очередной вылет в Британию. Я думала, что мы закончим войну быстро. Но она длится вот уже третий год! Ты должен повлиять на Рихарда, Ханке. Он должен вспомнить свой долг перед родом и семьей, а не только следовать долгу перед страной и нацией.
— Анни, ты же знаешь, после той истории с Адель…
— Это ты виноват, Иоганн. Брухвейеры были твои знакомые, — прервала его баронесса. — Мне никогда они не нравились.
— Что толку говорить об этом сейчас? — устало произнес Иоганн.
— Я хочу, чтобы ты написал Рихарду и напомнил о его долге, — решительно заявила баронесса. — В первый же его отпуск я планирую принимать гостей здесь, в Розенбурге, или на вилле в Далеме [22]. И надеюсь, что он приглядится к тем незамужним девушкам, которые присоединятся к нам на этих приемах.
— Желания Фалько в расчет не идут? — иронично спросил Иоганн.
— Его желания не принесут роду наследников. Ты же знаешь сам. Наш род пресекся, именно когда ты потакал своим желаниям!
Лене пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть от обиды за Иоганна. Баронесса ударила в самое слабое место брата, и Лена понимала это — неоднократно слышала горечь в его голосе, когда тот говорил о том, что так и не успел завести собственных детей до аварии. Видимо, Иоганн не сумел скрыть боль на лице, потому что голос баронессы тут же смягчился:
— Прости, я не хотела…
— Я напишу Фалько о твоем желании, — глухо ответил Иоганн, явно притворяясь, что не услышал ее извинений. — Я уверен, что скоро он получит Дубовые листья [23], и тогда определенно приедет в Берлин на награждение. Тогда-то ты его и заловишь.
— Тебе не к лицу подобный тон, Ханке, — заметила с нежностью в голосе баронесса. — И я очень сожалею о том, что сказала тебе. Ты же меня знаешь — язык бежит впереди головы.
Некоторое время в соседней комнате стояла тишина, и Лена даже дыхание затаила, боясь выдать свое присутствие. Потом баронесса произнесла:
— Я решила ехать в Берлин на праздник. Проверю заодно, как следят за виллой в мое отсутствие. Посмотрю, кто остался на лето в столице и не испугался налетов.
— Не выдай своего матримониального интереса, — шутливо сказал Иоганн. Судя по тону его голоса, он уже забыл и простил обиду на сестру. — Иначе они все решат, что с Фалько что-то не так, и ты побыстрее торопишься его пристроить.
— Это неудивительно по нынешним временам, — с грустью заметила баронесса. — Ты помнишь мальчиков фон Крамм?
— Кто же не помнит Готфрида [24]? Поистине говорят, что у славы две стороны, как у медали.