На осколках разбитых надежд (СИ)

Сумбурное и, наверное, нелепое письмо. Лена не стала его перечитывать, когда наконец излила на бумагу все, что чувствовала в тот момент — всю мешанину мыслей и эмоций. Почти все утро она носила в кармане это письмо, почему-то боясь передать Руди, чтобы тот отнес его на почту. Сама не могла объяснить себе, что за неясная тревога терзала ее. Словно действительно боялась быть брошенной на произвол судьбы. 
После обеда все же решилась. Подозвала Руди, который в тени парковых деревьев, развалившись на траве, читал книгу, и отдала ему сложенное письмо. 
— Мама сегодня велела быть на виду. Может, господину Иоганну снова станет плохо, и придется бежать за доктором. Я отправлю завтра, — проговорил мальчик, пряча письмо между страниц книги. В этом был резон — у пожилого немца все чаще прихватывало сердце, когда он читал сводки с фронтов, особенно с Юга. Вчера ему даже пришлось ставить капельницу. Но, видимо, на лице Лены отразилось такое острое разочарование, что Руди вздохнул и поднялся с травы, отряхнув шорты и рубашку. 
— Забыл, что завтра — суббота, а значит, почтамт закрыт, — сказал он. — Заодно загляну к Аннелизе. 
— Спасибо, Руди, — поблагодарила его Лена, понимая, что он нарушает распоряжение матери только из-за нее, каким-то внутренним чутьем распознав, что ей очень важно отправить это письмо. 
— Маме ничего не говори, если хватится, — предупредил ее мальчик, поправляя лямки подтяжек, чтобы те не сваливались с худеньких плеч. — А то еще и тебя накажет. Мне-то что? Мне просто по заднице крапивой…
Ее маленький рыцарь. Преданный и верный до последнего дня. 
Кто же знал, что в тот день британцы решат совершить очередной налет на Берлин? И что их не подпустят так близко к столице зенитки около Лейпцига, и им придется сменить маршрут на земли Тюрингии, на которые «крепости» и сбросят свой смертоносный груз. Никто не ожидал этого налета, и предсказать его было совершенно невозможно, как и другие налеты авиации союзников. Но Лена будет часто вспоминать фигурку Руди на фоне зелени парка, когда он обернулся на нее перед уходом и махнул ей рукой, и сожалеть о том, что не отложила отправку письма до понедельника. 
 Все произошло совершенно неожиданно. Не было ни звуков сирены, которые с недавних пор оповещали о налете, ни глухих раскатов зенитных установок. Все случилось только после того, как в небе уже гудели грозно приближающиеся бомбардировщики. И так быстро, что никто не успел добежать до укрытий — ни в городе, ни в замке, где взрывной волной снова выбило стекла в некоторых окнах. 
Лена тут же вспомнила про Руди, но до последнего надеялась на то, что мальчик уже успел уйти из города и не стал задерживаться у своей подружки. Именно отец Аннелизе и принес в Розенбург известие о том, что Руди погиб во время налета. Они были во дворе дома, когда случился налет, и их вдвоем накрыли обломки стены. Аннелизе лишилась руки, которую размозжило по локоть, и глаза из-за острого осколка шифера, а вот Руди практически похоронили под собой обломки каменной кладки. Когда его привез в кузове грузовика невозмутимый Петер, мальчик был похож на статую, покрытый каменной пылью. Если бы не проломленная грудь и не продавленный с левой стороны череп, то можно было подумать, что он просто спит, настолько умиротворенным выглядел Руди в те минуты. 
— Это я виновата в его смерти, — не в силах носить в себе эту тяжесть, призналась Лена на следующий день, когда тело Руди готовили к похоронам. Она сидела в углу, положив руки между коленей. Опухшая от слез, которые пролила этой ночью. Айке не разрешила ей помогать им с Катериной обмывать тело, и теперь ей оставалось только наблюдать за этими приготовлениями перед похоронами. Она даже не заметила, что произнесла эти слова вслух на немецком, пока Айке не подошла и не хлестнула ее не больно мокрой ладонью по лицу. 
— Ты не заговаривайся! Твое счастье, что Биргит не слышит этих слов…
— Это правда, — прошептала Лена. — Это на мне смерть Руди. Ты же слышала, что сказал отец Аннелизе, когда Биргит кричала, что Руди не может быть в городе. Он сказал, что кто-то послал Руди на почту. Это была я. Я послала его… 
 
— Послушай меня, — пальцы Айке больно сжали Ленины плечи через ткань платья, оставляя мокрые пятна. — Ты никогда больше и никому не скажешь этого. Считай, что это была твоя исповедь, и я как пастор отпустила тебе твой грех. Никому и никогда! Даже своим русским! Кто-то из них через Петера доносит обо всем, что творится в доме. Потому ты с этой же минуты забудешь обо всем этом! И подумай вот еще о чем. Если бы Руди не задержался у Аннелизе, а пошел сразу же домой, в Розенбург, он не попал бы под бомбежку. Максимум его порезало бы оконным стеклом, как Марысю. Ты поняла меня?
Наверное, Биргит не хотела бы видеть никого из остработников на похоронах Руди. Но Лена не могла не пойти, чтобы проводить мальчика в последний путь. Конечно, погребение не было похоже на те, что видела Лена прежде, но оно все равно напомнило ей похороны маленькой Люши. Пусть не было ни цветов, ни молитвы над глубоким жерлом могилы. Даже могила у Люши не была своя — ее пришлось подхоронить к могиле папы на Кальварии. Лене пришлось тогда самой помогать старику-сторожу копать землю — город уже заняли немцы, и улицы опустели из-за страха перед оккупантами. Лена бы и сама осталась тогда дома, но разве у нее был выбор? 
Кто теперь будет ухаживать за этой общей могилой? Узнает ли когда-нибудь Коля, где ему суждено будет оплакать смерть своего ребенка? И тут же пришли другие мысли, не менее тяжелые, когда вспомнила, что у мамы вообще нет могилы. Что стало с ней, с мамой? Убили ли ее газом в душегубке на колесах? Или расстреляли за городом? Понимала ли она хотя бы долю происходящего? Было ли ей страшно? 
Мама… Мамочка… Как же все смешалось сейчас, мама. Я одновременно и сочувствую Биргит, почерневшей от горя из-за потери последнего сына, и ненавижу ее. Потому что понимаю, что именно такие, как она, убивали и убивают без сожаления и мук совести. И неизвестно, когда все это закончится… 
Смерть маленького Руди сильно ударила по Иоганну, особенно тепло относившегося к мальчику. Ему сказали спустя несколько дней после похорон, когда скрывать причину его долгого отсутствия уже было совершенно невозможно. 
— Я рекомендую настоятельно отправить его в лазарет под наблюдение врачей, — посоветовал доктор после очередного осмотра встревоженной состоянием брата баронессе. — А потом я бы отправил его в какой-нибудь санаторий на водах. Еще один всплеск эмоций — неважно каких — просто убьет его. Поберегите его, если хотите, чтобы он увидел конец войны. 
— Я хочу, чтобы ты мне писала, Воробушек, — попросил Лену Иоганн, когда она собирала в чемодан его одежду и книги, которые собрала по его списку в библиотеке. Она удивленно взглянула на него, услышав эту просьбу. 
— Нам разрешено писать только раз в месяц, — напомнила немцу Лена. — И запрещено ходить на почтамт самим. 
— Я договорюсь с Гритхен, не думай об этом. И оставлю тебе письменный набор… Нет! Лучше приходи сюда, в мои комнаты. Здесь тебе никто не помешает, — решительно заявил Иоганн, улыбаясь ей. Лена заметила, что эта улыбка вышла какой-то усталой, и что у него дрожат мелко ладони. Доктор прав — немец вдруг резко сдал в последние месяцы, и она вдруг испугалась, что потеряет его тоже. Руди, Айке и Иоганн, помимо Рихарда, были единственными немцами, которые относились к ней дружески в Розенбурге и к которым она сама чувствовала странную теплоту и расположение. А Иоганн, к тому же, мог защитить ее при случае от гнева и нападок Биргит. Поэтому последние слова шли от самого сердца, когда она обратилась к нему, прежде чем выкатить коляску из комнаты:
— Поправляйте свое здоровье и поскорее возвращайтесь к нам. 
— О, Воробушек! — растроганно сжал ее ладонь Иоганн, а потом вдруг потянул к себе и обнял крепко на какие-то секунды. — Ты тоже тут береги себя и не дразни лишний раз ни Гритхен, ни госпожу Аннегрит, договорились? И еще одна просьба… Я оставляю свой альбом здесь, в Розенбурге. Не хочу тащить его с собой, чтобы не прослыть старым чудаком. Или вдруг просто не смогу… Когда будут приходить газеты, и если там будет что-то о Фалько, то прошу, вырежи для меня заметку и вклей ее, ладно? Можешь смеяться, но мне кажется, что пока этот альбом ведется, Фалько вернется на землю… Глупо, конечно, но вот такая причуда у старика.