На осколках разбитых надежд (СИ)
Вечером, когда Лена кормила вахтельхундов в вольере, ее нашел Руди. Растрепанный, в распахнутой настежь куртке, несмотря на прохладу весеннего вечера, он выглядел таким счастливым, что это сразу же бросилось в глаза Лене. Она давно не видела мальчика таким радостным. И стало горько от понимания, что было причиной его подавленного настроения в последнее время.
— Я уезжаю в Лейпциг с родителями завтра, — сообщил Руди Лене, пряча руки за спиной. — Там живет моя бабушка и тетя Агни. Мама сказала, что я смогу сходить в зоологический сад и посмотреть на животных Африки и белых медведей.
— Это хорошо, — улыбнулась Лена, радуясь тому, что видела его таким довольным. Руди кивнул в ответ, словно соглашаясь с ней. А потом протянул ей из-за спины букет желтых нарциссов, который прятал до этого от взгляда Лены. Даже в сумерках цветы бросались в глаза красочными бутонами. Словно маленькие звездочки на тонких ножках.
— Господин Рихард сказал, что ты огорчена чем-то. И попросил меня принести тебе это. Он сказал, тебе будет приятно получить цветы. Тебе не нравится? — обеспокоенно спросил Руди, вглядываясь в ее лицо, и она поняла, что невольно выдала свои эмоции сейчас — на глаза навернулись слезы отчего-то, и стало трудно дышать.
— Нет, что ты! Мне очень нравится, — она поспешила взять у мальчика букет нарциссов, словно боялась, что он передумает отдавать их. — Они очень красивые…
— Это дикие нарциссы. Не такие, как выращивает папа, — сказал Руди, заметив, что она подносит цветы к лицу. — Папа говорит, дикие нарциссы — настоящий дурман. Поэтому с ними нужно осторожно. Не ставь их близко к кровати, иначе будет болеть голова утром.
Он вдруг засмущался, взъерошил волосы и, спешно попрощавшись, побежал в сторону дома через парк. Только и замелькали белые пятна высоких гольфов в сумерках. Где-то совсем рядом с домом в высоких кустах сирени, набирающей силу под теплыми лучами весеннего солнца, вдруг раздалась задорная трель зяблика. И Лена вдруг почувствовала такой покой в душе, что сама удивилась своим ощущениям. Стояла, трогала осторожно хрупкие лепестки цветов и просто слушала птичью песню. И не хотелось думать ни о чем другом, кроме этой весны, которая так и кружила голову. Особенно о том, что она далеко от дома, что из родных остались только тетя и брат, и что за сотни километров от этого места по земле шагает смерть.
А вот следующей ночью Лену ожидало острое разочарование. Рихард обещал приехать ночью, с последним вечерним поездом. Но миновал уже час ночи, и Розенбург давно погрузился в ночной сон, а на подъездной площадке так и не раздалось шуршание шин. Лена долго лежала в тишине, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Она никак не могла заснуть и все ворочалась, пытаясь не плакать от разочарования. Понимала, что завтра будет весь день клевать носом, но ничего поделать не могла. Единственное, что приносило маленькую радость ей в те минуты — понимание того, что у прислуги будет больше свободного времени в отсутствие домоправительницы, а значит, можно будет улучить минуту и отдохнуть.
Лена уснула только, когда стрелки на будильнике миновали третий круг после полуночи. Сон был неспокойным, обрывочным и темным, полным черноты и страха. Будто бы шла гроза, поливая плотной стеной землю, а Лена стояла под этими струями, больно бьющими по коже, и ждала. Она смотрела на всполохи молний, еле заметные за пеленой темных туч, и чувствовала внутри невероятное по силе горе, выкручивающее мышцы. Ей хотелось кричать, но губы только открывались беззвучно. Раз за разом пытаясь выкрикнуть одно лишь имя.
А потом ее крепко обняли, незаметно подойдя со спины. Но это объятие было чужим, нежеланным. Она знала это всем своим существом. Правда, не сбрасывала с себя эти мужские руки, не противилась им, а полностью покорилась. Словно ей было все равно уже. Ведь единственное, чего она так хотела и чего так ждала, никогда уже не сбудется…
Из этого сна, который все еще плескался в Лене противно сосущим ощущением потери, ее вырвал тихий звук закрывающейся двери и последующий за ним скрип половиц. В ее спальне кто-то был, и разум, с трудом сбрасывающий с себя липкую паутину кошмара, приказал резко сесть в кровати и быть готовой встретить любую опасность. Она едва не свалилась в истерику, когда ее губы накрыла мужская ладонь, но ударить успела — размахнулась и врезала со всей силы, даже толком не понимая куда бьет. А потом распознала знакомый запах одеколона и кожи, прежде чем услышала голос, который узнала бы из сотен других.
— Это я! Я, Рихард! Тихо… тихо…
— Ты пугаешь меня второй раз до полусмерти! — прошептала Лена возмущенно, когда он убрал ладонь с ее губ, убедившись, что она узнала его и не будет кричать. В этот раз Рихард не стал извиняться. Только взглянул на нее со странным выражением в глазах и поднялся с кровати.
— У тебя пять минут, чтобы собраться, Ленхен, — проговорил он шепотом, чтобы не разбудить Катю, спавшую глубоким сном на соседней кровати. И она вдруг поняла по его тону и напряженной линии плеч, что перед ней стоит не Рихард, а именно барон фон Ренбек, с которым она когда-то познакомилась год назад. — Потом ты разбудишь Катерину и скажешь, чтобы она говорила всем, что ты больна и проведешь несколько дней в постели. Она сможет сказать это по-немецки?
— Я не знаю. Она уже начала учить немецкий, но…
— Тогда она должна выучить эти фразы наизусть, — произнес Рихард чуть громче, и Катя зашевелилась в постели, но только перевернулась на другой бок, так и не проснувшись. Лена удивилась этой резкости в его голосе, от которой успела отвыкнуть, но ничего не стала говорить. Быстро сменила ночную сорочку на платье, пока он ждал ее коридоре, расчесала волосы и заплела в косу. Потом разбудила Катю, крепкому сну которой давно уже завидовала — та засыпала сразу же, едва голова касалась подушки, и спала таким крепким сном, что не сразу слышала звон будильника утром.
— Навошта? — это был первый вопрос, который встревоженная Катя задала, едва выслушала Лену. — Куда он тебя тягне? Все это вельми дивно! Нибы он доведался, что ты шпионишь за ним?.. Сдаст яшчэ в гестапо…
— Шпионю за ним? — Лена попыталась сказать это спокойным и чуть удивленным тоном, но голос вдруг дрогнул, и ничего не вышло. — Как тебе это в голову пришло?
— Я слыхала тебя и Войтека. Як ты расповедала ему про планы немца. Что он меняе фронт, что немцев тиснуть в Афрыцы. И як ты обещала достать карту, коли будет, — Катя помолчала немного, а потом добавила с обидой в голосе: — Я думала, ты мне веришь. А ты и меня подманула, як немца. Сказала бы адразу, что это тольки для того, чтоб шпионить. Хиба я б тебя выдала? Хиба не допомогла?
— Я не обманывала тебя, — прошептала Лена, сжимая ладонь Кати. — Все иначе… все так сложно… Я сама запуталась, что мне делать сейчас. Но и по-другому не могу. И каждый раз не могу не думать, что хуже — предать человека, которого люблю, или предать Родину…
Ее прервал стук в дверь. Рихард начинал терять терпение и напоминал ей о том, что следует поторопиться. Катя сжала тут же в волнении руки Лены.
— Ты же вернешься? Обещай, что вернешься! Я не смогу тут одна!
Было странно видеть ее такой испуганной сейчас. Обычно Катерина редко выражала свои эмоции, что порой даже злило Биргит, тщетно пытавшуюся понять по лицу русской работницы мысли, раз не понимала ее речь. И Лена обняла крепко подругу, пытаясь успокоить этим объятием.
— Я вернусь, обещаю. А то как ты без меня будешь тут? Тебя же немцы совсем не поймут! — неловко пошутила Лена, а потом быстро записала на листке бумаги русскими слогами фразы на немецком, которые предстояло запомнить Кате, и вложила листок в ее ладонь. — Я вернусь!
Убедить Катю, что ничего странного не происходит, было легче, чем саму себя. Рихард вел себя отстраненно, словно чужой. Показал знаками, без лишних слов, что ей нужно следовать за ним как можно тише, и вывел через черный коридор, которым пользовалась прислуга, из дома. А потом поманил дальше — в парк, не по аллее, а по одной из тропинок, показав также знаком, чтобы она поторопилась скрыться в зелени высоких кустов.