На осколках разбитых надежд (СИ)

— Ты уже едешь? — в горле сдавило от понимания, что они расстанутся, не успев толком встретиться после такой долгой разлуки, и голос вышел хриплым и таким непохожим на ее звонкий.
— Мне нужно в Берлин по делам. Если, конечно, успею на шестичасовой поезд. Я вернусь так быстро, что ты даже не заметишь, что я уезжал, — старался убедить ее Рихард, но она упрямо покачала головой, не соглашаясь с ним. Ему пришлось обхватить ладонями ее голову и заставить посмотреть на себя. Глаза в глаза. — Если все сложится удачно, то я приеду завтра ночью, последним поездом. И у нас будет впереди два-три дня.
Ей хотелось провести с ним не только два-три дня. Ей хотелось быть с ним не только время, что было отведено им обоим судьбой. Вечность. Всегда быть рядом. Ей хотелось никогда не расставаться с ним, это пришло в голову так неожиданно, что вызвало легкое волнение. Когда Рихард успел стать так необходим ей, что казалось, без него она даже не сможет дышать?
— Ты переменила прическу, — произнес Рихард, проводя ладонью по ее голове и стараясь при этом не помять аккуратно уложенные волосы.
Лена долго пыталась заколоть боковые пряди так, чтобы создалась видимость крупных локонов, но волосы упрямо не желали ложиться крупными завитками. Пришлось просто заколоть их на затылке, досадуя, что они прямые, а не вьются от природы. Поэтому она сейчас так встревожилась, решив, что выглядит неприбранной, и стараясь гнать от себя воспоминания о том, что толкнуло ее на это.
— Совсем плохо?
— Нет, просто необычно. Когда ты была в косынке, вид был прежний, а сейчас ты другая… Совсем другая. Но все равно очень красивая, мое сердце, — поторопился заверить ее Рихард, заметив волнение из-за внешности. — Я понимаю сейчас, что совершенно забыл, какая ты красавица… Поэтому…. Подожди-ка!
Рихард вдруг потянул ее за руку и поставил у камина, прямо на фоне белоснежной плитки, которым была выложена стена. А потом взял с комода уже заранее приготовленную фотокамеру. Лена впервые видела такую — небольшую, которой можно было снимать без треноги, как в фотоателье. Отвлеклась на камеру и не сразу поняла, что Рихард снимает ее.
— Что ты делаешь? — обеспокоенно спросила Лена. Последний раз, когда делали ее фотоснимок, был именно здесь в Германии, на сортировочном пункте арбайтсамта. Именно эта карточка сейчас была вклеена в ее документы остарбайтера, с которой она смотрела напряженно запавшими от голода глазами, в которых темнела тревога.
— Я же писал, что у меня нет ни одной твоей карточки, — улыбнулся он, довольный своей задумкой. — Теперь у меня будет. Я не умею сам проявлять пленку и печатать карточки, поэтому надеюсь, что мастер в Берлине успеет подготовить все для меня. Хочу уехать на фронт, увозя твой образ рядом с сердцем.
Разве она могла что-то сказать на это? Конечно же, нет. Потому и промолчала, позволяя Рихарду сделать еще несколько кадров. И со временем даже расслабилась, перестала думать о том, что его сослуживцы смогут угадать в ее чертах русскую. А потом Рихард отложил камеру и вдруг стал целовать ее жадно и страстно, снова заставляя забыть о том, что их не скрывала ночная темнота, и что они нарушали все мыслимые правила приличий сейчас.
— Мое сердце, прости, — прошептал Рихард, тяжело дыша, когда прервал их поцелуй спустя время. И только тогда в мир Лены вторгся окружающий их мир мерным звоном часов в коридоре, вежливым стуком в дверь и голосом Войтека, который предупредил, что машина подана и стоит у крыльца.
— Тебе обязательно нужно ехать? — недовольно спросила Лена. Для нее этот короткий визит казался насмешкой судьбы, которая лишь подразнилась и только. Рихард поцеловал ее быстро в нос и отошел, чтобы спешно бросить вещи в саквояж — книга, камера, свежее белье. Она видела, что он уже не с ней, что уже обдумывает дела, которые ждут его в Берлине, потому молчала и наблюдала за ним.
У выхода из комнат их роли поменялись. Лена снова становилась прислугой, которой оставалось только следовать за Рихардом с легким саквояжем в руках. А он был бароном, которого по обычаю провожали вышедшие на крыльцо слуги, склонившие почтительно головы перед господином.
 
— Постараюсь поскорее разделаться с делами и провести с тобой хотя бы день, — пожал руку дяде Рихард и легко похлопал его по плечу, когда они прощались на крыльце Розенбурга. — Жаль, что не могу уделить тебе больше времени.
— Я все понимаю, Фалько, — улыбнулся ему Иоганн. — Я буду рад даже паре часов. Если позволишь, я пошлю Войтека на телеграф и отправлю сообщение Аннегрит. Если она все еще в Австрии, то возможно успеет приехать и повидать тебя.
— Я не знал, что мама планировала ехать куда-то еще, — озадаченно взглянул на дядю Рихард.
— В Швейцарию. Ей удалось получить документы на выезд в Швейцарию, и она планировала побывать в Цюрихе.
Лена внимательно смотрела на Рихарда в этот момент, пытаясь заметить любые эмоции при упоминании Швейцарии, где сейчас жила его бывшая невеста. И увидела неподдельный интерес, мелькнувший в его глазах, и… надежду? Ее сердце рухнуло куда-то в живот при этом, и она поспешила опустить взгляд, чтобы не выдать свои эмоции сейчас.
— Мама планировала навестить?..
Лена с трудом сдержалась, чтобы не посмотреть на Рихарда в этот момент, расслышав странные нотки в его голосе. Значит, это правда. Он все еще до сих пор что-то чувствует к той красивой полуеврейке, на которой ему помешала жениться политика нацистов. Быть может, он пишет и ей, обходя ловко цензуру и контроль, раз нашел способ писать Лене.
— Не думаю, мой мальчик, — ответил ему Иоганн. — Ты же знаешь мнение своей матери о евреях. На это она никогда не пойдет. Даже понимая, что будет в итоге.
— Ты мог бы ее уговорить, — произнес Рихард со странными нотками в голосе, и Лена не удержалась, чтобы не взглянуть на него, и удивилась, каким расстроенным он выглядел сейчас. Но Иоганн в ответ на это лишь покачал головой и заметил, что если сам Фалько не сумел уговорить мать, то этого не сделает никто. И что у визита в Швейцарию у баронессы совсем другие цели.
Это был странный диалог, и Лена не могла не думать о нем, прокручивая слово за словом после, чтобы постигнуть скрытый за ними смысл. И в этот раз не провожала взглядом уезжающий от Розенбурга черный «опель». Иначе заметила бы, как к авто из одной из аллей парка выбежал обрадованный приездом барона Руди и, как это часто бывало прежде, Рихард позволил ему занять место пассажира и довез его до города с ветерком.
Конечно, можно было осторожно расспросить Иоганна, осуществились ли его планы снова свести племянника и крестницу, ведь он сам когда-то рассказал ей об истории их отношений. Но Лене казалось это невежливым и неудобным. А сам Иоганн, как назло, говорил только о том, как он рад приезду Рихарда, и о том, что сожалеет, что погода сейчас не радует теплом, ведь племяннику так и не удастся заняться любимыми вещами в Розенбурге — ни поплавать в озере, ни сыграть в теннис.
— Ты очень красивая сегодня, Воробушек, — сделал комплимент Иоганн, когда Лена везла коляску уже обратно к дому в завершении прогулки по парку. — Мне кажется, новая прическа добавила тебе женственности. Не могу не любоваться тобой. Рихард даже сделал мне замечание, что я слишком расположен к тебе. Пошутил, что меня можно заподозрить в том, что я увлечен тобой, представляешь? А я сказал ему, что, во-первых, я слишком стар для такой юной птички, как ты, а во-вторых, я слишком немец для этого.
Руки Лены дрогнули при последних словах, и коляска чуть поехала в сторону на дорожке, выезжая из накатанной колеи. Пришлось Иоганну ухватиться за колеса и приложить усилия, чтобы помочь Лене выровнять ход коляски.
— Я не хотел обидеть тебя, — попытался оправдаться пожилой немец после, заметив огорчение Лены этими словами. — Но ты же понимаешь, что это не принесло бы ничего хорошего тебе, правда?
Показалось ли ей, что Иоганн пытается ее предостеречь от опасных отношений, в которые так и тянет глупое сердце? Что он как-то обо всем догадался и сейчас пытается предупредить таким обходным путем? Возможно ли это?