На осколках разбитых надежд (СИ)

Эту войну нужно остановить. Люди, которые считают себя выше других народов, не должны победить. Так было бы справедливо!
И все же Лена не могла не думать о том, что Войтек не совсем прав, и что среди немцев все же могли быть хорошие люди. Вовсе не увечье Иоганна мешает ему приветствовать гонения евреев. А Рихард не смог бы расстреливать хладнокровно беззащитных беженцев в открытом поле, как это делали его сослуживцы по люфтваффе на Восточном фронте.
Рихард. Не проходило ни дня, чтобы Лена не думала о нем. Словно он проник ей куда-то под кожу и остался там занозой. Она отсчитывала дни по календарю и представляла вечерами, как он проводит время в Берлине. Водит Мисси в рестораны, слушает какую-нибудь оперную постановку в столичном театре. И, наверное, это она, Мисси, поедет провожать его на вокзал. И не она, Лена, а именно Мисси попрощается с ним последней, коснувшись губами его щеки. Наверное, так и должно быть. Разве могла она пожелать ему удачи тогда, в день их прощания? Нет, не могла. Ведь он был прав — его удачи, его победы знаменуют для нее очередное поражение ее страны. Но может, все-таки стоило сказать хотя бы что-то перед расставанием? Не провожать его гнетущим тяжелым молчанием. Кто знает, чем закончится их разлука — долгожданной встречей или?..
В ночь после Дня трех королей Лене отчего-то стало совсем тревожно. Она отложила в сторону роман Ремарка и долго крутила в руках ключ от залы, который ей дал Рихард. Танец всегда был для нее особым миром, в котором она укрывалась от реальности. Захотелось спрятаться в нем и сейчас. Попробовать, невзирая на страх неудачи, которая преследовала ее после травмы ноги. Снова ощутить себя прежней — сильной, решительной, свободной.
В зале было не натоплено, и холод мигом пробрался под ткань ночной сорочки. Надо было двигаться, чтобы не замерзнуть. Времени на раздумья не осталось. Лена закрыла глаза и вновь мысленно услышала знакомые звуки Шопена, под которую обычно происходило занятие. Память пробуждала тело. Лена удивилась, что не утратила за последние месяцы гибкости, когда разминала мышцы. Но некогда травмированная нога все же дала о себе знать — заныла противно во время упражнения, когда стала опорной. И не давала склониться к ступне, как бы хотелось.
Неужели действительно конец?
Признаваться в этом было больно даже самой себе. «Упражнение делает умельца», — так говорила тетя Оля, вспоминая любимую бабушкину немецкую поговорку. Всякий раз, когда маленькая Лена плакала из-за неудач в балетном классе, тетя вытирала ее слезы и напоминала эти слова. И Лена стискивала зубы и доводила до совершенства движения, занимаясь до изнеможения в зале. Вот и сейчас в голове мелькнула знакомая поговорка. Потому она упрямо намеревалась довести до конца экзерсис, решив заменить станок ровной поверхностью подоконника. И замерла на третьем повторе, когда заметила приближающиеся к дому огоньки автомобильных фар.
Время было далеко за полночь. Гостей в Розенбурге не ждали. И Лена знала только одних людей, которые вваливались в дом, невзирая на время суток. Это действительно был грузовик. Его темный силуэт вскоре стал отчетливо виден на снежном фоне. От страха сбилось дыхание и смешались мысли.
Только недавно Войтек признался, что это он избил Клауса в таверне, подкараулив его со своими товарищами, работавшими на Штайлера. И все, что потянулось тонкой ниточкой после, только по его вине. Пусть гестапо ничего не смогло доказать, но определенно взяло его «на карандаш». Он рассказал, что недавно почувствовал за собой слежку в городе, когда передавал в последний раз разведанную информацию, и всерьез опасался, что за ним придут. Но прошло уже несколько дней, а ничего не происходило, и Лена решила, что поляку просто показалось. И вот к Розенбургу едет ночью грузовик…
Лена убедилась, что грузовик остановился у крыльца, и быстро побежала прочь из залы. Быть может, она успеет предупредить Войтека, и тот сумеет уйти через замковый парк в лес? Лена бежала изо всех сил через анфиладу комнат, не обращая внимания на боль в ноге. Даже успевала посматривать в окна на ходу, ожидая, что вот-вот раздастся громкий стук в двери. И с удивлением подметила при этом, что из грузовика спрыгнул только один человек.
 
Разве из гестапо приходят по одиночке? Быть может…
Глупое сердце робко озвучило совсем немыслимое предположение, и разум тут же оборвал его. Но как оказалось, он был неправ. Иногда совершаются абсолютно нереальные события. Например, человек, которого ты совсем не ожидаешь увидеть, стоит в холле у входной двери и смахивает снежинки с шинели.
— Рихард…
Это было невозможно. Но все-таки это был он. Рихард обернулся на тихий шелест ее голоса к дверям комнат, где Лена застыла, не веря своим глазам.
— Мой отъезд отложен на сутки, — пояснил Рихард свое неожиданное появление. — И я решил провести эти часы не в Берлине. А здесь, с тобой…
Лена несмело подошла, все еще не веря, что это действительно он. Коснулась пальцами его холодной кожи, чтобы убедиться, что это реальность.
— Дядя говорил мне, что русские импульсивны, что они всегда нарушают планы, совершенно непредсказуемы. Мне кажется, я перенял немного русской импульсивности, — пошутил Рихард, поворачивая голову и целуя ее пальцы. — У меня всего три часа, Лена. Потом меня заберет старый Шульце на своем грузовичке и подбросит до станции.
— Ты ехал из Берлина, чтобы провести здесь только три часа? — переспросила она, удивляясь услышанному.
— Я сам удивляюсь своему безрассудству, — усмехнулся Рихард, запуская ладонь в ее распущенные волосы. — Ты не спишь в столь поздний час. Почему? Я думал, что удивлю тебя, когда поднимусь к тебе и разбужу.
— Я… я пробовала, — несмело произнесла Лена и обрадовалась, когда заметила, какой гордостью вспыхнули его глаза.
Он поймал ее ладони и поцеловал их одну за другой. И признался, что у него есть для нее в это случае маленький подарок. Но сперва хотелось бы уйти из холла и не стоять на сквозняке.
— Твои комнаты не топлены, — покачала головой Лена. — Ты же не предупредил о своем приезде.
Они расположились в кухне, которая еще хранила тепло прошлого дня догорающими углями в печи. Лена задвинула засов на задней двери на всякий случай, чтобы Войтек не зашел ненароком. Хотя что ему делать в кухне посреди ночи?
— Оставь это, — приказал Рихард, когда Лена схватилась за кофейник, чтобы сварить для него кофе. — Просто посиди со мной. И я расскажу, что случилось за последние дни. Но сначала… Это тебе, моя маленькая русская.
Он достал из саквояжа небольшой сверток. Лена сразу же догадалась, что в нем по линиям, которые увидела через тонкую бумагу. В кончиках пальцев закололо желанием схватить пуанты и примерить их.
— Я видел фрау Гзовскую. Разговаривал с ней о тебе, — признался Рихард, и Лена подняла на него взгляд, боясь услышать продолжение. — Сейчас она не готова говорить о том, чтобы расширить труппу. Но вот после войны — вероятно. Она передала эти пуанты для тебя и сказала, чтобы ты не теряла навык.
Они оба понимали, что это всего лишь отговорка. Никто не принял бы в труппу остарбайтера, пригнанного с Востока. И даже окончание войны не изменило бы судьбы Лены, как говорил Рихард. Если победят нацисты, ей суждено до конца своих дней быть бесправной рабыней в Розенбурге, пока баронесса не решит избавиться от нее.
— Все будет иначе, — твердо сказал Рихард, и в его голосе звучала такая решимость, что Лена поверила ему в этот миг. — Я обещаю тебе, лесная фея, когда я вернусь, все будет иначе.
Он накрыл своей широкой ладонью ее пальцы. А потом захватил их в плен и притянул ее к себе, чтобы усадить на колени и целовать так долго, пока у нее не перехватило дыхание. Потом они поднялись наверх, в ее маленькую комнату, где расположились на сброшенном на пол матрасе, потому что кровать нещадно скрипела. И снова Лена погрузилась с головой в облако нежности и любви, которое прятало ее от всего мира. И все, что ей хотелось, чтобы эти часы длились бесконечно, а она могла просто лежать на широкой мужской груди и слушать, как бьется сердце Рихарда, рисуя невидимые узоры на его коже.