Не проси прощения (СИ)

— Ты просто меня не любил… — прошептала Ирина, всхлипнула от обиды — и охнула, когда Виктор перевернул её лицом к себе, почти ложась рядом, и прошептал, касаясь её губ горячим дыханием:
— Ириш, очень любил. Очень. Это было… как затмение. Кратковременное. И чувства оно затрагивало только низменные, ниже пояса которые. Сердце и мозг у меня в то время совсем не работали. Отключились, видимо. Самому тошно вспоминать… И ты не вспоминай, не думай о плохом.
— Я стараюсь, — вздохнула Ира и замерла, ощутив лёгкий и робкий поцелуй. Даже целовал Виктор теперь иначе… Раньше его поцелуи были как цунами — он мгновенно захватывал её губы, не тратя время на какие-то предварительные ласки, сразу погружался как можно глубже, резко и иногда даже почти агрессивно. Он и в целом был почти агрессивным в сексе, и подобной невесомой нежности Ирина от бывшего мужа не видела никогда. Даже, пожалуй, в их первую ночь…
Но сейчас всё было иначе. Он целовал её с опаской, словно действительно боялся, что оттолкнёт. И оттолкнула бы, наверное. Но…
Слишком было сладко. И необычно. С одной стороны — это был Витя, её родной и любимый, несмотря ни на что, а с другой — всё-таки не совсем он.
И Ирина позволила себе это. Немного нежности, тихой и робкой, лёгкой, как дуновение летнего ветерка, как просьба о прощении…
— Иди, — прошептала она через минуту, погладив Виктора по плечам. Таким же крепким, как много лет назад. Но, как выяснилось, ненадёжным. — Я буду спать. Спасибо.
— Ириш… — Голос был умоляющим и почти жалким, но Ирина мотнула головой, отметая в сторону невозможное желание согласиться.
— Нет, не нужно. Иди.
Он не стал спорить.
53
Виктор
Выйдя из подъезда, Горбовский на негнущихся ногах пошёл к машине. Остановился возле неё, опершись на дверь спиной, и запрокинул голову, вглядываясь в небо, непроницаемо чёрное, без единой звёздочки.
Виктора штормило, словно он выпил в одиночку бутылку коньяка. Ира… такая родная и любимая, нежная и отзывчивая, почти в его руках. Почти… но всё-таки не совсем.
Словно дань прошлому. Их безмятежному счастью, радостным улыбкам, страстным взглядам глаза в глаза. И горькому настоящему, в котором не было больше «мы» — только она, смертельно больная, и он, искренне раскаявшийся. Ира поняла, что действительно искренне… И этим поцелуем словно дала ему право на прощение. Это уже было практически чудом, Виктор понимал. Но ему отчаянно хотелось получить не только право на прощение, но и право на второй шанс.
И теперь, вспоминая тот недолгий и словно воздушный поцелуй, он как никогда понимал, насколько же фальшивыми были последние годы его жизни. Всё пережитое за двенадцать лет показалось ненастоящим, напускным — словно Горбовский не жил, а имитировал жизнь. И настоящее пришло только сейчас — вместе с Ирой. Только сегодня, держа в руках бывшую жену, Виктор неожиданно почувствовал себя живым. Будто до этого он находился в спячке и только теперь наконец очнулся…
Очнулся, чтобы понять: обратного хода нет. Ира ясно и чётко выразила свои мысли, сказав: «Нет, не нужно». Она не ломалась и не кокетничала, её «нет» значило именно то, что она говорила. Их поцелуй был для неё всего лишь призраком прошлого, но нисколько не обещанием будущего…
Виктор вздохнул и стиснул зубы, не отрывая взгляда от чернильного неба, настолько равнодушного, что это казалось насмешкой над верующими. Вот поэтому Горбовский никогда и не верил: какая-то вселенская глупость эти мысли о том, что там, над нами, кто-то есть, смотрит и оценивает наши слова и поступки. В мире столько несправедливости, что даже странно, как ещё на этом свете до сих пор остаются верующие. От страха перед смертью, может, они верят во всю эту ерунду? Действительно ведь, думать о том, что там, за чертой, не будет ничего, кроме такой вот пустоты, что распростёрлась сейчас у Виктора над головой, — да, думать об этом неприятно. Поэтому и верят в высшие силы.
— Ладно, высшие силы, — усмехнулся Горбовский почти со злостью, неразборчиво шепча себе под нос: — Если вы там есть, дайте мне знак. Смогу ли я спасти Иру? Чёрт с ним, с этим прощением, да и со вторым шансом тоже. Подавитесь ими! Главное, чтобы она жива осталась. Пусть смотрит, как растёт Ульянка, будет рядом вместе с Максом и Ришкой. Сын ведь ещё не женился, внука нам не заделал! Или внучку. Разве же Ира заслуживает смерти? Хрен со мной, мне припасено место в аду, я уже понял. Но Иру-то, Иру ЗА ЧТО?! Я хочу, я должен её спасти! Смогу ли?..
 
Небо по-прежнему оставалось непроницаемым и молчаливым. Ничего в нём не вспыхнуло, не заискрило, и даже снег не начался. Всё то же самое… Поздний вечер, полутёмная автомобильная парковка, тусклый фонарь над его лысой башкой, горы снега и машины в ряд.
Никто не желал разговаривать с Виктором и подавать ему какие-то знаки. Что и требовалось доказать. Либо нет никакого Бога, либо он не снизошёл. Верующие вроде считают, что он только с пророками разговаривает? Вот Горбовский, видимо, не пророк.
Виктор опустил голову и уже хотел развернуться к своему автомобилю, как вдруг услышал хлопок — словно кто-то захлопнул дверцу машины. И сразу после этого хлопка с другого конца парковки по направлению к выезду, мерцая фарами, заскользил громоздкий джип.
«Слишком быстро едет», — подумал Горбовский, а после моментально покрылся ледяным потом, когда от машины напротив неожиданно отскочила крошечная детская фигура и, поскользнувшись, распростёрлась на дороге. На той самой дороге, по которой сейчас ехал злополучный джип.
Виктор даже не успел ничего подумать. Просто бросился вперёд, схватил ребёнка за шкирку, а потом вместе с ним прыгнул в ближайший сугроб, прямо в прыжке переворачиваясь на спину, чтобы не раздавить малыша.
Джип просвистел мимо, потом затормозил, и через мгновение раздался полный очумелого страха вопль:
— Б**, вы **ели, что ли?!
Ребёнок, который лежал — точнее, барахтался — у Виктора на груди, заплакал. Спина, хорошенько приложившись о неровные льдины, счищенные с парковки, нещадно ныла. И затылком, кажется, он неплохо так ударился…
— Маришка-а-а-а!!! — послышался отчаянный женский голос, и на Горбовского сверху почти упало ещё одно тело. — Господи!!! Спасибо, спасибо вам!!! Мы только из машины вышли, я наклонилась, чтобы сумки достать, смотрю, а её нет! Ты зачем убежала, дурочка?!
— Мама-а-а-а! — рыдала девочка. Судя по весу, ей было года два-три. Горбовский разжал руки, и она немедленно кинулась маме в объятия.
Господи… Маришка…
— Мужчина? Мужчина, вам плохо?! Вы дрожите… Это озноб? Я сейчас скорую вызову! — тараторила мама по-прежнему плачущей малышки, но Виктор помотал головой.
— Не надо скорую…
Нет, это не был озноб. Он просто смеялся. Лежал и смеялся, глядя в точно такое же, как и минутой назад, равнодушно-чёрное небо, и впервые в жизни благодарил Бога.
Нет, не за ответ. Чёрт его знает, был ли это действительно знак или всё-таки обычное совпадение. Виктор просто радовался, что замешкался, задумался и не уехал сразу с этой дурацкой парковки. Ведь если бы он уехал, то малышки Марины, скорее всего, сейчас не было бы на этом свете.
А знак или не знак — какая разница? Главное, что все живы.
54
Виктор
Утром Горбовский долго гипнотизировал собственный телефон. Запредельно долго. Но выяснилось, что броситься наперерез машине, чтобы спасти ребёнка, намного легче, чем позвонить отцу.
Двенадцать лет… Большой срок. И несмотря на слова Иры о том, что отец давно пожалел о своей категоричности, Виктор всё ещё сомневался. И опасался, что его пошлют вновь. А второй раз, как ни крути, станет последним, больше пытаться «наладить отношения» Виктор точно не станет.
Всё же переборов собственную трусливость, Горбовский нашёл в телефонной книжке номер отца и быстро, пытаясь не думать ни о чём, ткнул пальцем в значок с трубкой. Приложил мобильник к уху и застыл, сглатывая вязкую слюну.