Вторжение (СИ)

— А ты не такой дурак, — осклабился чавуш, протягивая руку. — Но все равно отдай мне это, и тогда, быть может, я поделю…
В этот момент чья-то рука зажала ему рот, а по горлу чиркнула острая сталь, после чего захлебнувшийся собственной кровью чавуш упал на тело своего уже мертвого подчиненного.
— Чего так долго? — прошипел носивший с недавних пор басоны приказного [5] Парамон Белый.
  
— Боялся, услышат басурмане, — блеснул в темноте белозубой улыбкой казак первогодок Ванька по прозвищу Чиж.
— Не того боишься, паря, — хмуро усмехнулся старый казак и двинулся дальше, бросив через плечо. — Добычу-то подбери. После раздуваним…
Перерезать отправившихся на поиски съестного аскеров оказалось не трудно. Между ними и без того частенько вспыхивали ссоры, а потому на то там, то там случавшуюся возню никто не обращал внимания. Затем наступила очередь часовых. Ожидавшие возвращения товарищей, они не сразу поняли, что вместо них из темноты вынырнули совсем другие люди.
Взяв караульных в ножи, пластуны начали подбираться к временной стоянке османов. Паша и его приближенные уже поднялись и теперь их слуги спешно собирали шатры и седлали для своих господ лошадей. Несмотря на то, что первые батальоны уже вошли в реку, остальные еще толком не построились и носившиеся среди них офицеры, пытались навести хоть какой-то порядок, не скупясь при этом на ругань и удары палкой.
На фоне затухающих костров турецкого лагеря, в неярком свете убывающей луны и некоторого количества отвратительно чадящих факелов все эти движения казались каким-то непонятным и даже фантасмагорическим действом, которое просто не могло закончиться ничем хорошим… так оно и случилось.
Грянувший со стороны полуразрушенной деревни нестройный залп, заставил голодных и злых как собаки аскеров вздрогнуть. Затем из темноты послышался какой-то непонятный шум, сменившийся яростными криками атакующих, после чего на никак не ожидавших нападения турок, обрушилась конная лава.
Обернувшие копыта своих коней тряпками, казаки сумели незаметно подобраться практически в плотную к вражескому бивуаку и теперь стремительно атаковали противника.
— Русские! Нас окружили! — раздались со всех сторон панические крики. После чего началось беспорядочное бегство.
Теряя на ходу оружие, бросив обоз и немногочисленную артиллерию, аскеры бросились к реке, надеясь найти на другом берегу спасение. Впоследствии выяснилось, что в случившейся из-за этого давке пострадало куда больше солдат, нежели было потеряно от огня и шашек противника. Но сейчас об этом никто не думал.
Все стремились спастись, не обращая внимания на жалобные крики потерявших равновесие и угодивших под ноги своих же товарищей. Многие бежавшие бросились мимо брода, и не умея плавать, нашли свой конец в мутных водах Бельбека. Но это было еще не все, поскольку на очищенном от противника берегу уже разворачивались конные батареи.
Еще минута и в сторону уже переправившихся союзников полетели гранаты из четверть-пудовых единорогов. Конечно, ни о какой прицельной стрельбы в ночных условиях не могло быть и речи, но, тем не менее, мало никому не показалось. Даже не причинившие особого вреда разрывы пугали людей и животных, еще больше увеличивая панику и неразбериху.
Единственной частью сумевшей оказать хоть какое-то сопротивление, оказался 5-й стрелковый батальон из бригады Лурмеля. Каким-то чудом сохранив свои порядки от бегущих в панике турок, французы выдвинулись к реке и, разбившись в цепь, попытались неприцельной стрельбой помешать русским артиллеристам. Те же, в свою очередь, ответили им картечью.
Прошло не меньше часа, пока союзники сумели навести относительный порядок, и вывели к берегу совсем недавно форсированной реки пехоту и артиллерию.
— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался снова оказавшийся рядом с Боске Бергойн.
— Атаковать противника! — мрачно ответил тот.
— Полагаете в этом есть смысл?
— Конечно!
— В таком случае, не смею мешать!
Как и следовало ожидать, вернувшиеся на южный берег французы никого там не обнаружили, если не считать убитых и чудом уцелевших в резне раненых турецких аскеров, а также несколько перевернутых обозных повозок. Поднаторевший в ночных налетах Тацына, разумеется, не стал ждать ответного удара, и, прихватив захваченный обоз с артиллерией, отвел свои войска, прежде чем противник сумел что-то предпринять.
Известие об очередной крупной удаче донцов, вихрем разлетелось по пока еще не осажденному Севастополю и уже к утру достигло моих ушей, успев по пути, обрасти совершенно на первый взгляд неправдоподобными подробностями.
Не утерпев, я решил лично навестить одно из самых боеспособных на сегодняшний день соединений. В лагере расположившихся на Инкерманских высотах казаков, пахло свежеприготовленной кашей. Правда большинство станичников, умаявшихся во время ночного боя и последовавшего за ним марша, мирно спали, расположившись на земле в самых живописных позах.
— Простудятся же! — удивился я.
— Скажете тоже, ваше высочество, — ухмыльнулся в усы Тацына. — Что им сделается?
— Ладно, коли так. Рассказывай лучше о своих подвигах. А то мне штабные такого наплели, что и нарочно не придумать.
— Было бы, о чем толковать, — изобразил из себя скромника атаман. — Так пошумели трохи…
— На Каче?
— И на Каче тоже.
— А где еще?
— Ой, Константин Николаевич, да проще сказать, где не шумели. Но громче всего у Бельбека.
— Сказывали, всех турок порубали?
— Врут! Как есть врут, ваше императорское! Только половину. Вы ж меня знаете, я на себя лишнего никогда не возьму.
— Вот значит, как…
— Не верите? — сделал вид что обиделся полковник. — Вон гляньте артиллерия турецкая все тринадцать пушек. Было, правда, еще, да колеса на лафетах поломались. Не умеют басурмане, делать, что тут скажешь. Пришлось сховать в надежном месте. А вон там повозки видите? Это из турецкого обоза! А это лично для вашего высочества.
Этими словами он протянул мне вполне европейского вида палаш, богато при этом украшенный золотом. На лезвии которого видна была какая-то надпись арабской вязью.
— Самого паши сабля!
— Врешь!
— Да чтоб я сдох!
— А сам паша где?
— Утек, паскуда!
— Рассказывай!
— Было бы что… Ну, подождали у Бельбека пока все на другой берег переправятся, а как турки одни остались и налетели. Кого порубили, кого постреляли, кто и утоп. А обоз с артиллерией нам достался.
— Пленные были?
— Как не быть! И аскеры простые и офицеры. Все честь по чести…
— Что говорят? — сгорая от нетерпения, продолжал расспрашивать я.
— Да мне ж почем знать! Я же по-турецки не бельмеса…
— Тьфу пропасть! Триста лет казаки с турками воюют, а говорить не научились…
— Не сподобил Господь, — развел руками полковник. — Может сами поспрашаете? Вы человек ученый, не то, что я, грешный.
— Увы, меня турецкому тоже не обучали!
— Так это не беда. Там один из турок по-французски лопотать умеет.
— Что же ты раньше молчал, кровопивец!
Приведенный через минуту под конвоем двух черноморских пластунов пленник и впрямь говорил на языке Расина. Более того, он и был французом, переодетым зачем-то в турецкую военную форму.
— Спасите меня, месье! — взмолился он при виде меня. — Я вижу вы благородный человек!
— Я-то, да. А вот отчего вы находились в составе чуждой для вашего отечества армии? Или вы принадлежите к числу ренегатов, принявших ислам?
— Что вы, месье! — возмутился незнакомец. — Я добрый католик и никогда не предавал Христа. Просто…
— Что?
— Суровое безденежье вынудило меня покинуть родные края. Много лет я скитался по чужбине, пока не устроился к благородному Сулейману-паше.
— И кем же вы к нему устроились?
— Поваром, разумеется. Паша по-настоящему культурный человек и предпочитает европейскую кухню.
— Да что ж такое. Как ни пленник, так либо повар, либо обозник…