Вторжение (СИ)

Именно поэтому, в данный час ваш покорный слуга находился в порту, пытаясь решить, кому из имевшихся в нашем распоряжении многочисленных и разномастных колесных пароходов достанется высокая честь стать первыми черноморскими миноносцами.
Больше всего на эту роль подходили буксиры. Относительно быстрые и обладающие небольшими размерами эти маневренные суда имели некоторые шансы добраться до противника и атаковать его новомодным оружием. Однако были и сложности. В первую очередь, практически отсутствовали специалисты способные их применять. Большинство опытных участников минных атак остались на Балтике, а те, что прибыли с Лихачевым специализировались в основном на установке мин Якоби.
  
Во вторую, следовало иметь в виду, что колесные пароходы никак нельзя назвать бесшумными. В темноте звуки плюхающих по волнам плиц разносятся достаточно далеко и, если часовые услышат их раньше времени, для атакующих это может кончиться плохо. И дело даже не в вероятных потерях, в конце концов минные атаки и без того дело крайне опасное. Гораздо хуже, что не будет выполнена боевая задача.
Тут бы гораздо больше подошли винтовые суда, но беда в том, что на всем Черноморском флоте такой движитель имели всего три буксира типа «Могучий» и паровая шхуна «Аргонавт». [1]
Вот за всеми этими размышлениями я получил известие, о том, что корабли Лайонса подошли к Волоховой башне и Константиновскому равелину, а еще через минуту услышал, что началась канонада. Бросив все, я отправился на батарею, чтобы лично посмотреть на действие британцев и, как по всей видимости напишут в реляциях, лично руководить отражением их атаки.
Впрочем, на деле оказалось, что большая часть английских кораблей осталась на своем месте, а к нашим батареям подошло лишь четыре пароходо-фрегата. В завязавшейся перестрелке вскоре выяснилось, что вооружены они не слишком мощными орудиями. Во всяком случае, как доложил мне прибывший чуть быстрее меня Корнилов, наши пушки били гораздо далее.
— Повреждения есть?
— У нас точно нет, Константин Николаевич, — отозвался адмирал. — У них, скорее всего тоже. Впрочем, в калильнях уже греют ядра. Так что посмотрим…
— Прекратить огонь! — неожиданно скомандовал я.
— Но почему? — удивились все присутствующие.
— Это разведка боем! Англичане пытаются выявить систему нашей обороны, узнать мощь батарей и выявить сектора обстрелов. Не стоит им помогать…
Впрочем, вскоре англичане с французами так же прекратили без толку расходовать боезапас и двинулись на Юг в сторону Балаклавы, где в это время заканчивали свое дело гусары.
Странная традиция именовать полки по титулам шефов привела к тому, что Киевский гусарский полк стал Лейхтенбергским, а Ингерманландский — Веймарским.
Первый, впрочем, только звучит по-иностранному, ибо нынешний шеф киевских гусар — мой племянник Коля Романовский-Лейхтенбергский — болезненный двадцатилетний юноша, которого в детстве едва не залечили европейские светила от медицины.
Именно этот полк я послал в Балаклаву, чтобы уничтожить все, что могло бы дать приют противнику. Конечно, разорять собственную территорию не очень-то хотелось, но как говорится, на войне как на войне.
Несмотря на то, что большого сражения не случилось, Раглану с Канробером все же пришлось дать войскам небольшой отдых. Нужно было похоронить павших, оказать хотя бы минимальную помощь раненым, в конце концов, просто накормить людей. Все это заняло немало времени, так что дальше союзная армия двинулась только на следующее утро.
Все время марша вокруг них кружились разъезды русских кавалеристов, е предпринимавшие, впрочем, никаких активных действий. Но даже простое присутствие вражеских соглядатаев заставляло англичан и французов нервничать, всякий час ожидая нападения.
К исходу дня их авангард достиг очередной речки с варварским названием — Бельбек и остановился. В отдалении, близ устья темнели стены земляного форта. Проверять занят он противником или нет никто не захотел. Несмотря на то, что и разведка и татарские перебежчики в один голос твердили, что русских войск на противном берегу не имелось, с переправой спешить не стали, подтянув сначала артиллерию с обозом, после чего и вовсе решили не искушать судьбу, и форсировали водную преграду заметно выше, в пяти верстах от моря близ разоренной татарской деревни называвшейся так же, как и река.
Переправа оказалась делом небыстрым и затянулась на много часов до самой темноты. [1] Первыми как обычно переправлялись французы. Сначала кавалерия д’Алонвиля, потом зуавы, затем линейная пехота с артиллерией, после чего пришел черед обоза. Вслед за ними, предварительно убедившись, что на другом берегу нет противника, потянулись англичане. И лишь когда они, уже в полной темноте смогли перебраться на другой берег, дошла очередь до турок.
Но тут возникла небольшая заминка. Когда к Сулейману-паше примчался вестовой от союзников, выяснилось, что турецкий командующий успел расположиться на ночлег. Как, впрочем, и значительная часть его подчиненных, привыкших, что их место в арьергарде, а потому никуда не торопившихся.
— Черт бы подрал этих медлительных варваров! — зло проронил командовавший переправой Боске, вглядываясь в ночную темноту. — Может, пусть остаются?
— Нам ведь нужны рабочие руки, — философски отозвался генерал Бергойн.
— Это верно, — вынужден был согласиться француз. — Но видит бог, если на них нападут казаки, я не пошевелю и пальцем, чтобы оказать им помощь!
— Успокойтесь, мой друг. Наши дикие друзья из русских степей давно на этой стороне реки. Ждут нас…
— Пожалуй, вы правы, — кивнул генерал и перестал обращать внимание на происходящее на другом берегу.
Впрочем, далеко не все турецкие солдаты в этот момент спали. Так уж случилось, что из всех союзников хуже всего снабжали именно турок. Султан, очевидно, считал снабжение находящихся на чужой территории войск излишним, англичане с французами делиться чем-либо отказались, а грабить на разоренной земле было некого. Но если офицеры имели возможность покупать продукты у маркитантов, то солдаты чтобы не голодать, вынуждены были попрошайничать, а то и просто собирать объедки у европейцев, или же рыскать по округе, в надежде раздобыть хоть что-нибудь съестное.
В этом смысле сожженный Бельбек выглядел достаточно привлекательным. Торопившиеся покинуть свои дома местные жители не могли вывезти все продовольствие. И теперь османы тщательно осматривали руины в надежде обнаружить тайник с добром или хотя бы рассыпанное впопыхах зерно. Увлекшись этим занятием, они не сразу поняли, что их окружили русские пластуны.
Одному из аскеров повезло больше других. Ощупывая землю на том, что осталось от заднего двора некогда зажиточного дома, он нашел небольшой клочок мягкой земли, явно показывавший, что здесь не так давно что зарыли. Схватив кинжал, он принялся усердно копать, стараясь, впрочем, не слишком сильно шуметь при этом.
Ведь если сослуживцы узнают, что ему попалось что-нибудь ценное, они наверняка попытаются отнять. Уж чавуш [3] точно. Через несколько минут напряженной работы ему удалось докопаться до завернутого в грубую холстину деревянного ящичка или шкатулки. Воровато оглянувшись, он попытался спрятать находку за пазухой, но…
— Что это у тебя тут, Озрук? — раздался совсем рядом вкрадчивый голос чавуша.
— Ничего, Яхья-бей, — растерянно проблеял в ответ солдат.
— Ай, как нехорошо врать старшим! — укоризненно заметил проштрафившемуся аскеру непосредственный начальник. — Ты, верно, давно не получал плетей, раз стал таким дерзким?
Всякий раз, когда чавушу удавалось застать подчиненных за каким-либо нарушением, его голос становился вкрадчивым и приторно сладким. Казалось, что он и впрямь искренне сожалеет о том, что ему придется наказать беднягу Озрука.
— Дай-ка посмотреть, что там? — прекратив притворяться, велел он.
— Тише, Яхья-бей, — взмолился солдат. — Вдруг там что-то ценное? Нехорошо будет, если о содержимом узнают и донесут почтеннейшему мулязыму [4]