Маша и Гром (СИ)

Попросить что ли Капитана разузнать? Любопытно стало — жуть. Сам от себя не ожидал.
— Как удобно быть такой чистенькой и делать вид, что ты вообще не при делах. Но как спонсоры для школы нужны — просят у бандитов. Как больничке помочь — тоже братва. Как политикану на избирательную кампанию дать — опять по тому же адресу, — осклабился я и покачал головой.
Прищурившись, я сделал шаг в ее сторону, и девка поспешно отступила, обняла себя руками за плечи поверх черной хламиды. И мазнула по мне взглядом раненого оленя. Хорошенькая она все же. Свежая, чистая, ничем не испорченная мордашка. Высокие скулы, худое лицо. Фигурку под черными тряпками не разобрать, но на институтскую зарплату много не нажрешь. Могла бы вешалкой по подиуму ходить, а не в НИИ горбатиться.
  
Но нет, такая не могла бы. Гордая. Глупая. Принципиальная.
Интересно.
— Ну а что еще остается государству? Если оно всем должно, а ему, выходит, никто ничего не должен? — склонив на бок голову, она с вызовом на меня посмотрела, забавно раздувая ноздри.
— Я все, что был должен, стране уже отдал, — жестко сказал я и поморщился. Про свои мифические обязанности перед этим государством я слушать не собирался. Довольно. — Два срока в Афгане, достаточно тебе?
Упоминание службы в Афгане всегда оказывало магическое влияние на собеседника. Кто-то поспешно отводил взгляд, кто-то отворачивался, кто-то — хмурился и переводил разговор на другое. Равнодушным не оставался никто и никогда. Удобно устроились, суки. Ведь «нас никто туда не посылал».
Ладно. Лучше я сам не буду продолжать про Афган. Все еще завожусь с пол-оборота.
Девчонка взглянула на меня с неиссякаемым упрямством и зябко повела плечами. Спасибо, что промолчала, и я не услышал оценку войны со стороны двадцатипятилетней писюхи.
Тем временем докурив свою сигарету едва ли не вместе с фильтром, Маша потушила окурок и спрятала его зачем-то в карман.
— Спокойной ночи, — процедила сквозь зубы на прощание и поспешно ушла из беседки, словно боялась, что я заставлю ее остаться.
Какие мы воспитанные.
— Пока, — сказал ей напоследок, потому что меня мама в детстве тоже кое-чему успела научить.
Пересказать кому слова пигалицы — не поверят. Мог, конечно, и жестче ее отбрить, но, во-первых, она спасла моего пацана, и пока эту легенду никто не опроверг. Во-вторых, я хоть и кровожадный бандит-убийца в ее глазах (и тут есть доля правды), но все же не такой циничный ублюдок, чтобы спускать всех собак на бабу.
На следующий день рано утром мы с Гордеем завтракали в компании маявшегося похмельем Капитана. Тот, разумеется, ничего не ел и застывшим взглядом гипнотизировал на столе чашку с черным кофе.
— Вот, сын, посмотри, к чему приводит неумение вовремя отставить в сторону бутылку.
Страдающий над овсянкой Гордей приободрился и захихикал, а Капитан молча показал мне средний палец.
Его похмельное лицо идеально сочеталось с мятым как из жопы дорогим костюмом, в котором он умудрился заснуть и который отказался сменить на что-то нормальное типа джинс и черного свитера, хоть я и предлагал.
— Ты с нами или отдельно? — спросил я, допив свой кофе одним глотком.
— Я попозже, — буркнул Капитан. — А то пока блевать охота.
Гордей развеселился, словно его глупый крестный смешно пошутил, а я постучал пальцем себе по лбу, выразительно глядя на друга. Ну, хоть бы при ребенке базар немного фильтровал.
— Ну, давай. К одиннадцати чтоб был в офисе, братва подтянется.
— Угу, — он мучительно закатил глаза.
Хмыкнув, я встал из-за стола и посмотрел на сына — несчастного, невыспавшегося, но уже в школьной форме.
— Готов? Идем.
Вздохнув не хуже Капитана и состроив страдальческую рожицу, Гордей вылез из-за стола и взял в руки рюкзак. Это представление я наблюдаю каждый раз, когда забрасываю сына в школу. Удивительно, но ему пока не надоело устраивать цирк из утренних сборов. Мы вышли из столовой, и следом за нами пошел один из охранников, Макс. Будет теперь сопровождать Гордея и ждать у школы, пока закончатся занятия.
Нахальный ребенок попытался спихнуть рюкзак Максу, поэтому мне пришлось развернуться и рявкнуть:
— Сам!
Гордею хватило совести немного покраснеть. Я сто раз объяснял ему, что охранник — это не нянька, и рюкзак за ним никто носить не будет. Пацан уже нахватался дебильных замашек в школе, и двух месяцев с начала учебного года не прошло. Ну, ничего. Быстро верну его с небес на землю.
На улице нас уже поджидала Маша, которую вчера предложил подвезти мой сын. Увидев ее, Гордей тут же разулыбался. Кажется, она стыдилась своей вечерней вспышки, потому что скороговоркой пробормотала «доброеутро», даже не взглянув на меня.
Из-за угла дома вышел мой начальник охраны. Моросил мелкий дождь, и Иваныч на ходу стряхивал с черного пиджака капли.
— С вами поедут две машины сопровождения, Кирилл Олегович, — сказал он, глядя на меня покрасневшими глазами.
Да, за последние пару дней мы все спали мало и херово.
— Одна потом с вами в Москву, другая останется ждать у школы Гордея, — добавил он и сцепил челюсти, подавив зевок. — Со списком гостей закончим сегодня к обеду, сразу отзвонюсь.
Я кивнул, молча похлопал его по плечу и пошел по гравийной дорожке к воротам, где ждали машины. Я сел на переднее сидение шестисотого, Гордей и Маша устроились позади. Девчонка отчаянно пыталась не показать того, что впервые сидит внутри шестисотого и видит кожаный салон. Со стороны ее старания смотрелись забавно. Встретившись со мной взглядом в зеркале, она смутилась и поспешно отвернулась, принялась теребить кончик длинной косы, переброшенной через плечо.
— Кирилл Олегович? — водитель вопросительно посмотрел на меня, когда вся охрана расселась по двум геликам, которые будут нас сопровождать.
— Поехали, — кивнул я.
— Пап, а ты тоже ходил в школу?
Мы едва выехали за ворота поселка, когда мой разговорчивый сын подал голос. Ходил, сынок, подумал. Причем буквально ходил — четыре километра туда, четыре обратно. В любую погоду и время года. Да половина страны так ходила.
— Конечно, — сказал я вслух.
— А долго?
Я закончил восемь классов и ушел, потому что нужно было что-то жрать, а для этого — заработать. Или хотя бы слезть с шеи матери, чтобы она перестала убиваться на работе, пытаясь прокормить нас двоих после смерти отца.
— Восемь лет.
— Ужас как долго! — воскликнул Гордей, подпрыгнув на месте. — Это мне еще осталось почти семь лет!
— Десять, — поправил я безжалостно. — Ты будешь одиннадцать лет учиться.
— Ну, пап!
Сын надулся и замолчал, скрестив на груди руки. Он негодовал. Ну, может зато человеком вырастит, в отличие от меня.
— А ты тоже восемь лет училась?
Но долго молчать Гордей не мог, поэтому вскоре я услышал его заговорщицкий шепот с нашей попутчицей.
— Нет, я до конца доучилась, — также вполголоса отозвалась Маша.
Я отвлекся от них, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида. Впереди и сзади ехали гелики с моими ребятами. Продолжал накрапывать дождь, и дворники интенсивно размазывали капли по лобовому стеклу. Утром дорога была полупустой, машин мало. Я расслабился и прикрыл на секунду глаза. Надо завязывать с бухлом на ночь и куревом в таких количествах. Я не молодею, возраст уже не тот, чтобы на утро вставать без похмелья свежим огурцом и скакать потом весь день. Хотя Капитану сейчас точно было гораздо хуже. Ну, он и нажрался намного сильнее.
Я открыл глаза ровно в тот момент, когда раздался ужасный скрежет и визг тормозов, а потом нашу машину повело в сторону, развернуло к обочине, колеса заскользили по мокрому асфальту, мы подпрыгнули, а потом — перевернулись.
    
Глава 7. Маша
 
Половину ночи и все утро я провела, костеря себя за излишнюю болтливость накануне вечером. Тогда я разозлилась, а теперь жалела, что заговорила с Громовым и потом еще повелась на его подначки. Он развел меня как пятилетку, и я несла всю эту пафосную чушь про несправедливость, неравенство и бедственное положение врачей и учителей.