Мертвая река (ЛП)
Когда девушка удалилась, женщина тяжело поднялась, потянулась и побрела прочь, чтобы найти руки и ноги девчонки, выкраденной племенем вместе с мальцом, что сейчас томился в клетке. Девчонку они убили в тот же день – больно громко завывала. Ее останки были завернуты в шкуры и сложены кучей у самой прохладной задней стены пещеры. Взяв куль с пшеничными зернами, женщина перебрала куски, выбрала лопатку и избавленную посредством бритвы от длинных мягких волос и глазных яблок голову. Отсчитав половину куля, она высыпала зерна в булькающую воду, а потом добавила мясо.
После женщина-каннибал стояла над большим котлом, не сводя глаз с головы, слепо качающейся в котле. Испещренная порезами кожа лица, погруженного в кипяток, начала потихоньку отслаиваться, обнажая кость, и воздух наполнился запахом готовящегося мяса. Ее длинные тонкие пальцы нырнули в облако пара, висевшее перед ней, бережно подцепили одну-единственную несбритую длинную прядь волос, заброшенную за край чана и теперь игравшую приблизительно ту же роль, какую ниточка исполняет для чайного пакетика. Она внимательно изучала череп. Жестокая улыбка играла на ее впалых губах, когда она провела пальцами по гладкой вареной кожуре.
Быстрым движением она вонзила острый нож в основание черепа, выпустив струю горячей, исходящей паром жидкости. Глаза женщины заблестели, когда она наблюдала, как содержимое выливается в бульон, придавая супу насыщенный вкус. Она отбросила пустой череп в сторону и вернула чан на огонь, помешивая деревянной ложкой густеющее варево. Аромат наполнил тесную комнату, смешиваясь с запахом смерти и разложения.
Когда суп закипел, женщина налила щедрую порцию в потертую миску, где мясо и растопленный мозг слились в аппетитном водовороте; поднесла миску к губам и сделала долгий, медленный глоток, наслаждаясь вкусом блюда. Она довольно смежила веки, когда живительное тепло похлебки разлилось по ее телу, и улыбнулась про себя, зримо довольная осознанием того, что отняла еще одну жизнь, чтобы утолить свой ненасытный голод. И пока она ела – планировала следующие убийства, уже ощущая острые ощущения предстоящей охоты.
Им приходилось охотиться и на животных, но мясо людей, как ей представлялось, было все же самым вкусным – сладким и очень нежным. Даже у самых худосочных слои плоти перемежались тонкими и мягкими прослойками жира. Она давно заметила, что, когда кладешь в котел оленину или медвежатину, та сразу уходит на дно и лежит там, ленивая и подобная камню. Человеческое же мясо постоянно оставалось живым, то и дело всплывая на поверхность, плавая по ней и лишь изредка опускаясь вглубь котла. Человеческое мясо – это все-таки мясо, а все остальное – просто харч, набивка для желудка.
Беременная девушка вернулась в клетку. Трое детей развлекались, тыкая палками в проем на дне клетки, в босые пятки двух новых пленниц. Старший мальчик, на год младше девочки, стоял возле клетки и внимательно наблюдал за ними. Девушка улыбнулась ему, но он не ответил на улыбку.
Дети порезали блондинке правую ногу. Днище клетки залила кровь. Но это зрелище ее не особо интересовало. Она нахмурилась на детей и прогнала их. Рядом с ней засмеялся большой мальчик.
Девушка взглянула на него с внезапным интересом, затем резво потянулась и сунула обе руки в клетку. Вздрогнув, Лора попыталась вырваться, но девушка оказалась для нее слишком быстрой. Одной рукой она схватила лодыжку и сжала ее, а другой грубо провела по кровоточащей пятке. Затем так же внезапно она ее отпустила. Она снова посмотрела на мальчика и улыбнулась, протянув руку ладонью вверх, чтобы он мог видеть густое пятно крови. Тот подошел ближе.
Она стянула колпак из кожи, который носила на голове, и бросила его на землю, а затем вытерла кровь о собственное тело, размазав ее по обнаженной груди и животу. Глаза мальчика расширились. Он потянулся к ней, но она засмеялась и отступила. Он последовал за ней. Он прижал ее к стене и сильно прижался к ней сам, вовсе не обращая внимания на нерожденного младенца внутри ее. Он потянулся вниз, чтобы освободить свой пенис из испачканных белых штанов, и, пока он это делал, девушка переместила свою левую руку с изяществом карманника к выпуклости в его заднем кармане, где, как она знала, он хранил нож.
Увидев, что его штаны упали до щиколоток, она засмеялась и прижалась ближе к мальчику, открыла нож за его спиной и затем слегка ударила его в ягодицы. Он отпрыгнул и завыл. Она снова засмеялась, бросила нож и подошла к нему. Она обхватила его обеими руками и потерла медленно кровоточащую рану, пока ее руки не стали скользкими от крови. Затем она отступила назад и протянула к нему руки, чтобы показать, что она сделала. Лицо мальчика утратило сердитое, растерянное выражение, и он улыбнулся. Его пенис затвердел вновь, когда она потянулась к нему и пометила его кровью. Затем она легла на пол пещеры, раздвинула перед ним ноги и стала ждать.
Сошлись они быстро и почти безмолвно, без лишних симпатий. Стоявшие поодаль от них двое детей внимательно наблюдали за происходящим и, хотя сами были слишком малы, тут же сбросили одежду, легли на пол и, неуклюже копируя позы старших, стали подражать издаваемым ими звукам и резким, порывистым движениям их тел. В другой части пещеры маленький мальчик присел на корточки и стал испражняться. Пара детей, гонявшая палками крысу, наконец загнала ту под ворох одежды и там затоптала.
Мардж наблюдала за всем этим – ничто из того, что они делали, не ускользнуло от ее внимания. То, что она увидела, испугало и вызвало у нее тошноту, но ей нужно было понять их, если она хотела сохранить хоть какую-то надежду на освобождение. Обо всем процессе она старалась думать как о полевом наблюдении натуралиста за совершенно другим видом, стаей диких животных.
Позади себя, во второй пещере, она могла видеть груды орудий труда и костей, а также бледно-желтые шкуры. В костях и шкурах легко узнавались человеческие. У входа в комнату в полумраке блестел длинный ряд человеческих черепов, закрепленных на шестах. Один из черепов был новым и еще влажным. На земле рядом с ними лежало еще множество – все как один со спиленными чуть ниже глазниц верхушками, скрепленные шнурками из сыромятной кожи. Ими пользовались как черпаками для питья. Мардж задалась вопросом, сколь много жизней эти дикари успели отнять. Она обратила внимание и на их украшения – разноцветные камушки-четки, бусы, кожаную бахрому. Все плетеные фенечки держались на человеческих волосах. На шее у одной девочки болталось ожерелье, явно собранное из костяшек пальцев.
Мардж посматривала на тощего мужчину, наблюдавшего за спаривающейся на полу пещеры парой, и увидела у него на шее серебряное распятие. Ни одного цивилизованного украшения она здесь не заметила. Женщины носили в волосах перья чаек и иглы морских ежей, а тела мужчин и мальчиков украшали узоры из угольной пыли, киновари и охры, золы – и, очевидно, сока каких-то ягод, загущенного при помощи жира.
И везде, словно вторая кожа, их сопровождал запах паленого сала и тухлятины. Им здесь все пропиталось – и сделанные из хвои лежанки, и снятая с трупов одежда, и даже сами каменные стены пещеры.
Однажды Мардж доводилось столкнуться с таким же запахом. Тогда они с Карлой, еще будучи девочками-подростками, поехали с родителями на машине во Флориду. По пути к друзьям семья решила остановиться в мотеле. Дорога к нему шла по кромке заболоченной равнины. Карла первой увидела грифов, скачущих неподалеку от обочины; она же настояла на том, чтобы родители остановили машину. Те, конечно же, уперлись – мол, на что там смотреть, да и зачем на такое смотреть. Но Карла уже тогда привыкла получать свое любой ценой. Оказалось, грифы рвали клювами труп сбитой собаки. Мардж удивила всех, пожелав пойти вместе с сестрой и посмотреть поближе. Родители взяли с них слово не подходить слишком близко – хотя они не смогли бы уйти далеко от машины, даже если бы захотели.
Даже на удалении в несколько ярдов трупный запах ощущался густым, плотным. В воздухе чуялась совершенно невыносимая вонь – как будто кровь на телах грифов год за годом подсыхала слоями, вызревая в этакую ауру тлена и распада. Каким-то образом Мардж инстинктивно знала, что именно птицы, а не их добыча, источают отвратительный запах и что они носят его на себе всю жизнь. И именно вонь, а не крошечные инопланетные глазки грифов, достаточно мерзкие сами по себе, заставила сестер вернуться назад, в автомобиль с кондиционером. Это был безошибочно узнаваемый запах пожирателей мертвечины, миазм самой смерти.