Мертвая река (ЛП)

Шрамы говорят о трудном и опасном образе жизни.
Можно только гадать, через что она прошла.
Но она выжила. Это значит, что с ней будет... очень интересно.
* * *
Женщина очнулась, но не подает виду. 
Возможно, это его руки разбудили ее, она не знает. Но теперь ей о них очень хорошо известно. Они скользят по ее животу, груди, шее. Это не жесткие руки, но и не мягкие. Она не шевелит ни единым мускулом, но мысленно оценивает собственное положение. Итак, она в прохладной сырой комнате. Металл сковывает ее запястья и лодыжки. В руках чувствуется напряжение. Сильно болит голова. 
  
Мужчина касается ее лица, приподнимает подбородок, затем отпускает его. Женщина позволяет голове безвольно упасть на грудь. Он снова приподнимает подбородок, а затем пальцами другой руки приподнимает веко. Глаз не дергается. Он не замечает этого, но она видит мужчину совершенно отчетливо. Лицо у него простоватое, выбритое. Волосы тонкие и льнут к коже головы. Глаза прищурены от... чего? Он озабочен? Боится, что причинил ей слишком сильную боль? 
Нет. 
* * *
Клик смотрит, не расширены ли у нее зрачки – признак черепно-мозговой травмы.
Вроде как нет. Она просто в отключке. Он продолжает осмотр.
У нее на скуле новый фиолетовый синяк. Он его не ставил. Он ударил ее по лбу.
Эта женщина очаровательна.
Ее верхняя губа покрыта шрамами, как и большая часть остального тела. Нижняя губа отвисла.
Он интересуется зубами. У нее изо рта дурно пахнет.
Он приподнимает левую сторону верхней губы, будто проверяет собачью или кошачью пасть. Цвет зубов варьируется от коричневато-желтого до мшисто-зеленого – их явно не чистили годами, если вообще чистили, а зуб мудрости с этой стороны стал черным. Клык выглядит так, будто его обточили напильником, да еще и неровно. Десны, однако, здорового розового цвета.
С правой стороны зуб мудрости полностью отсутствует. И теперь видны явные следы грубой обработки не только на клыке, но и на резце. До него доходит, на что это указывает, что именно он видит.
Доходит слишком поздно.
Голова женщины резко поворачивается вправо. Челюсти щелкают.
Кончик среднего пальца! Господи Иисусе, он пропал! Его нет! 
Из пальца течет кровь на ее подбородок, шею и грудь. Он машет рукой, будто ударил себя молотком по пальцу, забивая гвоздь, трясет ею, чтобы свести на нет эту боль – жгучую, пульсирующую, быстро, как паук, бегущую вверх по руке; трясет ее, чтобы боль ушла. Это случилось так внезапно. Кровь забрызгивает и его – лицо и рубашку.
– А-а-а-а! Блядская сука! – пронзительно кричит он.
Делает неуверенный шаг назад и чуть не спотыкается. Выпрямляется.
– Сука! – снова кричит он. Звук его голоса изменился до неузнаваемости. Теперь это громкий хриплый рев. Такие звуки мог бы издавать его мудак-папаша.
Их с женщиной взгляды встречаются. В ее глазах - озорство. А еще она улыбается. Эта придурочная улыбается! Он наблюдает за ней – слышит, как она жует. Зубы грызут кость. Его кость. Слышен скрежет зубов. Раз. Два. Три раза.
Она глотает.
* * *
Женщина попробовала его на вкус. Его плоть принадлежит ей. Его кровь густая и сладкая на ее губах – слаще меда. Поэтому неважно, что будет потом, неважно, когда он набросится на нее, размахивая кулаками, когда ее губы треснут, а в голове снова забушует боль, гораздо более сильная, чем когда она очнулась. Это не имеет значения, потому что она предупредила этого человека, и он принял это к сведению, а она приняла меры. 
Попробовала его на вкус. 
* * *
Крис Клик бьет ее снова и снова. Сейчас он – жестокий дикарь. Сейчас он в полной мере похож на отца. У нее идет кровь изо рта, один глаз заплыл, но она не закрывает глаза, и эта улыбка не исчезает, и он понимает, что кричит, плюется, как змея, и кровь слетает с ее губ, они оба окрашивают своей кровью пол погреба в красный цвет, пока, наконец, на грани его истощения, проклятые глаза закрываются, и она безвольно повисает перед ним.
Он отступает назад, ошеломленный тем, что он сделал – и что с ним сделали.
И то, что он скажет дальше, не будет иметь для него никакого смысла час спустя.
И через час после этого тоже.
– Ты ведешь себя нецивилизованно! – громко кричит он.
Именно тогда боль всерьез захлестывает его. Не только лишь от окровавленной руки, крепко зажатой в другой и удерживаемой на весу – но, как Крису кажется, от каждой кости и мышцы его тела. Его легкие горят.
Он бросает на нее еще один взгляд. Кровь капает у нее изо рта на пыльный пол.
«Мы с тобой еще поговорим об этом, – думает он. – Мы еще не закончили!»
Он ковыляет к лестнице.
 Глава 8 
«Они опять меня не слушают, – подумала она. – Черт, если бы не моя внешность, они бы вообще меня не слушали. Как может почти весь класс быть таким враждебным? Как тебе удалось превратить геометрию во что-то большее и более важное, чем простые цифры мелом на доске?»
Когда она была в их возрасте, для нее это было очень важным. Подростком Женевьева Ратон смотрела на другую доску в другом городе и видела расположения звезд и планет, круги на полях, египетские пирамиды, топологию горного хребта. Главным для нее был принцип порядка. От компаса веяло изяществом, симметрией, даже тайной.
«Преподавание, вероятно, просто не укоренилось в моей крови, – подумалось ей. – Декарт вот – укоренился, физика – укоренилась. Но почему все это должно иметь какое-то значение?»
Для нее это не имело значения. Ее собственный школьный учитель не был гением в преподавании. Именно предмет привлек ее, а не человек. У мистера Бурмана, черт возьми, всегда были желтые пятна пота под мышками на накрахмаленной белой рубашке.
По крайней мере, у нее была молодость. Она преподавала всего лишь второй год, совсем недавно окончив колледж. Так что дети могли установить с ней личный контакт. А мальчики могли простить ей многое за то, что она была хорошенькой.
Они просто не могли испытывать чувства к геометрии.
Поэтому заостряли внимание на ней.
Она вздохнула и тут же пожалела об этом. С детьми надо быть оптимисткой, несмотря ни на что.
– Итак, кто мне скажет, что такое косоугольный треугольник?
– Разносторонний треугольник!
Это выпалил Джек. Опять Джек. Ее единственный по-настоящему разбирающийся в геометрии ученик, напрочь лишенный терпения. Конечно же, в эту же секунду он – объект всеобщего классного презрения. Козел отпущения.
– Правильно. Но ты забыл поднять руку, Джек.
– Извините, мисс Ратон.
Но он явно не чувствовал себя виноватым. Парнишка ухмылялся – возможно, немного смущенный собственным энтузиазмом, но не сожалеющий о нем. В каком-то смысле она должна восхищаться его отвагой. Смелостью настоящего ботана, сформировавшегося на все сто. Казалось, его нисколько не беспокоит, что Эрик Дердаллер открыто ржет над ним. Эрик и его приятель Гэри Франк, похоже, интересовались только одной вещью в классе – ее сиськами.
– Итак, какие еще существуют виды треугольников? Назовите их.
В ответ – мертвая тишина. Поднята только рука Джека.
Да ладно вам, ребята, вы же это знаете! 
Женевьева не собиралась вызывать Джека. «Может, Пегги Клик?» – подумала она.
Пегги в начале учебного года была одной из лучших учениц, но с тех пор значительно сдала. У нее все еще случались «просветы», но теперь их было трудно подловить.
  
Женевьева пошла по проходу. Поймала взгляд Томми Барстоу, пялящегося на ее ноги.
Пег что-то черкала в блокноте.
– Пегги, пишешь подробный конспект, как обычно, да?
Она хотела использовать ироничный тон, а не злобный. Но не была уверена, что ей это удалось. Этот день пока что складывался очень утомительно. Таких дней было очень много. А выражение лица Пегги было почти страдальческим. «В любом случае, чересчур бурная реакция, – подумала она, – даже если мои слова и прозвучали немного грубо».