Привет, Афиноген
В Федулинске я дважды посетил уроки Олега Павловича Гарова, отца Наташи. Он вел математику. Из этих двух уроков я вынес впечатление чего–то сверкающего, отдающего мистикой, и величавого.
Олег Павлович был ярчайшим представителем известной породы педагогов–глухарей. Войдя в класс, он сразу громовым голосом требовал тишины и порядка:
— Кто не хочет заниматься, а?! — гремел он, как на гвардейском смотру. — Выходи из класса по одному… Никого не держу| — соколиным взглядом выискивал желающих. Класс скромно молчал. В течение примерно пяти минут Олег Павлович еще вспоминал про дисциплину и изредка вскидывал подбородок. — А? Кто там? Раз–го–воры! Прекратить!
Но стоило ему приблизиться к доске, взять в руки мелок и начать объяснение какой–нибудь новой теоремы, как он забывал обо всем на свете. Теперь ученики без помех могли расхаживать по классу, читать вслух романы, поигрывать в незамысловатые школьные игры, обмениваться записочками, выяснять отношения — все, что угодно. Их славный учитель, покоренный ему одному пока видимой красотой, метался у доски, подобно раненому тигру. Волосы его вставали дыбом, мелок крошился от резких ударов о доску, осыпая его бел;>й пылью, голос прерывался от лихорадочного возбуждения. Это было похоже на сумасшествие: казалось, в
любой момент его может хватить родимчик. Как я понял, у Олега Павловича редко оставалось достаточно времени на спрос, поэтому оценки он выставлял почти по наитию, спешил, обрывал учеников на полуслове едкими замечаниями. Никто на него не обижался. Особенно отчаянные детишки смело вступали в пререкания по поводу выставленной оценки.
— Я не согласен, Олег Павлович, с тройкой. Я подготовлен на четверку.
— Ну–ка, ну–ка. Из чего же это явствует?
— Вы мне сами не дали досказать!
Одобрительное шуршание класса. Гаров эффектно откидывается на спинку стула, как человек, узревший перед собой живого неандертальца.
— Скажите, пожалуйста… Не согласен! Очень приятно. Тогда ответь на такой вопрос…
— Не буду отвечать!
— Почему?
— Я слишком взволнован и не смогу сосредоточиться.
Одобрение в классе переходит в гул восторга. Олег Павлович опять глух ко всему, он полностью увлечен диалогом.
— А знаете ли вы, милейший, что такое четверка?
— Знаю. Такая после тройки перед пятеркой отметка.
— Остроумно. Ценю… Нет, вы не знаете, что такое четверка. Даже я сам вряд ли смогу получить такую высокую оценку.
— Вы не сможете, а я смогу.
Класс рыдает от счастья. Гаров глух. Он не жалеет времени на несуразный обмен репликами и ничуть не оскорбляется.
— Чтобы заслужить пятерку или четверку, мало знать урок, надо его прочувствовать. Математика, милейший, наука наук. Короля от дворника, говорю я вам, отличает математическое знание. Король, пренебрегающий математикой, не усидит долго на троне.
— У нас социализм построен, Олег Павлович, Какие там короли?
— Учитесь мыслить математически, друзья, и вы не будете задавать подобных вопросов. Король среди людей не тот, у кого на голове корона, а тот, чей мозг вооружен великой логикой математических построений. Восчувствовав трепещущую плоть теоремы Пифагора, вы получите возможность понять смысл мироздания. Человек рождается дважды, один раз от матери в родильном доме, второй раз, взяв в руки учебник арифметики.
Класс послушно внимает горячечной речи.
Я проверял: из выпусков Олега Павловича Гарова большинство успешно сдает экзамены в технические вузы. Вне класса Гаров нормальный, обаятельно застенчивый человек. Он со вниманием выслушал мои путаные рассуждения о педагогике, часть из которых я привел выше.
Он сказал:
— Да, конечно. Существуют разные точки зрения. Возможна и такая, как ваша. Она ничуть не хуже других. Вообще, все это туманно, бестолково. Как лучше, как хуже — неизвестно. У меня жена учитель… Разумеется, мы часто с ней спорим. А успокоимся — и видим, что оба правы. Это такая наука — педагогика — счастливая, ей–ей, где каждый в споре прав. Не припомню, чтобы у нас кто–нибудь ошибался в учительской. Ошибаются в классах…
Как–то я осмелился и задал бестактный вопрос.
— Олег Павлович, вот ваша экзальтация на уроке — это метод, прием, сознательное действие?
— Какая экзальтация?
— Да вот вы горячитесь во время объяснения темы, словно стихи читаете.
Олег Павлович взглянул на меня с сочувствием.
— Уверяю вас, в любой математической формуле больше поэзии, чем во всех вместе взятых опусах нашего федулинского поэта Марка Волобдевского.
Тут же он потерял ко мне всякий интерес и вежливо отклонил предложение поужинать вместе в ресторане.
Наташа Гарова, его дочь, при всем своем максимализме и строгости манер, была девушка доверчивая, впечатлительная, склонная поддаваться как собственным капризам, так и влиянию чужой достаточно сильной воли. Другое дело, что рано научилась прятать свои слабости под маской внешнего безразличия. Ее губки привычно складывались в презрительную гримасу, словно она собиралась сказать: «Фи, как это пошло, то, что я вынуждена слышать и терпеть». Тут тоже был обман. Она не умела хорошенько отличать пошлое от прекрасного, дурное от истинного, руководствовалась, как правило, первым впечатлением и к любому новому человеку долго приглядывалась с горячим любопытством и ожиданием каких–то необыкновенностей. Ничего не дождавшись путного, она не разочаровывалась в объекте своего исследования, а считала себя недостаточно проницательной, чтобы обнаружить го Неповторимое, что, как она была твердо убеждена, есть и должно быть в каждом человеке. Первое любовное увлечение настигло ее в шестом классе и принесло иного юря и беспокойства ей самой и ее родителям.
Тогда и обнаружились некоторые ее качества, заставлявшие впоследствии не раз трепетать в страхе за дочку ее мать, Анну Петровну.
Мальчик, к которому ее угораздило привязаться, был на два года старше, учился в восьмом классе и обладал необузданным даже для своего трудного переходного возраста нравом. История их знакомства осталась тайной. Надо заметить, что девочке из шестого класса почти невозможно подружиться с восьмиклассником, — это совершенно не смыкающиеся уровни школьной иерархии, — тем более с Мальчиком, который все подряд перемены героически выстаивал в туалете с сигаретой в зубах, а после звонка с уроков вылетал из дверей школы подобно снаряду, пиная и сшибая на пути все и вся.
Однако факт остается фактом: замкнутая, неактивная в общественной жизни, медлительная отличница с бантиками, Наташенька Гарова подружилась с двоечником и нарушителем спокойствия. Мальчиком из восьмого класса. Наташина классная руководительница заметила странное увлечение девочки и уведомила о нем родителей с некоторым опозданием, на той стадии, когда Мальчик уже стал поджидать Наташу после уроков и они вдвоем отправлялись на прогулки в лес. Педагог Гарова, не советуясь с мужем тут же приняла решительные меры. Она попросту запретила дочке встречаться с Мальчиком, пригрозив в противном случае ее жестоко наказать и перевести в другую школу. Самое удивительное, Наташа ничего не возразила, не расплакалась, — она не обратила внимания на мамину угрозу, не приняла ее всерьез. И на следующий день преспокойно отправилась с Мальчиком в кино, смотреть какой–то близкий умонастроению ее друга фильм про индейцев, купив себе и ему билеты из денег, отпущенных ей на завтраки. Анна Петровна растерялась и обратилась за помощью к мужу, уповая на его авторитет. Олег Павлович поговорил с дочерью не сразу, а дня два спустя, время, потраченное им на всесторонний анализ ситуации и выявление обстоятельств, каковые оказались самыми неутешительными. Мальчик из восьмого класса давным–давно был взят на заметку комнатой милиции. Разговор с Наташей отец начал с вопроса:
— Доченька, расскажи мне, какие у вас отношения. На чем основана ваша дружба?
— Он мой жених, — не таясь ответила Наташа, — а я ему подходящая невеста.
— Это шутка, надеюсь?
— С любовью нельзя шутить, папа. Взрослые знают это не хуже девочек–шестиклассниц.