Заговор (СИ)

— Александр, позаботьтесь о нашем обер-гофмаршале! Пусть ныне он будет во дворце. Я усилил охрану, — сказал Павел Петрович, обращаясь к своему сыну и отправился, как мне кажется, искать успокоения у Анны Лопухиной.
  
Глава 6
 
Глава 6
Петербург
17 октября 1798 года
— Господин Сперанский, я, безусловно, рад тому обстоятельству, что вы невредимы. Это ужасно, когда в наш просвещенный век могут происходить столь средневековые события, коим вы подверглись, — говорил Александр Павлович. — Вы достойный слуга императора и служитель Отечества.
Его слова растекались елеем, столько участия читалось в интонациях, столь много в словах наследника сочувствия и тревоги, что начинаешь невольно думать, что да, я жертв, а еще такой важный и героический, что… Неподготовленный ум человека, который не знает принципов психологии общения, должен был быстро и безвозвратно утонуть в этих словах, скорбной мине великого князя. Актер. Такими приемами чаще пользуются женщины, когда пристращают к себе мужчин. Хочется ведь слушать, что ты талантлив, особенно, когда нигде более об этом не говорят. Но мне о таком говорили во многих местах, да и читал я Александра.
Так может говорить и дипломат. Такой, какие в этом времени, наверняка, могут многое сделать, когда еще слова, сказанные своим иностранным коллегам что-то значат. В будущем более прожженные люди. Те, кто у власти, они подготовленные, ученые, читают если не все, то многие ужимки, знают и даже классифицируют улыбки, интонации голоса, чуть ли ни каждое движение определяют и используют.
Но это в будущем. А сейчас передо мной предстал молодой мужчина, в каком-то смысле слащавый. Не столько лицом или пластикой движений, которые часто присущи людям с миленьким личиком. Нет, он выглядел… несколько искусственным, будто создали златогривую куклу, а она взяла и ожила. Он не был красив, не был столь статен, чтобы казаться гренадером, вышедшим из сладких женских снов про счастье в любви. Слегка округлый, что по нынешнему времени, скорее, ставилось в плюс, но при слегка полноватом лице не был человеком с лишним весом, скорее, выглядел здоровым, сытым.
— Я прошу простить меня, ваше высочество, что забираю у вас ваше, несомненно драгоценнейшее время, — сказал я, учтиво поклонившись.
Александр завернул свой красный халат, и потуже затянул пояс на нем, будто во дворце холодно и наследник Российского престола хочет укутаться. Наверняка, он испытывал дичайший дискомфорт от того, что предстал передо мной в таком виде, я бы сказал, интимном. Увидеть монарха в быту — это некий мистицизм, должно быть, которого я не испытываю, но понимаю, что должен.
— Мы с вами заложники слова монарха. Как и все подданные, мы обязаны быть счастливы уже тому, что государь-император уделил нам толику своего внимания, — сказал Александр, чуть отворачивая глаза, будто хотел сбежать.
— Я преисполнен любви к своему императору и Отечеству, благодарен… тем тайным силам, что привели меня во дворец и дали возможность служить верой и правдой, — сказал я и стал изучать реакцию великого князя.
В моих словах прозвучала фраза про тайные силы. Не про Бога, или даже это не была отсылка к античной богине Фортуне, а именно к некоему мистицизму. Я знал, что Александр Павлович увлекается новомодными веяниями про веру в мистику, в существование каких-то духов, неких сил потусторонних. Этим грешен и его отец, да и мать, Мария Федоровна, от них не далеко ушла. Так что посылом про тайные силы я хотел создать психологический триггер, что я свой, доверяй мне!
Но Александр сдержался. Было видно, что он хочет о чем-то спросить, затеять разговор на отрешенные темы, связанные с оккультными практиками, но я не был для него своим. Вообще, складывалось ощущение, что наследник Российской империи несколько меня избегал, если я не сильно преувеличиваю свою значимость. Может, что-то на метафизическом уровне все же есть, такое… ощущение чужой силы, энергетики, которой я, как человек из будущего, несомненно, обладаю.
  
Наступила неловкая пауза, становившаяся сущей мукой. Я понимал, что должен что-то говорить, но все, что приходило в голову, было неуместным. К примеру, стоило бы отправить наследника одеться. Не может он находиться рядом со мной в халате, это неловкость для нас обоих, а, следовательно, негативные эмоции в общении. Пусть меня такой вид и не так сильно смущал, но это в любом случае, коробит раздражает Александра.
— Господин, обер-гофмаршал, — обратилась ко мне, спускающаяся по лестнице императрица Мария Федоровна. — Если ми и так проснулась, так не испать ли кофе? Того, что, суда по легенде варили монахи-копуцины. Вы распорядитесь? А чераз полчаса мой сын, исполняят волю отца, присоединиться к вам.
Императрица говорила с большим акцентом, чем обычно. Вот она женщина читаемая, в отличие от ее старшего сына, который сложный человек и, наверное, только знания из будущего позволяют мне понимать Александра.
Если императрица нервничает — ее акцент, речь, порой, переходит на почти датский язык, Мария Федоровна начинает вставлять слова своего родного наречия вместо большинства русских. Так что сейчас нервозность монаршей особы, скорее всего, была связана с тем, что и она была в неподобающем виде в моем присутствии. Потому и просила свалить меня на кухню, пока она и Александр приведут себя в порядок. Между тем, волю Павла Петровича никто не отменял, я все еще должен пребывать в компании наследника.
У меня еще раньше сложилось впечатление и об Александре, и его брате Константине, конечно же, и о Павле Петровиче. Зная историю, и то, что уже должен сложиться заговор, я моделировал ситуации, кого же, по моему, мнению можно было бы поставить на российский престол. Быть безучастным в тех событиях, что должны случиться, я не мог. Были разные возможности, в зависимости от конечной цели. Как мне казалось, проще всего, в организационном плане, можно защитить нынешнего императора.
Павел… Он не так плох. Да, имеет психологические отклонения, не без этого, но многие его «зверства» — это ни что иное, как стремление заставить общество работать. Взять, к примеру, запрет на ночные посиделки… Да, это вмешательство в личную жизнь, почувствовавших свою вольность, дворянства. Но, не того хотел Павел, чтобы все ложились спать строго по времени, он стремился упорядочить жизнь общества, чтобы это оно, числившееся служащими, высыпалось и приходило-таки на работу, как того требуется. Борясь с тем, что чиновники в лучшем случае появляются на своих рабочих местах в полудню, Павел нашел решение в запретах.
И так во многом. Потребовав от всех гвардейцев, согласно списочным составам по полкам, прибыть самостоятельно на смотр, Павел Петрович сильно оттоптал пятки русским аристократам, которые записывали своих детей в гвардию с рождения. Приносили младенцев на руках, но, их увольняли со службы.
Эти решения государя принимаются крайне негативно. Общество, в большинстве своем, настроено против императора, и подобный фактор нужно держать в уме. Оставляя Павла, таким как он есть, это обрекать его на противостояние и скатывание ситуации в реакцию. Либо всех в Сибирь, оставляя при себе прихлебателей или неспособных людей, либо менять императора.
Александр… Он лавирует, как легкий парусник между линейными кораблями. Если Александр Павлович станет государем, то изменится лишь одно: парусник станет линкором, но не перестанет описывать те же самые круги вокруг иных кораблей. А нужно не лавировать между, нужно быть флагманом и вести за собой. Он не решительный, замалчивает проблемы, но не решает их.
Как по мне, что единственно, за что стоило уважать Александра, как вероятного монарха, что он не пошел на переговоры с Наполеоном, когда тот был на территории Российской империи. Но спорный вопрос, почему он это не сделал, когда корсиканца выгнали… Хотя… Тут могли быть свои причины, эмоциональные. Прощать Москву или иные преступления Бонапарта было нельзя. Но не этим же руководствовался Александр, когда начинал Заграничный поход. Он хотел войти в зенит славы. А еще и реформы, которые были куцыми, непродуманными и так… игра, а не работа.