Настоящий Спасатель 4. Назад в СССР (СИ)

Гладков не стал жестить, проявил человечность и отправил его в каптерку на смену обуви, за что сержанту, что называется, респект и уважуха.
— Каптерщику скажешь, что тебя послал начфиз, капитан. говори, что готовишься к соревнованиям. Бери ношеные, с новыми замучаешься, но смотри чтобы в портянке нога не болталась. Закончишь, приходи на турники.
На этих словах он достал из кармана штанов непочатую пачку сигарет и бросил их Жанбаеву.
— Спасибо, товарищ сержант, — чуть не прослезился здоровяк и быстрым шагом направился к казармам. Если так пойдет, то скорое наш «бычара» совсем ручным теленком станет.
— Ничего свои люди -сочтемся, мы теперь хотим или не хотим, а всё же команда.
Гладков намекал на наш конфликт и драку в умывальной комнате.
С тех пор, как мы с Серегой им вчера наваляли, я не испытывал к ним с Зокоевым чувства злости.
Похоже, что наши оппоненты тоже. По их поведению было видно, что они поумерили свой пыл и даже как-то расположились к нам.
Я никогда не был злопамятным, всегда легко прощал и отпускал не собирался делать первый шаг к примирению, но если бы они предложили мир, то не стал бы воротить носом и отказываться.
После передышки мы снова бежали, каждый раз взвинчивая темп. Я так понял, что Гладков готовит нас к трех раундовому поединку.
И если «первый раунд», мы бежали в лесной прохладе и я прямо наслаждался вдыхая хвойный аромат соснового бора, сквозь который пролегала грунтовая дорога, то «второй» и «третий» мы бежали на самом пекле.
Я считал себя хорошо подготовленным к службе. Ведь наш город только и состоит из сплошных холмов и дорог поднимающихся то вверх, то идущих вниз, улочек, огибающих дома, построенные вразнобой.
И так как я много ходил пешком, то совсем не ожидал, что на первых порах мне будет трудно бегать.
Стопы, сухожилия и мышцы голени, особенно те, что называются большеберцовыми по бокам постоянно болели и находились в напряжении из-за неровностей грунта.
С дыхалкой было полегче, так как я в новой жизни не курил ни дня и постоянно тренировался, начиная с дня моего «прибытия» в больницу к Наталье Филипповне, то сложно было расправить легкие в самом начале во время первой трехкилометровки.
Потом открывалось настоящее второе дыхание. Кто знает это чувство, тот не забудет его никогда.
Ты бежишь, или выполняешь какую-то другую динамичную спортивную работу на пределе, тебе кажется, что бешено колотиться пульс, ты вот-вот задохнешься, и силы тебя покинут, но внезапно, ни с того, ни с сего начинаешь чувствовать, что тебе стало значительно легче.
Ты словно летишь и знаешь, что можешь пробежать в таком же темпе хоть еще целый день. При этом в мозг поступают эндорфины, которые доставляют тебе удовольствие.
Организм сам по себе перестраивается так, что тебе существенно легче. Кажется, что дыхание и средцебиение восстанавливаются чуть ли не до уровня обычной нормы, какие-то внутренние резервы заменяют одно топливо, на другое — более высокоэффективное.
Но сержант Гладков всегда на чеку. Как только он замечал, у большего числа матросов прилив сил, то не давал нам насладиться этим ощущением, он тут же взвинчивал темп.
— Быстрее, выше темп! — кричал он и мы бежали на полной скорости не разбирая дороги. Мы снова задыхались и взмыливались по десятому кругу. При этом не наблюдалось никаких признаков усталости у бегущего с нами Гладкова.
Сначала я относился к этому, как к обычному армейскому издевательству средней степени тяжести и демонстрации сержантом превосходства своей физической над нашей. Мол, видите, салаги, как вы должны уметь бегать.
Он словно марафонец из какой-нибудь Кении или Эфиопии бежал и подгонял нас.
Иногда мне казалось, что если бы он захотел закурить, то это не составило бы для него особого труда.
Гладков задымил бы прямо на бегу, в этом бешенном темпе, в то время когда мы бежали, и, задыхаясь, жадно хватали воздух открытыми ртами.
Но потом я стал понимать, что сержант готовит и приучает нас к тактическому рисунку боя. Он хоть и был прост, но как показало время при определенных условиях мог оказаться очень эффективным.
  
Последнюю часть кросса мы бежали контрастными перебежками то с ускорением, то с замедлением. Интервалы был рваными и к финишу я прибегал с ощущением, что я разгрузил целый пароход в порту вместо Шкафа.
Мы с Серегой на финише выглядели лучше остальных и это не ускользнуло от внимания сержанта.
— Занимался? — спросил сержант у Сереги?
— Так точно, товарищ сержант, — четко оттарабанил мой армейский друг, — Трудовые Резервы, бокс второй разряд.
Гладков утвердительно кивнул, глядя, как к нам бежит сияющий Жанбаев.
Кстати, довольно быстро выяснилось, что Шкаф был из казахстанского города, который схож своим именем с фамилией моего друга Сереги Шевченко.
Шевченко — это такой порт в Казахстане, который до революции был небольшим поселком. А потом разросшийся в начале пятидесятых годов недалеко от Мангышлакского нефтяного месторождения и рудников.
Шкаф привез с собой открытки и с особой гордостью демонстрировал красоту советской архитектуры Шевченко.
Город, построенный на берегу моря из светлого камня, город-мечта, в одночасье возникший в пустыне, был выдающимися творением талантливых советских архитекторов и строителей.
Город был закрытый, потому что там производился продукт, используемый в создании ядерного щита Родины.
Рядом был построен МАЭК, тот самый атомный энергокомбинат, который по чьей-то талантливой задумке опреснял воду для горожан. Ведь город был построен на на выжженном и голом берегу Каспийского моря, где отродясь не было замечено ни источников пресной воды, ни древних человеческих поселений.
Правда опресненная вода годилась для технических нужд, не более. Питьевая приходила морем из Баку и Махачкалы.
Но зато по всему Шевченко разбили шикарные парки и сады. Радовавшие горожан ароматными посадками белой акации, гибискуса, винограда, абрикоса, грецкого ореха, которых там, на соленом засушливом берегу Каспийского моря, до строительства города никогда не росло.
Служба для Шкафа обещала быть продвижением в карьере, он мечтал завязать с профессией грузчика и пойти в торговый флот, да хоть бы и простым матросом.
Беда и сила Жанбаева была в том, что он происходил из потомственных грузчиков.
Родители не отпускали его в ближайшую Гурьевскую мореходку, потому что считали это напрасной тратой времени и денег.
Наконец Шкаф добежал до нас.
К моему удивлению Жанбаев притащил две фляги с холодной водой. Одну он протянул мне с Серегой, вторую оставил себе с Зокоевым.
Сержант ухмыльнулся себе под нос сделал вид, что ничего не заметил и отвернулся, потому что в то время запрещалось пить воду как во время тренировок, так и сразу после них.
Все кто занимался спортом хорошо помнят, как тренера и учителя физкультуры не давали пить подопечным.
Кто-то из советских спортивных ученых опытным путем выяснил, что потребление воды во время интенсивного тренировочного процесса может приводить судорогам и травмам. Отсюда и запрет.
С тех пор эта методика была распространена повсеместно и, безусловно, в армии тоже.
Но в данном случае, сержанту было важнее сплотить команду, поэтому после того, как мы напились он сделал Жанбаеву замечание одновременно похвалив его.
— За то, что позаботился о ребятах ставлю тебе жирный плюс. Молодец. Но больше так не делай. Нельзя пить воду в процессе тренировки. Я сам буду следить, чтобы у вас не было обезвоживания.
Ну что же, жест Шкафа не останется без ответа.
После десяти километров бега турник и брусья. Я, конечно, еще не вошел в полную форму с прибытия в учебку, но все же у меня начало снова более менее получаться.
В первые дни дни было тяжеловато. Мне бы больше подходило чередование силовой подготовки и бега. Но как написано в Уставе, «я обязан стойко переносить тяготы и лишения армейской службы», что в целом я и делал.