Игра в сердца

Нарядиться-то я нарядилась, но осталась собой. Когда дело дошло до укладки и макияжа, мне не на кого было надеяться, только на свои силы. Не станет же моя лучшая подруга вставать ни свет ни заря в понедельник утром и, собравшись на работу, ехать ко мне и красить меня, чтобы успеть к восьми утра. Не станет же? Вообще-то я рассчитывала – не рассчитывала, а надеялась, – что так оно и будет, но потом вспомнила, что Лизу до десяти не разбудить.
  
И вот я стою в лифте с толпой людей в слишком нарядном, чуточку узком и (это я только потом поняла) чересчур коротком шелковом платье с пышными рукавами и в туфлях Лизы, которые мне нравятся, и я втайне надеюсь, что она не заметит, если я «забуду» их вернуть.
Мои вещи – упаковка бумажных салфеток, бальзам для губ с пчелиным воском, проездной на метро и кошелек – лежат в большой сумке, которую я тоже одолжила у Лизы, а Лизе ее подарила та самая любимая тетушка, и стоит она, наверно, больше, чем моя арендная плата за месяц.
Я вымыла голову, высушила свои слегка вьющиеся блекло-каштановые волосы и стянула их в низкий хвост, а накрасилась так ярко, как только смогла, то есть почти не накрасилась – немного туши, кремовые румяна, бальзам для губ.
Думаю, сойдет.
Лифт звенит, остановившись на моем этаже; я проталкиваюсь сквозь толпу и бормочу «простите, извините» все громче и громче, пытаясь пробиться к дверям до того, как те закроются. Почему людей не учат пропускать других вперед в лифте? Когда я наконец пробиваюсь к дверям, те уже закрываются, и мне приходится сунуть руку в щель, чтобы они не сомкнулись окончательно. Но они все равно закрываются! Зажимают мою руку, в голове мелькает страшная мысль – что если меня потащит на следующий этаж, а рука останется снаружи и я буду обезручена? Как обезглавлена, только обезручена? Есть такое слово?
Через секунду двери распахиваются, но не полностью, а ровно настолько, чтобы я успела вытащить руку, но теперь в дверях – в этих гигантских челюстях смерти – застревает мой дурацкий пышный рукав. О боже-боже-боже! Если лифт сейчас поедет с рукавом, застрявшим в дверях, платье слетит с меня прямо на глазах у незнакомцев, и я предстану перед ними такой, какая есть на самом деле! Обычной женщиной в лифчике, которому шесть лет в обед, и серых трусах, которые когда-то были белоснежными!
Слышу, как кто-то за моей спиной нажимает кнопку; его голос доносится до меня сквозь плотную толпу этих баранов, которые не делают абсолютно ничего, чтобы мне помочь. Мой спаситель ругается на лифт, видимо, рассчитывая усилить тем самым эффект своих действий, – «ну давай же, открывайся, тупая железяка», – и двери наконец раздвигаются. Слава богу! Я вываливаюсь наружу, сгибаюсь пополам и судорожно выдыхаю. Сейчас не время для панической атаки – точнее, как раз самое время. Если вы склонны к паническим атакам, как я, то знаете, что именно в таких ситуациях они обычно и начинаются. Но до встречи с продюсерами «Одинокого волка» осталось несколько минут.
Я замечаю перед собой замшевые кроссовки, поднимаю голову и вижу своего спасителя, одетого стильно, но в то же время небрежно: узкие темно-синие джинсы и коричневая футболка с надписью «Замышляю шалость» (да что вы говорите). Через плечо у него полотняная сумка на ремне. Я отряхиваюсь, спаситель улыбается и смотрит на меня с тревогой. Кажется, он хочет похлопать меня по спине и сказать «ничего, ничего», но, вовремя одумавшись, опускает руку и кладет ее в карман.
– Вы как, в порядке? – спрашивает он. Его сильный австралийский акцент вполне соответствует его наряду. Он выше меня примерно на голову, подтянутый, с шапкой золотистых, слегка длинноватых волос, которые выглядят, тем не менее, потрясающе. Его большие зеленые глаза смотрят на меня обеспокоенно, а губы… таких красивых губ я в жизни не видела. Клянусь.
Динь-дон! Никогда не понимала, как Бриджет Джонс могла влюбиться в Марка Дарси с первого взгляда на фуршете с карри из индейки у своих родителей, а теперь поняла.
– М-м-м… да, в порядке. Спасибо.
– Точно? Вы вся красная.
Черт! Он, наверно, пытается быть вежливым, но дело в том, что я не из тех девушек, кто мило краснеет в виде двух нежно-розовых пятнышек на самой выступающей части щек. Нет, когда краснею я – а при панической атаке я буквально вспыхиваю – мои щеки могут служить сигналом для самолетов, заходящих на посадку в Хитроу. Я хватаюсь за левую щеку – она раскаленная. Великолепно. Я и так не сомневалась, что продюсеры «Волка» во мне разочаруются, а уж теперь меня ждет стопроцентный провал.
– Может, вам воды принести? Хотите присесть? – Он оглядывает лобби редакции «Пищи для ума» и видит ряд стильных, но жутко неудобных стульев (я много раз на них сидела, дожидаясь Прю). Ноги несут меня, а ум за ними не поспевает. Я плюхаюсь на один из стульев, а спаситель подходит к стойке администратора. Я пытаюсь дышать под счет: вдох-два-три-четыре, выдох-два-три-четыре.
Внимательно слежу за происходящим у стойки. Не слышу, что он говорит, но его жестикуляция, пожалуй, чересчур драматична: случившаяся со мной история определенно не заслуживает столь эмоционального пересказа. Администраторша смотрит на меня, корчит гримаску, кратко кивает и исчезает из виду. Вот заносчивая овца. Когда я в прошлый раз приходила в офис, она была стажеркой, и единственной ее обязанностью было четыре раза в день бегать в «Коста Кофе». И мне она принесла не то, что я заказывала.
Смотрю на часы. Без минуты девять, а я ненавижу опаздывать: редактор Мао беленеет, когда опаздывают. Но не могу же я предстать перед продюсерами в таком растрепанном виде. Спаситель направляется ко мне, склонив набок голову.
– Выглядите получше. Сейчас она принесет вам воды и доложит о нашем присутствии.
– О нашем присутствии?
– Ну да. Похоже, я с вами сегодня должен встретиться. Я Джек. Продюсер шоу из Сиднея.
О нет-нет-нет-нет, нетушки-нет, пожалуйста, только не это!
– Шоу? – тупо переспрашиваю я. Вдруг он какое-нибудь другое шоу имеет в виду и ему тоже назначили в девять утра встречу с моей редакторшей? Бывают же такие совпадения! Или нет?
– Ну да, «Одинокий волк». Вы же Анастасия? – Я таращусь на него, раскрыв рот. – Но я догадался, – дальше он говорит шепотом, – что это ваше ненастоящее имя, да? «Треплер» звучит как вымышленная фамилия – хотя ловко придумано, согласен. – Я хмуро таращусь на него в смятении и ужасе, а он продолжает свой односторонний диалог, будто слышит все мои ответы. – А Анастасия? Это ваше настоящее имя?
– Что?
– Как мне вас называть?
– Что? Называть? Меня?
– Ну да. На шоу, как вас называть?
И тут до меня доходит.
Несмотря на то, что меня прижало дверями лифта, несмотря на то, что у меня чуть не началась паническая атака и в разговоре с продюсером я бекала и мекала, как недоразвитая, и не произнесла ни одной связной фразы, он не сбежал. Нет, похоже, меня уже взяли в шоу, по крайней мере, он говорит об этом как о свершившемся факте.
Значит, я гожусь на роль волчицы? Даже не знаю, что чувствовать по этому поводу. Воспринимать это как комплимент или как оскорбление?
– Эбби, – еле слышно лепечу я. – Называйте меня Эбби.
Джек улыбается.
– Отлично, Эбби, – говорит он.
– Они готовы вас принять, – объявляет администраторша, по-прежнему глядя на меня свысока. – Вот, держите. – Она протягивает мне бутилированную воду. Джек берет бутылку, откручивает крышку и передает воду мне. Мелочь, а приятно; я записываю в свой мысленный блокнотик, что мой спаситель не только хорош собой, но и обходителен.
  
– Спасибо, – киваю я, делаю глоток воды и медленный глубокий вдох.
– Точно все в порядке? – спрашивает он.
– Да, спасибо за беспокойство.
– Тогда пойдем? – говорит он с улыбкой.
– Да, – я встаю и разглаживаю платье. Хотя я два дня боялась этой минуты, рядом с Джеком мне почему-то становится спокойнее; я чувствую, что он на моей стороне.
У входа в кабинет Прю Джек толкает гигантскую стеклянную дверь, отходит в сторону и пропускает меня внутрь. Я в восторге от его манер, и тут передо мной вырастает полная женщина с кислым лицом. Она окидывает меня с головы до ног таким безжалостным взглядом, что я готова развернуться и сбежать. Без вступлений, без «здрасьте, как поживаете» – просто тупо и неприкрыто начинает оценивать меня, как призовую кобылу на сельском аукционе. Скользнув взглядом по моему лицу и волосам, толстуха поворачивается к Прю и говорит: