Хрустальная сосна
Я поднялся и тихо ушел на кухню, сел на холодную дощатую скамью. Песня невнятно долетала сюда. Я слушал отрывочные слова про звезды над рекой, прохладные поля и журчание воды за паромом — и тоска давила меня нарастающей тяжестью. Все кругом было именно так. Падали сквозь черное небо звезды в замершую степь, упала прохлада на луга и тихо притаившийся перелесок, шумела река на недалеком перекате — словно хотела предупредить меня о чем-то — и пронзительно дрожал на за ней желтый огонек над будкой паромщика… Только я вдруг понял, что мои берега ему не соединить, что все хорошо кончится для кого-то другого, а над мной нависло нечто черное, как ночное небо над беззащитной степью. А счастье давно уже осталось на противоположной стороне…
Что — хорошо кончится, если для меня еще ничего и не начиналось? Что черное, кроме ночного неба, могло нависнуть надо мной?! Почему счастье осталось на том берегу?! Я не знал, но все это было именно так. Я тихо вышел из столовой, обошел лагерь, чтобы кто-нибудь не заметил и не потащил обратно к костру, и тихо проскользнул в свою палатку. Спальник был влажным от вечерней прохлады. Снаружи гремел магнитофон: передача для полуночников кончилась, и ребята продолжили обычные танцы — а совсем рядом за брезентовой стенкой что-то шелестело в мрачном лесу. Я свернул брюки и привычный армейский китель, подсунул их, как обычно, под голову, и опустился на скрипучую, продавленную до земли раскладушку.
13
**Со сварщиком все вышло даже гораздо дольше, чем предчувствовал Николай. Привести его на АВМ дяде Феде удалось лишь после обеда. Первая смена весь день спала, играла в карты и тихо одуревала от безделья.
Но косилки не зависели от сварщика и от самого агрегата. Они пушили траву без остановки, тракторные тележки методично привозили ее и сваливали нам. Когда мы приехали на работу, у бункера громоздилась гора размером с дом, и наверху, словно телеантенна, торчали воткнутые вилы.
Володя посмотрел на кучу, покачал головой и виртуозно выругался. И началась битва. Чтобы облегчить загрузку, мы опять включили измельчитель. Кидали траву втроем — даже Степан; вероятно, дядя Федя прочистил ему мозги за недавний отъезд «в кузницу». Однако заставить агрегат работать сверх производительности было невозможно никакими силами. К одиннадцати часам на площадке стояло двести с лишним мешков, а куча вроде и не уменьшилась.
То есть нет, конечно; она существенно убыла — но все-таки оставалась очень большой.
— Тут еще часа на три, а то и на четыре, — тоскливо сказал Славка, ровняя вилами край.
— Ну что — будем пахать до победного, или оставим подарок утренникам?
— спросил я.
— Как начальник скажет, — пожал плечами Володя. — В принципе пахать в три смены мы тут не нанимались.
— И сварщик шлялся черт знает где тоже не из-за нас, — добавил я.
Мы продолжали молча кидать траву в бункер. Подъехал грузовик и тихо встал в стороне. К нам подошел дядя Федя:
— Умаялись, небось, мужики?
— А то, — буркнул Володя.
Я промолчал.
— Ладно, шабаш. Сегодня сухо, до утра не сгорит.
* * *Вернувшись в лагерь, я сразу пошел на речку. Силуэты ив на острове и горы противоположного берега сделались совершенно черными. Небо чуть светлело внизу тревожной синевой, а выше налилось первозданной чернотой, и вода в реке была тоже абсолютно черной. Лишь слегка взблескивала на перекате, словно рыбий бок, да дрожала длинным отражением огня под будкой паромщика.
— Пошли купаться голыми! — предложил Славка.
— Голыми? Ты что — у девиц научился?
— Да нет, просто так. Усталость, кстати, лучше смывается. Надо момент использовать: кругом темень и рядом никого. И мы полезли в речку голыми. Вода, как всегда, оказалась теплее, чем от нее ожидалось. Мы плескались очень долго. Но когда вернулись в лагерь, грузовик еще темнел возле кухни. Проходя мимо, я заметил темные силуэты и неясную речь. Один был шофер — я узнал его по деревенской скороговорке. Он куда-то звал невидимую собеседницу. Кого именно, я понял сразу. Как ни странно, не испытывая никаких чувств, я все-таки ощущал присутствие Вики даже на расстоянии и в полной темноте…
Мы переоделись. Я привычно натянул два свитера и китель, взял гитару и пошел к костру. Танцы уже прошли или еще не начинались — во всяком случае, все сидели у костра и терпеливо ждали песню. Я услышал, как громко хлопнула невидимая дверца, нетерпеливо заскворчал стартер, взревел мотор, и машина умчалась, растаяв в черной пустоте луга.
Вика вернулась к костру и села рядом с Костей. Он, как обычно, тут же облапал ее, но Вика не сопротивлялась. Она была тихой и какой-то непохожей на себя. Он обмял ее плечи, исследовал бока и бедра и уже, как я невольно отметил, скользнул точно нечаянно пару раз, проверяя не убежал ли куда-нибудь ее бюст и сохранилась ли прежняя упругость — она сидела смирно. Похоже, напряженно думала о чем-то своем.
Катя, как всегда, сидела рядом со Славкой, хотя обмахивать его не было необходимости: комары исчезли до следующего вечера. Исчез и дым, искры крутились над костром, чистыми огненными спиралями уходя в небо.
Шум двигателя первым услышал Володя. Выпрямился, прислушиваясь, и вгляделся куда-то за мое плечо. Я обернулся, не переставая играть. По степи приближались желтые круги фар. Их заметили все, и песня оборвалась на полуслове.
— Что… это… — испуганно прошептала Вика.
— А вот и первые индейцы, — мрачно сказал Саша-К.
Машина подъехала к столовой, громко развернулась и покатила прямо на нас, ломая кусты. Загремели разваленные дрова, со звоном покатился умывальник — грузовик приближался. Что-то затрещало, хлопнул оборванный шнур палатки девчонок, стоявшей у самой кухни. И наконец грузовик остановился в полутора метрах от нас, горячо дыша радиатором слепя нестерпимо ярким в ночи светом. Рев мотора внезапно умолк, и сделалось совсем тихо, только трещали дрова в костре. Потом кто-то тяжело спрыгнул с борта — ничего не было видно из-за сплошной стены света, направленного прямо на нас. Наконец из темноты появились, чернея неровными силуэтами на фоне фар. Одна, две, три… Славка тихо присвистнул.
Перед грузовиком стояли пять здоровенных фигур. Одна посередине была чуть поменьше и выделялась нелепым сооружением на голове — я узнал шофера в неподражаемой шляпе.
Все хранили молчание.
Шеренга двинулась к нам. Вика пискнула и спряталась за чью-то спину. Костя-мореход не спеша встал, оправив тельняшку, и медленно поднял доску, на которой сидел. Рядом поднялся Володя. Стоявший возле шофера верзила вынул руки из карманов и медленно потер друг о друга кулаки. Тишина звенела растущим напряжением. Встал Славка и, взяв за плечи Катю, отодвинул ее куда-то в темноту. Пришельцы сделали еще шаг.
От наших отделился Геныч.
Я понял, что сейчас нечто произойдет. Точнее, не «нечто», а именно вполне ясно, что — и ничего хорошего для нас из этого не будет. Надо решаться. Иначе…
Геныч напрягся, словно желая что-то сказать и не находя слов. Я нарочито медленно отложил гитару, еще медленнее встал и шагнул навстречу деревенским. Судя по всему, они этого не ожидали. Самый здоровый верзила напрягся, как бык. Сейчас ударит — спокойно, как о постороннем, подумал я и, кашлянув, произнес насколько было возможно спокойным голосом:
— Чайку не хотите с нами выпить?
Парень молчал, медленно поднимая кулачищи.
— Я вас приглашаю, мужики — присаживайтесь с нами чай пить!
— Чего?… — хрипло переспросил стоящий с правого краю лохматый блондин, чьи спутанные кудри светились вокруг него, словно нимб.
— Чаем хотим угостить. Свежим, по-городскому заваренным.
Ночные гости молчали, ошарашенные неожиданностью.
— Что стоишь, как не свой, — я довольно-таки развязно потянул шофера за рукав. — Садись к костру, друзей зови. Сейчас организуем.
— Ладно, чуваки, пошли присядем, что ли? — в полной растерянности произнес он.