Аномалия Шарли (ЛП)

Мне удалось протащить себя еще немного, прежде чем я окончательно упала.
И все. Я лежала в нижнем белье лицом вниз в жалкой тени мескитового дерева. Это была моя низшая точка. У меня не осталось приличия.
Словно подчеркивая этот факт, вокруг моего лица собралась туча комаров. Я уже привыкла к ним. Им нравилось жужжать у моих глаз и губ, нравилось поглощать вкус соли на моей коже. От них не избавиться, как только они прилетали. Мне просто нужно было бежать от них.
Но я не могла даже стоять, не говоря уже о беге. Так что комарам повезло со мной.
Мое тело высохло. Влаги не хватало, чтобы заинтересовать комаров, и, вяло проверив мою вздутую кожу, они улетели дальше. Я закрыла глаза и пыталась отдохнуть. Маленькие комочки грязи и травы прилипали к моему языку каждый раз, когда я вдыхала. Камень впивался в выступающую кость бедра. Что не ныло, ужасно чесалось.
Но это угасало. Все мои чувства угасали.
Чем дольше я лежала, тем больше удалялась. Мне казалось, что ожоги и укусы принадлежали кому-то другому. Это у кого-то тряслись ноги, а не у меня. Чей-то живот урчал — не мой. Меня разрывало на части, и я смотрела, как далеко подо мной страдала незнакомка.
Пока ее тело было неподвижно.
И ее дыхание замедлялось.
Она начинала умирать…
Меня испугал шум. Это произошло, как только я достигла края — края сна или смерти, я не знала. Часть меня думала, что это была всего лишь игра разума, что-то, что я так сильно хотела услышать, что это проявилось в моем слухе. Я не открывала глаза. Я лежала неподвижно и ждала, чтобы услышать это снова.
…плип.
Мои глаза резко открылись. На этот раз ошибки не было.
Я знала этот звук.
Минуту назад я была готов сдаться. Теперь я вонзила ногти в грязь и поползла на животе к краю ближайшего холма. Насекомые гудели, а лягушки квакали в такт с моим дыханием. Я подтянулась на колени. Поднялась на ноги. Затем я наткнулась на оазис.
Ну, на то, что считалось оазисом в Ничто.
Это был высохший пруд. Внешний край был сухим так долго, что деревья начали настигать его. Дальше была корка из травы и камней. Последнее кольцо было примерно пятнадцатью ярдов липкой черной грязи, которая доходила до моих бедер и пахла так же, как в тот раз, когда туалет Ральфа сломался.
Последние пятнадцать ярдов заняли у меня больше всего времени. Здесь комары, кажется, нашли свой дом: они отдыхали на грязи густыми облаками. Я случайно нарушила одно из таких собраний, и комары бросились мне в лицо. Я соскребала их зернистые тела с языка, не сводя глаз с середины пруда — той части, которая спасет мне жизнь.
Наконец, я добралась туда: это бассейн с водой был не больше моей комнаты в Граните. Он был таким же теплым, как воздух, и позеленел от ветра. На его вершине плавала пленка мха.
Мои ноги вырвались из грязи у кромки воды, и пленка слизи проникла в ямы вокруг моих ног. Это хлынуло мне в ботинки, я ощущала, как мокрые нити свисали между пальцами ног, что не облегчало того, что я собиралась сделать. Но это было необходимо сделать. Если я этого не сделаю, я умру. Так что я присела и приблизила лицо к просвету во мху.
О Боже. Запах, исходящий от воды, был невероятен — и не в том плане, как прекрасен был закат. Я имела в виду определение этого слова: что-то настолько экстраординарное, что считалось невозможным.
Другими словами, если мне удастся выпить воду после того, как я ее унюхала, это будет невероятно.
Кто-то наблюдал за мной. Я замерла, мои губы были в нескольких дюймах от вонючей пены сверху, и я случайно поймала взгляд лягушки-быка. Его золотисто-черные глаза смотрели сквозь заросли мха в мои глаза. Его прозрачные веки отчасти опустились к зрачкам; линия его рта была гримасой.
— Замолчи, — слова вышли как шипение, шепот воздуха, пронесшийся над пустыней моего языка. Мне пришлось мгновение пососать зубы, чтобы сплюнуть достаточно, чтобы отчитать его. — Ты живешь здесь. Ты тут плаваешь! Я собираюсь только сделать глоток. Ты грубый, а не я. Не я.
Лягушка замерла при звуке моего голоса и исчезла, издав «плип».
 
Я гордилась собой полсекунды, прежде чем осознала, что только что накричала на лягушку-быка.
Проклятую лягушку-быка.
У меня мог быть солнечный удар.
Эта мысль напугала меня достаточно, чтобы я выпила. Я присела и набрала полный рот прудовой воды, не успев отговорить себя.
Все, что было отвратительно на моей коже, ощущалось во рту в тысячу раз хуже: тепло, слизь — ужасное серное масло. Куски грязи и мха скользили по моему языку. Желчь набухла в моем горле, мой желудок готовился ее отвергнуть. Но жажда была слишком велика.
Я должна была пить. Так что, какой бы отвратительной ни была вода на вкус, густой, как и лужи желчи, я пила ее. Мое горло открылось, пропуская ее; мой желудок удержал ее. Слизь и песок смылись, мой язык впитывал то, что осталось.
Это… было великолепно.
Я никогда не была в таком отчаянии, чтобы думать, что гнилая прудовая вода была прекрасна, и я надеялась, что никогда больше не буду в таком отчаянии. Надеялась, что никто никогда не узнает о том, как я совала лицо сквозь пленку пены и лягушачьей мочи, чтобы высосать теплую воду из грязной дыры. Это было неловко. Мне было стыдно за себя.
Но, по крайней мере, посреди Ничто не было никого, кто мог бы увидеть мой позор.
Пока я пила, цикады замолкли. Комары перестали жужжать, а лягушки скрылись под своим мхом. Они ощущали что-то, чего я не могла. Только когда я напряглась, чтобы прислушаться, я услышала звук, от которого все остальное замолкло.
Это было что-то рукотворное, механическое — двигатель. И он двигался быстро.
«Убийцы!».
Мое тело сжалось. Мои руки тряслись, тащили меня по грязному кольцу. Я была так напугана, что передвигалась на четвереньках быстрее, чем когда-либо ходила; земля отскакивала от моих конечностей.
К тому времени, когда я достигла конца пруда, я была вся в грязи. Я, наверное, выглядела монстром: вся в тине и ветках, с локтей свисали нити мха. У меня пропал левый ботинок — вероятно, его сняло с ноги. Я ковыляла к укрытию ближайшего куста, сердце колотилось в такт с шагами.
Убийцы приближались. Их пушки наполняли воздух раскатами грома. Я слышала крики, затем громкий хлопок. Боль пронзила икру, и ноги подкосились. Я упала головой в кусты — и рухнула так сильно, что воздух вылетел из меня.
Мне нужно было полвека, чтобы отдышаться. В какой-то момент, пока я извивалась, как черепаха на спине, я поняла, что стрельба прекратилась. Все остановилось. Ни грома, ни крика, ни искр. Грязного убийцы не было видно. Будто весь шум и ужасы были засосаны в канализацию и исчезли.
Мой разум, должно быть, подшутил надо мной — и я была так напугана, что просто приняла страх как факт. На самом деле произошло то, что я не смотрела, куда шла, и каким-то образом побежала прямо в колючие заросли.
У меня в ноге был довольно большой шип. Он застрял примерно на три дюйма ниже задней части моего колена, вонзился до выступа. Я сжала его испачканными пальцами и со стоном вырвала его.
Всегда было лучше рвать вещи, чем быть нежной. Я знала это по опыту. Говард имел обыкновение подвергать меня тому, что он называл испытанием, каждый двадцатый день месяца. Это не всегда был лабиринт с шипами. Иногда там были ковры гвоздей или стена гвоздей. В любом случае, я научилась довольно хорошо сжимать зубы и выдирать вещи из своей кожи.
Я вытерла дырку от шипа тыльной стороной руки, пока кровь не перестала течь. Механический звук, который я услышала, был настоящим, но это был маленький двигатель. Вряд ли он был достаточно громким даже для пикапа — может, это был мотоцикл. Что бы это ни было, оно скулило и трещало, будто было на последнем издыхании.
Звук прокладывал себе путь сквозь Ничто, приближаясь к пруду. Но я не слишком сильно переживала. Ведь у меня был пистолет…
О, черт.
Я попыталась выхватить револьвер и сжала пустой воздух. Пистолет — весь ремень — пропал. Я сидела за кустом, в нижнем белье, в грязи и без ботинка. В своде моей босой стопы торчали шипы. У меня во рту был такой привкус, будто последние восемь месяцев я не ела ничего, кроме дохлых сверчков.