Барин-Шабарин 8 (СИ)
Щелк. Курок опустился на пустую камору.
— Беги, — неожиданно сказал Вихрь, опуская пистолет. — Пока я не передумал.
Ординарец не стал испытывать судьбу, бросился наутек. Люди Вольского изумленно переглянулись, и тот сказал:
— Не стрелять. Это приказ.
Слабость. Он так редко ее проявлял, что уже почти разучился испытывать человеческие чувства. Вчера он нашел Эльжбету, там, где ее оставил ныне покойный муженек.
— Тебе пора уходить, — сказал Вихрь, после того, как овладел ею прямо на столе, заваленном картами и донесениями. — Я узнал. Русскими командует генерал-лейтенант Шабарин и он, наверняка, знает про этот дом.
Он вдохнул запах ее тела — лаванда, пополам с порохом.
— Я дождусь возвращения Юзефа.
— Он не вернется, — произнес Вольский и хотя в глазах ее и без того уже закипали слезы, добавил. — Как и я.
— Юзеф убит? — не веря своим ушам, переспросила Эльжбета. — И ты мне ничего не сказал⁈ Повалил на стол, как последнюю курву…
— Ты не курва… И давно уже не жена Зайончковскому… И не его вдовою тебе быть… Забыла о Зосе?..
Эльжбета покачала головой, подавив рвущиеся из горла рыдания. Вихрь медленно снял с шеи шнурок с перстнем.
— Тогда возьми это.
— Я не могу…
— Не для тебя, — он сунул кольцо ей в руку. — Для ребенка. Если выживешь. Передай ей… Она в таборе, что кочует в трех верстах к западу от города.
Эльжбета взяла перстень вдруг схватила его за шею, прижавшись губами к его шраму на щеке, прошептала:
— Беги, Казик. Хотя бы ты должен выжить.
Он только усмехнулся. И теперь, вспоминая об этом, тоже. Да и хватит заниматься воспоминаниями. Пора действовать. Он поднялся. Справил малую нужду, прямиком здесь, в фамильном склепе Яблонских. Выбрался наружу.
Тяжелый апрельский туман, словно похоронный саван, окутал Вислу, когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь плотную пелену. Вода реки, обычно быстрая и прозрачная, теперь казалась густой, как чернила, отражая кровавые отсветы пожаров, полыхавших в городе.
Три угрюмых пароходных силуэта, чернее самой ночи, медленно выступили из предрассветной мглы, их трубы не извергали клубы едкого дыма, смешивавшегося с туманом, потому что машины стояли. У сходней торчали часовые.
Казимир Вольский затаился на крыше полуразрушенного портового склада. Его бледные, почти бесцветные глаза сузились, наблюдая за судами. Длинные пальцы, покрытые шрамами и пороховой копотью, машинально поглаживали ствол револьвера.
Он ждал, когда из надстройки одного из пароходов появится Алексей Петрович Шабарин, гроза мятежников, создатель тех самых «шабаринок», которые черными стволами грозно смотрели в небо. И солнце, пробиваясь сквозь дым, заиграет на клинке его сабли, превращая сталь в жидкое серебро.
Теперь Вихрь был не один. Янек, бывший студент университета, в рваном мундире, сжимал в дрожащих руках старый мушкет. Его лицо, еще не знавшее бритвы, было бледным от страха, и в глазах уже не горел былой огонь фанатичной преданности делу.
— Пане Вихрь, как же я буду по ним стрелять? Ведь их там слишком много, — прошептал он, и его голос дрожал, как осиновый лист на ветру.
Казимир медленно повернул голову, его движения были плавными, как у хищника. Он сбросил с плеч пропитанный пороховым дымом сюртук, обнажив шрамы на руках — немые свидетельства множества схваток. Его голос, когда он заговорил, звучал спокойно, почти ласково, но в этой ласковости крылась смертельная опасность:
— Когда я уйду с крыши, сними часового и не дай никому безнаказанно появиться на палубе. И когда тебя схватят или… найдут, пусть при тебе будет это.
Он протянул мальчишке сложенный вчетверо листок бумаги, испачканный кровью. Янек дрожащими пальцами развернул его — пара строк, написанных неровным почерком на двух языках: «WIR PRZYJDZIE PO CIEBIE — ВИХРЬ ПРИДЕТ ЗА ВАМИ».
Студент судорожно вздохнул. Спрятал бумагу. Вольский ободряюще похлопал его по плечу и исчез в проломе в крыше. Выждав еще несколько минут, Янек прицелился в часового и спустил курок.
* * *Когда у трапа, обливаясь кровью, рухнул часовой. Я не стал выяснять — кто стрелял. Понятно — недобитки. Сразу отдал приказ приготовиться к стрельбе. Тем более, что к набережной стали стягиваться черные фигурки мятежников, паля по расчетам шабаринок.
Первый залп пушек разорвал утро пополам. Камни мостовой взлетели в воздух, смешиваясь с осколками костей и клочьями человеческой плоти. Пригнувшись за парапетом, я увидел, как молоденький польский поручик с аккуратно подстриженными золотистыми усами падает на колени, его изящные руки тщетно пытаются удержать вываливающиеся кишки. Лицо офицерика выражало не столько боль, сколько удивление — как будто он не мог поверить, что это происходит с ним. Так тебе и надо, недоумок.
Дымовая завеса дала нам минут пять, чтобы перезарядить шабаринки и дать новый залп. Он отбросил нападающих обратно к развалинам. И они сразу угомонились. Однако, изучив накануне план канализационных стоков Варшавы, я понимал, что это еще не все.
Вихрь или кто-нибудь другой, наверняка, ведет сейчас своих людей через эти вонючие тоннели, позволяющие выбраться непосредственно к Висле. Скорее всего этот «народный мститель» изучил их еще мальчишкой, когда бегал от жандармских патрулей.
И теперь вонь нечистот, теплая и липкая, доходящая до колен, смешивается для него с запахом крови и пороха, создавая тошнотворную смесь, очень похожую на его нечистую душу.
Это не просто игра моего воображения. Вчера мне принесли папку с делом Казимира Вольского, взятую в сейфе Третьего отделения. Несгораемый шкаф, производства швейцарской фирмы, бунтовщики почему-то взломать не смогли.
Вот и уцелела сага о младшем сыне уланского капитана Вольского. В другое время и в другом месте — это было бы презанятное чтиво. Вроде — детективчика на ночь, но я читал его не для развлечения. Мне нужно было понять логику действий человека, начавшего на меня охоту.
От развалин склада казаки привели контуженного студентика, того самого, что подстрелил часового. При нем оказалась бумага с надписью на двух языках, в которой Вихрь обещал прийти за нами. Читай — за мною. Так что сомнений в том, что утренняя атака организована именно Вольским, не осталось. Ну что ж, варшавский Зорро, давай!
— Подпоручик, держите под прицелом канализационные трубы, там где они впадают в реку, — приказал я. — Стрелять на поражение. Никаких пленных.
Громов откозырял и принялся отдавать команды. Добровольцы и мои казаки открыли пальбу почти сразу, потому что мятежники полезли из канализации, как крысы. И примерно — в тех же количествах. Я тоже присоединился к их отстрелу.
Они приставили к парапету лестниц и полезли на набережную. И все смешалось в кровавом хаосе. Вскоре я увидел поляка, который бился как демон. Его револьверы, которые он выдергивал левой рукой из-за пазухи один за другим, стреляли без остановки. Потом отшвырнул последний и выхватил саблю.
Я увидел, как он одним ударом рассек двух моих людей. Его клинок вспорол первого от ключицы до живота и вошел во второго, как в масло. Мразь, конечно, но ловок. Подпоручик Громов кинулся раненым на помощь. Попытался выстрелить в поляка, но его револьвер дал осечку.
Тогда Александр Михайлович тоже выхватил шашку, но я ему крикнул:
— Оставьте Вихря мне, подпоручик.
Я угадал. Калека, у которого вместо правой был протез, коротко глянул на меня и жестокая усмешка скользнула по его обветренным губам. Он опустил саблю, окинул взглядом небо, в котором сияло сквозь дым восходящее солнце.
Прощался с этим светом, что ли?
Самое время. Ведь игра проиграна. Перед ним его последний враг, генерал-лейтенант Шабарин, в мундире покрытом пылью и кровью, который только что отдавал приказы, и голос его, хриплый от усталости, все же звучал четко и властно.
— Ну давай, Вихрь, — сказал я. — Дерись, кровопийца! Или устал?.. Ну так я могу и подождать. Дать тебе роздыху… Зазорно убивать ослабевшего врага. Ведь ты враг, Вольский! Думаешь — мстишь за убитого отца и братьев, за изнасилованную сестру… А ведь отец твой и братья тоже многих убили, сожгли живьем, изнасиловали… А сестра… Выкалывала пленным глаза, чтобы они не пялились на ее несравненную красоту… Думаешь, такое прощается?