Глухое правосудие. Книга 1. Краснодар

Два года назад Светлана Александровна Подставкина обвиняла Нику в смерти мужа и не успокоилась, даже когда аварию признали несчастным случаем, – прислала письмо с короткой, но емкой фразой:
Так просто не отделаешься, тварь
Что на самом деле являлось причиной ее обвинений и угроз? Горе? Желание на ком-то отыграться? Или стремление отвести подозрения от себя? После визита Сергея Ника задумалась: что, если Подставкина взъелась на нее не из-за смерти мужа? Что, если она злилась, потому что та авария разрушила идеальный план представить все как самоубийство?
  
Когда Сергей ушел, Ника позвонила сначала Кириллу, потом папе и получила два противоположных мнения. Кирилл настаивал, что Сергей должен рассказать следователю все, что знает, потому как утаивание информации мешает расследованию. Папа заявил, что как адвокат посоветовал бы Сергею молчать, иначе показания гарантированно используют против него самого.
Так уж совпало, что на следующий день позвонил Голиченко, и эмоциональная чаша весов стремительно поползла вниз. Недолго думая, Ника напросилась на встречу. Она была уверена, что следователя заинтересует вранье Подставкиной. Два года назад все считали, что хирург пытался покончить с собой, а его жена, выходит, заранее пыталась обеспечить себе алиби? Зачем она присвоила тот звонок? Почему не сказала, что это дочь нашла бабушку без сознания?
Однако Ника не сообщила Голиченко кое-что еще и теперь сомневалась, что поступила правильно.
– Как думаешь, стоило сказать следователю о записке?
Кирилл уже вернулся за стол и поставил рядом тарелку с бутербродом. На поджаренном тосте красовались кусочки ветчины и помидора.
– Уверен, Голиченко в состоянии это выяснить. Возможно, уже выяснил. Тем более ты ничего толком не знаешь, мало ли что Власенко наплел, зачем передавать следователю его слова? Ты и без того уже выступила посредником. Пусть теперь сам рассказывает все, что знает.
Ника отпила кофе и подвинула поближе вазочку с печеньем.
– Папа бы с тобой не согласился.
– Не сомневаюсь, у него особое отношение к следователям и полицейским.
– Есть такое. Если бы я сказала, что пойду к Голиченко, он бы связал меня по рукам и ногам, потому что стоит войти в кабинет следователя, как убийство тут же повесят на тебя.
Кирилл усмехнулся.
– Профдеформация.
– У папы? Однозначно.
Он и в самом деле слишком часто сталкивался с несправедливостью, а потому повсюду искал подтасовки и ложь. Полицейские у него четко ассоциировались с некомпетентностью, а следователям он доверял примерно как надписям на заборе. Однако именно из-за его отношения к «засадительной системе левосудия» (папа называл ее так и никак иначе) Ника решила перестраховаться и не сказала Голиченко о записке.
В этой истории все было запутанно дальше некуда: одно цеплялось за другое и выворачивало наизнанку третье. Подставкин много пил, против него шел судебный процесс, а юристы больницы, вместо того чтобы поддержать своего сотрудника, наоборот, старались переложить вину за смерть пациента на него. Подставкин не выдержал и однажды, напившись до чертиков, полез в петлю. К счастью, его вовремя обнаружили и спасли.
Сергей рассказал, что помчался в кабинет друга, как только узнал о случившемся. Подставкина уже увезли, а на столе лежала записка, в которой хирург прощался с семьей и признавался жене в измене. Сергей забрал записку, потому как понимал, что будет, если Подставкина ее прочитает.
«Когда Максима выписали, – рассказывал он, – я вернул записку ему. Видимо, все это время она хранилась у него. Но четыре месяца спустя ее кто-то нашел, отравил Максима и обставил все как самоубийство. Я не хочу в это верить, но лишь одного человека написанное там могло так сильно разозлить».
Жену хирурга. Если прибавить к этому ее ложное алиби, картинка получалась настораживающей. Может, все-таки стоило рассказать Голиченко о том, что Сергей забрал ту записку? Но этим Ника могла усилить подозрения против самого Сергея: раз забрал записку, то вполне мог и сохранить, чтобы в нужный момент подбросить. С другой стороны, сведения о записке указывали на возможную причастность Подставкиной. С третьей стороны, прав Кирилл: следователь сам в состоянии это выяснить. Ника, по сути, ничего не знала…
– Ну, ты чего? – голос Кирилла вывел ее из раздумий. – Хватит переживать. В конце концов, ты добилась главного: расследование продолжат и все как следует проверят.
– Да, ты прав. Просто сложно переключиться на что-то другое.
– Давай я тебе помогу. Хочешь хорошую новость?
– Очень хочу.
– Ромику выдали красный пропуск!
– Да ладно? – Новость была не просто хорошей. Замечательной! – Значит, и тебе скоро выдадут!
– Надеюсь. Оказывается, пропуск Ромика уже неделю как пришел и все это время пылился в почте. А мой, похоже, застрял где-то в электронной пробке.
– Что за лажа…
– Не то слово. Но уже хоть какой-то прогресс.
Ника печально улыбнулась. Как же надоела эта бесконечная бумажная волокита! Интересно, что случится быстрее: закончится карантин или Кириллу выдадут наконец заветную бумажку? Они с Ромиком подавали заявление одновременно – почему Ромику пропуск выдали, а Кириллу нет?
– Бесит все это, – пробурчала Ника. – Никогда ничего по-человечески не работает.
– А меня больше всего бесит, что я уже месяц не могу тебя обнять! – Ника тяжело вздохнула, ей тоже очень хотелось прижаться к Кириллу. Они были так близко и одновременно непреодолимо далеко. Кирилл жил в пяти минутах езды от центра Краснодара, но территориально его поселок относился к Адыгее. Для пересечения границы региона требовался особый красный пропуск, именно его вот уже месяц ждал Кирилл.
Он подал заявку почти сразу после объявления пандемии. Тогда в крошечное помещение набилась толпа из желающих оформить заветную бумажку.
В толпе Кирилл встретил Ромика, бывшего начальника Ники. Он тоже решил оформить пропуск, чтобы без проблем ездить на дачу. После того случая Ромик и заболел. Хорошо хоть успел вернуться в Краснодар, иначе загремел бы в поселковую больницу. До сих пор лежал в красной зоне в тяжелом состоянии: двусторонняя пневмония, курс антибиотиков, потеря обоняния и вкуса – полный набор.
А Кириллу хоть бы хны! Он даже тест на антитела сделал, думал, может, переболел бессимптомно. Но нет, никаких признаков ковида. И как после этого верить в его высокую контагиозность, о которой твердят со всех экранов? С другой стороны, не верить в опасность вируса тоже нельзя, пример Ромика это подтверждал наглядно: молодой парень, а едва откачали.
– Теперь у Ромика пропуск есть, но воспользоваться им он не может, а у меня пропуска нет, и хоть вой от тоски.
– Может, это ему компенсация? Вселенская справедливость: не повезло с ковидом, но улыбнулось с пропуском.
– Ну ее в баню, такую справедливость. Я, конечно, соскучился люто, даже не предполагал, что вообще можно так по кому-то скучать. Теперь вою не только по ночам, но и целыми днями. Герка уже не реагирует, смирилась с тем, что хозяин окончательно сбрендил. Но, с другой стороны, менять пропуск на здоровье – идея так себе. Боюсь, в состоянии полуживого овоща не смогу тебя толком обнять, а я, между прочим, планирую при первой же возможности задушить тебя в объятиях.
В подтверждение сказанного Кирилл обхватил себя руками и прищурился, как довольный кот. Дурачиться и скучать – единственное, что оставалось. Ника знала, что стоит им встретиться – уже никакая пандемия никогда не сможет их разлучить. Когда этот апокалипсис закончится, они каждую минуту будут проводить вместе.
  
Кирилл вдруг нахмурился, что-то смахивая с экрана телефона.
– Звонит кто-то? – догадалась Ника.
– Ага, я потом перезвоню. Давай лучше подумаем над… – он снова смахнул уведомление с экрана, – над слоганом для туалетной бумаги.
– Кто там к тебе пробивается?
– Да неважно.