Мы — это мы (СИ)

Неужели Свершитель этого не понимал? Или понимал, но в таком случае...
Хэл резко отвернулся от окна, пытаясь заглушить, стереть ужасные мысли. И вдруг понял, что глаза Эдварда открыты и бездонный черный взгляд устремлен прямо на него.
— Очнулся, хвала Всемогущему! — Хэл присел на корточки рядом с кроватью. — Как спина, получше?
Эдвард лежал на боку и попытался приподняться, но с мучительной гримасой снова упал на подушку. Смуглое лицо посерело, на лбу, у основания волос и на висках выступили крупные капли пота. Хэл поспешно подал ему деревянную кружку с остывшей ягодной водой.
— Твои... будут волноваться, — прошептал Эдвард, прикрывая глаза от слабости.
В груди разлилось тепло — вытянувшийся на кровати человек, несомненно, испытывал сильнейшую боль и все же нашел в себе силы побеспокоиться о Хэле, о его благополучии.
Он беспечно махнул рукой.
— Не-е! Скажу, что у сеструхи ночевал, и все дела. Есть хочешь?
Эдвард едва заметно кивнул, и Хэл с шумом пропрыгал вниз по лестнице и завернул в кухню. И только наткнувшись, точно на острую ветку, на темный взгляд Альмы, слегка поумерил свое веселье.
После библиотеки кухня была самым уютным местом в доме Райни. Приземистая плита сверкала отдраенными металлическими частями, утварь аккуратно развешена по стенам, деревянный стол оттерт до блеска, разве что в щелях желтеют опилки.
Готовила Альма просто, но всегда вкусно, и через несколько минут Хэл поднялся на второй этаж с двумя мисками каши в руках.
Эдвард настоял, чтобы есть самостоятельно, но от слабости едва мог сидеть, а прислониться к стене было плохой идеей по вполне понятной причине. Понаблюдав пару минут, Хэл решительно взял у него миску и держал ее на весу, пока Эдвард, упираясь свободной рукой в кровать, черпал густую, разваристую кашу.
Наконец с едой было покончено. Хэл отнес миски на кухню, затем помог Эдварду встать и добраться до отхожего места. Путь неблизкий — вниз по лестнице, потом через общую комнату во двор и обратно; вернувшись, Эдвард был весь мокрый от испарины и с трудом держался на ногах.
— Спасибо, — чуть слышно прошептал он, когда Хэл осторожно укрыл его шерстяным одеялом.
И за этим коротким словом Хэл неожиданно услышал все — и бесконечное одиночество, и облегчение от возможности не просить мать о таких вещах, как походы по нужде, и благодарность за спасение в лесу, пусть встреча и была случайной.
Хэл присел на корточки и, глядя прямо в темные глаза, тихо произнес:
— Это отец избил тебя?
Эдвард медленно прижмурил ресницы.
— Ты чем-то провинился?
Короткое движение головой. Нет.
— Он совершил подобное просто так, без всякой причины? — Хэлу с трудом в это верилось. При мысли, что он привел лекаря к человеку, который ни за что почти насмерть избил сына, каша тут же запросилась обратно.
— Нет. — Эдвард тяжело вздохнул и открыл глаза. — Это... часть обучения.
— Что? — Хэлу показалось, что он ослышался.
Эдвард вздохнул еще тяжелее. Казалось, ему проще вынести боль от ран, чем рассказать о том, как он их получил.
— Отец начал обучать меня... ремеслу. А Свершитель должен понимать боль, которую причиняет осужденным. Понимать... до конца.
Хэл медленно осмысливал новое знание. Получалось с трудом.
— Хочешь сказать, он выпорол тебя, как преступника... чтобы научить правильно бить преступников? Кто так учит? Бессмыслица какая-то!
Эдвард чуть заметно пожал плечами и поморщился от боли.
— Так принято... у Свершителей. Мой дед поступал с отцом точно так же.
— Значит, и твой дед, и твой отец... — В запальчивости начал Хэл, но прикусил язык. Он вспомнил, что его собственный отец, к примеру, не усмиряет злобствования Майло, хотя, вне всяких сомнений, может это сделать. И Хэл принимает это, что еще ему остается?
Они с Эдвардом, по сути, рабы своих родителей и вынуждены подчиняться образу жизни, который те им навязывают.
Он придвинулся ближе и накрыл ладонью запястье друга.
— Слушай. Через пару лет ты станешь взрослым, почему бы просто не уйти отсюда?
 
— Уйти? — непонимающе повторил Эдвард. — Как это?
— Как-как... ногами. Ты же грамотный, Эдди! Сможешь устроиться где угодно — в Тэрасе, а может, и дальше. Возьмешь с собой пару книжек, продашь их и будешь жить припеваючи...
Лицо Эдварда окаменело, кожа натянулась на скулах.
— Нет, — произнес он так, что Хэл сразу понял — это окончательный ответ, который не изменится, что бы он ни сказал или сделал. Но его уже понесло, и сдаваться так просто он не собирался.
— Вот чего ты сразу «нет»? Подумай как следует! Охота всю жизнь провести, как твой отец — лупцевать людей да головы им рубить? Что это за жизнь такая?
— А что за жизнь у вас с Майло? — неожиданно перешел в наступление Эдвард. — Как ты можешь жить так, как мне рассказываешь? И почему вы, не знаю... не прогоните его, не убьете во сне или...
Хэл просто онемел — прежде Эдвард никогда не вступал в спор, предпочитая мрачно отмалчиваться, если их точки зрения не совпадали.
— Если я уйду, — произнес Эдвард, тихо, но с напором, — мама останется здесь совсем одна, и отец... он скоро состарится, работать не сможет. У тебя, по крайней мере, есть братья, сестры... и даже если бы не было, деревенские друг за друга горой, не дадут пропасть, а мы...
Голос его прервался, и Хэл, охваченный состраданием, вдруг осознал, насколько тяжело друг переносит оторванность от всего мира. Эдвард прав, даже если его родители будут умирать от голода, никто, ни один человек не протянет им руку помощи.
И тем острее ощущалась собственная ответственность — раз уж судьба свела его с Эдвардом, бросать его он не вправе, ведь кроме Хэла никто ему не поможет. Подобная дружба дарила чувство исключительности, почти избранности.
Хэл сжал запястье Эдварда и примирительно произнес:
— Ладно, тебе надо поправиться, это главное. Скажи-ка лучше, как мог отец отправить тебя домой в таком виде?
— А он меня не отправлял. Я сам ушел.
— Что?! Ты ж помереть мог!
Эдвард вновь тяжело вздохнул.
— Не помер же. Я просто... не мог там оставаться... не знаю. Не мог, и все. Да и твое задание надо было проверить.
Хэл хлопнул себя по бедрам и хотел уже разразиться возмущенной тирадой, но под взглядом Эдварда проглотил гневные слова. Он не по наслышке знал, что это такое — сбегать из дома просто потому, что нет сил там находиться.
А Эдвард, к его удивлению, продолжил:
— Ты прочел тот рассказ, про ожившую мумию?
— Прочел, — буркнул Хэл, — и ничего не понял.
— Рассказывай, что непонятно. Учишь тебя, учишь...
Хэлу вдруг стало легко — так легко, что он чуть не засмеялся. Все ужасное, что довлело над их жизнями, рассеялось, точно туман под лучами солнца. Он покорно, как примерный ученик, объяснил сложные моменты истории, Эдвард пустился в объяснения. И до самого заката они больше не упоминали ни Майло, ни отца Эдварда.
Но, увы, от этого те никуда не исчезли.
  
5
 
Эта зима показалась Хэлу самой короткой за всю его жизнь. Обычно холода тянулись и тянулись до бесконечности, и он изнывал от скуки в четырех стенах.
Но в этом году он, во-первых, регулярно бегал в лес к Эдварду, а во-вторых, прикладывал все силы, чтобы сохранить в тайне обучение чтению и письму. Книги, бумагу и чернила прятал на крохотном чердаке, среди всякого хлама — объяснить родителям, откуда у него такие дорогие вещи, не представлялось возможным. Чего доброго, еще решат, что он их украл.
Так что Хэл натягивал братнины обноски, громко заявлял, что идет в гости к друзьям, а сам, выйдя из дома, потихоньку поднимался на чердак по приставной лестнице. Печная труба проходила в самой его середине и грела очень неплохо; прислонившись к ней спиной, набросив на себя старые, погрызенные мышами одеяла, Хэл блаженствовал с книжкой до самой темноты.
Дни постепенно удлинялись, и в какой-то момент снежный покров начал незаметно проседать — окружающий мир словно бы вырастал из него, как дитя из пеленок. В деревне и на полях снег сошел быстрее, в лесу зима дольше отстаивала свои позиции, держалась за мир когтями цвета льда.