Странница

Он вышел на балкон, некоторое время наблюдал за колыханием зеленой, уже желтеющей участками массы лесопарка. Потом быстро вернулся в холл, прихватив по пути табурет.
Тщательно упакованный в газету рулон, извлеченный с антресолей, оказался на ощупь шершавым от пыли. Корней, морщась, обтер его влажной тряпкой, отбросил ее и стал аккуратно подрезать ножом полоски скотча. Под тремя слоями газетной бумаги оказался свернутый рулон ватмана. Корней, волнуясь, развернул на столе лист. Удерживая противоположные углы, прижал их тяжелой пепельницей и пустой вазой. И замер.
  
Перед ним был исполненный акварелью портрет обнаженной женщины. Женщина лежала на боку, спиной к зрителю, и, опираясь на локоть, рассматривала себя в большое круглое зеркало, которое удерживал перед ней пузатый херувимчик с золочеными крылышками. Пораженный некоей неясной ассоциацией, ощущением того, что видит что-то хорошо знакомое, Корней сообразил, что перед ним, пожалуй, воспроизведение какого-то классического полотна. Когда понял, стал вспоминать, какого именно. Первое подозрение пало, само собой, на Рубенса. Полновесность женского тела на картине рождала эту привычную ассоциацию. Впрочем, Велес тут же и усомнился: рубенсовские тетки были все же пышнее и в чем-то даже грубее. Но, в конце концов, вопрос об оригинале был не слишком важен.
Он еще несколько секунд жадно вглядывался. После первого удивления стал способен воспринимать детали. Воспроизведенный образ носил, похоже, пародийный характер. На женщине были ажурные чулки, которые, без всякого сомнения, не были доступны модницам XVI или XVII (или какого там еще) столетий. Мастер — современник Велеса, очень даже знал, что пишет. Чулки придавали образу большую пикантность, притягивали внимание к женским ногам и неуловимо подчеркивали рельефность ягодиц.
Корней вдруг осознал: ощущения чего-то знакомого было связано не только с подразумеваемым старинным оригиналом. Он внимательней изучил перелив талии в бедра, вгляделся в прическу женщины — плотный темный узел, из которого выбивалась озорная прядь, форма плеч, и понял, что моделью служила его жена. Собственно, а зачем иначе ей хранить этот ватман? Акварель, наверное, была не лучшим средством для передачи сходства, нюансов, но все же неизвестный художник дело свое знал.
Корней еще осмысливал этот факт, скользил взглядом по картине, когда заметил, наконец, самую странную деталь. Она была столь неожиданна, что Велес будто ощутил болезненный тычок в подвздошную область. Он, положим, с трудом мог представить себе, что некое статичное зрелище может заставить зрителя цепенеть. В данном случае он осознал, что именно цепенеет.
В зеркальце, которое предлагал женщине розовопухлый ангелок, отражалось не человеческое лицо. В мутноватом овале проступал странный полузвериный лик, будто извлеченный из недр дурного сна. Изображение наполнялось каким-то новым смыслом — уже не только и не столько эротическим. Велес отвел глаза, нервно обежал взглядом комнату и вернулся к картине. С минуту воспаленно вглядывался в физиономию нелюди, проглядывающую из голубого ободка.
Возникало впечатление, будто фигура женщины и отражение в зеркале исполнены в разных стилях или даже разными людьми. Фигура была лишь хорошим акварельным рисунком — добротной ремесленной работой. Отражение будто жило собственной жизнью.
Корней провел ладонью по лицу, поправил пепельницу, удерживающую угол ватмана, и обратил внимание на нижний край листа. Там, где обычно художники оставляют автограф, темнела полустертая размашистая запись. Он, хмурясь, склонился над листом и несколько секунд оставался в таком положении, удивленно моргая. Это был лишь ряд цифр, выписанных когда-то крупно, тушью и не без изыска. Краска теперь поблекла, но все же можно было прочитать: «15 2 от 3». Корней еще несколько секунд размышлял о том, что между числами 15 и 2 имеется расстояние и, значит, имеются в виду именно эти числа, а не, скажем, число 152. Странным также казалось сочетание «2 от 3». Если речь шла о вычитании, то логичнее, наверное, было бы записать «3–2». Логичнее? Но какой логикой руководствовался неизвестный автор? Он переписал россыпь цифр в блокнот и вздрогнул от телефонного звонка. Решил не подходить. Аппарат в соседней комнате изошел трелями. Минуты через две утих.
Корней взглянул еще раз на фигуру женщины, на ее растрепанный затылок, на отражение ее лица в зеркале с золотым ободом — и отвел глаза.
Потом взглянул на часы, склонился и убрал пепельницу и вазу, державшие углы картины. Ватман с коротким шелестом свернулся в два тихо соприкоснувшихся рулона. Корней вернул его к состоянию толстой тугой трубы, неловко упаковал в изорванные газеты, завернул лохматые края внутрь рулона. Скотч пришлось клеить новый.
Он не стал дожидаться Ингу, которая должна была прибыть совсем скоро. Решил, что пообедает на работе или в кафе. Он нуждался в паузе.
В машине извлек блокнот и всмотрелся в выписанные числа. И вспомнил.
 Бывшая жена 
 18 
Если встреча с бывшей женой или возлюбленной убеждает мужчину в собственной дальновидности, то она в любом случае небесполезна. Неплох и тот вариант, когда такая встреча рождает мягкое ностальгическое чувство, ни в коем случае не являющееся настоящей ностальгией. С таким легким сентябрьским настроением недурно решать вопросы и расставлять точки.
От метро «Смоленская», от устья Старого Арбата он выслал упреждающий телефонный сигнал. Ее рабочий не отозвался — она, наверное, вышла. Предупреждение зависло, но Корней решил, что у него есть еще минут сорок. Время они оговаривали лишь примерно. Он неспешно двинулся вдоль улицы, подыскивая место. Ресторан, типа «Верещагина» или «Сан-Марко», был бы чересчур. Но и в «Макдоналдс» — в гомон и суету пригласить ее было не вполне пристойно. Формату встречи соответствовало бы, наверное, небольшое кафе.
Велес выбрал бистро «Европейское», обнаруженное почти на середине пути от «Смоленки» до Арбатской площади. Часть столиков в бистро вынесли на улицу, что было кстати. Вечер золотился осенней улыбкой и был еще светел.
Он листнул книжицу меню, скользнул взглядом по выставленным в витрине салатам и вышел на улицу. На ее противоположной стороне к металлической ограде был привязан серый пудель, которого не взяли в магазин. Пудель тоскливо орал по-кошачьи. Корней поморщился и извлек телефон. На сей раз быстро дозвонился.
— Давай у театра Вахтангова встретимся, — предложила она, — оттуда пойдем вместе, а то я запутаюсь. Не помню этого бистро.
— О'кей, — отозвался Велес.
— Кто это там у тебя так вопит?
— Вероятно, это моя душа, — пошутил Корней и тут же устыдился нелепости фразы.
— Она у тебя гуляет независимо от тела? Я всегда это подозревала, — в тон ему заметила Лидия.
Она работала в двух шагах, на улице Композиторской, в старом здании с длинным рядом римских цифр над центральным подъездом. Время и место подгадывались под ее трудовой график.
Выжидая, он ритмично вышагивал вдоль ребристого фасада театра, возвращался периодически к фонтану с золотым изваянием и к воспоминанию о гадком лике в овальном зеркальце на картине. В воспоминании лик казался еще гаже. Со времен выхода знаменитого романа Уайльда от жутковатых странностей на портретах приходилось ждать всяких пакостей.
Злобная фантазия художника могла быть порождением иронии или раздражения. Но могла выражать и некий образ, заранее согласованный с моделью. Почему нет, если уж она согласилась позировать, лишь обратившись спиной?.. Довольно красивой, плотной спиной.
  
В то же время Корней готов был уже усмотреть поспешность своих выводов о сходстве изображенного на картине тела и тела Инги. В конце концов, явным ему показалось лишь сходство причесок. Поразмыслив, почувствовал, что его осенило: ведь жутковатая физиономия, отраженная в зеркальце, могла быть элементом классического оригинала, в существовании которого он был почти уверен. В этом необходимо было убедиться. Тут же. Самым удобным было бы, наверное, изучить энциклопедии или альбомы по истории живописи. Или лучше — альбомы с репродукциями конкретных мастеров.