Камни тоже плавают (СИ)

Тапок в пол, только — без рывков, а то цепь еще порву, — плавно! Но до упора — и машинёшка, как получивший пинка спаниель рванула вперед.
Беккеля бросило на спинку, в поворот вошел с легким дрифтом, брызгами и звоном сигнального колокольчика.
Подруливая, ухожу от столкновения с проезжающей бричкой, и снова тапок в пол! Под ржание испуганной лошади клуб остается далеко позади. Прохожие как цыплята бросаются в рассыпную.
Беккель кричит:
— Стооой!!! Раа… — подпрыгивает на кочке, на секунду смолкает и продолжает, — …бьемся ж! Стооой!.. Се… Сергеич…
Про себя шепчу: «Срашно, буржуйская морда? Отчество вспомнил?..» и вслух:
Ползем от силы километров сорок, но какой адреналин! Кузов высокий и открытый, дверей нет, седушки без боковой фиксации — болтает, на любой кочке вылететь можно. Баринок наш, вцепился в кресло, аж побелел. За нами бросается матерящийся городовой, но быстро выбирает только первое. Бежать и одновременно материться — неудобно. Доказано собственным армейским опытом — всегда выбирай одно.
Машинка лёгонькая — от силы пара сотен килограмм наберется, поэтому движок-слабосилок не кажется таким уж беспомощным. Тянет. Вылетаю на Невский, с выжатым сцеплением выворачиваю руль и снова полный газ. Машину юзом кидает к бордюру, выравниваю и бросаю к Аничкову мосту…
Пролетаем мост, какой-то зазевавшийся прохожий испуганной рыбкой сигает с моста. В ледяные воды-то весенней Фонтанки. Придурок!
За Аничковым дворцом разгоняем гусарский строй. Кони шарахаются в стороны, кто-то падает. Пара вояк бросается в погоню, но лошади не приспособлены к городским гонкам. Вхожу по лужам со скольжением в поворот у Гостиного двора — к Зимнему не помчусь, не самоубийца. Там царь живет. Стрелять сразу начать могут. В поворотах молюсь, чтоб не отлетели колёса. Гусар проносит дальше по Невскому. За грохотом движка слышны звуки падения, звон разбитого стекла, конское ржание и отборные маты. Один, по-моему, в витрину на кобыле въехал.
Садовую, несмотря на самый длинный кусок дороги, прохожу почти без приключений. Редкие прохожие заранее испуганно жмутся к стенам домов и не создают проблем. У Сенной площади разгоняем какой-то крёстный ход. Опять маты… Святоши оказываются бойчее вояк — чуть не получаю в лоб пролетавшим навстречу кадилом, от летящего в ухо яйца уворачиваюсь. Беккель не успевает, ловит глазом. Мимоходом отмечаю — сырое было…
Московский проспект встречает лужами и солнечными бликами. Приходится маневрировать, по-максимуму спасая прохожих от грязных струй из-под колес. Удается не всегда, некоторых купаю. Хорошо гаишников еще нет. Беккель уже не матерится и не просит, просто стонет.
Перед Обуховским мостом затор, но вид несущейся, ревущей и дымящей самобеглой коляски подвигает возниц и лошадей на чудо. Пробка рассасывается еще до нашего приближения, правда кто-то снова купается в Фонтанке, кто-то матерное кричит из-под моста.
Поворот на Загородную дорогу дается с трудом. На лужах и остатках снега машинку заносит и начинает крутить, Беккель пытается вылететь — ловлю за полу его франтовой кожаной куртки, приземляю и снова стартую. Маты и стон…
Царскосельский вокзал пролетаем как на крыльях, вдогонку только обиженный паровозный гудок, окаченный грязью строй охреневних солдат и свист городовых. Ну и маты конечно, куда ж без них.
У клуба толпа, впереди Дед и девчонка — притормаживаю, выжимаю сцепление, максимально выворачиваю руль и газую — машинка послушно шлифует, делая оборот почёта! Справа раздается такое характерное «Беэ…». Поворачиваюсь, из кресла торчит благородный зад теперь бывшего шефа — свесившегося за борт Беккеля неблагородно рвет на мостовую. Укатал благородненького.
После такого не работают… Спрыгиваю, салютую замершей перед Дедом с открытым ртом хозяйской девчонке
— Аста ла виста, беби!
— Стой Иван… Бее… Стоооой… Беее… Повторить сможешь???
* * *
Железные шапочки
По-хорошему поговорить не дали. Пока Беккель пришел в себя и смог вернуть на место желудок, да я чуть одежду от налетевшей грязи отчистил, пожаловали конные дядьки. В почти летней форме. С саблями. И в железных шапочках а-ля каска с плюмажем! Питерской весной-то! Красавцы!
 
Думал — бить будут. За размётанный строй в таких же мундирах на Невском. Но нет… меня, однако, эти с морожеными мозгами проигнорировали в ноль, а вот Беккелю представились.
Правда, только один — моложавый, усатенький — корнетом Аршеневским. И пригласили с собой. Вежливо! А Беккель стоит, слушает и фонарь от попавшего яйца под глазом рукой прикрывает. Красивый фонарь, на всю правую сторону его благородной морды.
Кивнул, попросил минутку, схватил дочь в охапку и умотал наверх переодеваться. Что удивительно, через каких-то пять минут при параде, сияя как начищенный пятак. Правда уже с окончательно заплывшим глазом. Даже ванну, по-моему, принять успел. Или душ. Не из ковшика ж благородным в тазике поливаться? Шутка.
Убыл с конными. На их карете. Оперативно. Куда его интересно?
Ладно, мы не гордые, как говорится: «Держись подальше от начальства и поближе к кухне». Повернулся к Деду, тот замер соляным столбом и стоит. Ни жив, ни мертв. Однако…
— Иван Данилыч, куда это наше благородие повезли-то?
Стоит, рот как рыба открывает, глаза таращит, но — молчит! Пальцем только в удаляющуюся карету тычет и мычать пытается.
Смотрю на мастеровых, те вообще в каком-то благоговейном экстазе. Толкни — на колени бухнутся. Куда это его?
Толкнул старика, Дед отмер, пискнул:
— Батюшки святы! Императорская карета! Лейб-гвардия! К императору позвали! — и сел.
Белый-белый. Сейчас точно Кондратий хватит. Хоть и козел тот еще, но местный, а мне все ж тут еще жить — спасать, короче, надо. Рявкнул на мастеровых: одного за чаем бегом послал, второго — в лавку за коньяком. Мигом притащили.
Чай хлебнул — горло, пока матерился и гонял, пересохло, — остатки выплеснул прямо на пол. Налил коньяка в стакан до краев, сунул Деду под нос:
— Пей!
Тот походу даже не понял, что выпил. Как воду, но, смотрю, отпускать его стало. Розоветь начал. Но ещё в прострации. Ну а я что, я ничего — чисто в медицинских целях влепил пощечину. От всей широкой русской души, чтоб в дальнейшем про кулаки даже не помышлял.
Сидящего Деда мотнуло, но взгляд в точку сошелся, меня нашел:
— И… Сергеич ты чего, совсем охренел? Чего дерешся? На кого руку… — и приподняться пытается.
Тут главное, что? Главное инициативу держать!
— Сидеть! В медицинских целях!!!
Плюхнулся, послушался…
— Так…
— Куда увезли⁈
— Так… Так к Государю ж, сподобились, батюшки святы…
— К какому Государю?
— К… как к какому? К Николаю Александровичу, Государю-императору Всероссийскому, царю Польскому и великому князю… — понесло, похоже, Деда опять.
В смысле к Государю? К Царю что ли??? В СМЫСЛЕ К ЦАРЮ???
  
Глава 6
 
Штурмовщина
 
Интерлюдия вторая — Фурштадская, дом 40
— Ваше Высокоблагородие, господин ротмистр, разрешите доложить? — Заходи вахмистр, заходи. Хорошо выглядишь, помолодел прям!
— Спасибо Вашсокбродь!
— Ладно, докладывай. У меня мало времени.
— Слушаюсь! В районе у Обводного канала околоточный 2 марта нашел чудное место. В развалинах как гигантским шаром все выжгло. И камни, и стены, землю. Двадцать три аршина от стены до стены. А потом битым кирпичом с обвалившихся стен кучами завалило. Я приказал от греха оцепить.
— Зачем? В чем дело, докладывай яснее, не мнись, не гимназистка! При чем тут шары какие-то и мы? Отправь городовым, пусть разбирают.
— Вашсокбродь! Трупы странные, не наши. Вот околоточный бдительность и проявил. Нас дернул.
— Что?
— Нашли несколько трупов двое мужчин в странной серо-пятнистой, как понимаю, форме. С с почти российским гербом.
— В смысле?
— Ну герб как бы наш и как бы не наш. Вот господин кадет Георгадзе сравнения писал. — мужчина шагнул к столу и, положив перед сидящим бумагу, снова отшагнул. — Найденные разорваны на куски. Были вооружены пистолями неизвестной модели. Пистоли одинаковые, номерные, но сильно покореженные. Мужчины перед смертью не защищались. Пистоли заряжены полностью. Интересные машинки. Господин кадет говорит на новый американский Кольт похожи, только на 8 патронов. У одного на левой руке был браслет. Кожа ремешка гибкая… странная. Как литая железяка выглядит. А мнется. Я такую, Вашсокбродь, не видал никогда. И дырка. Что в ней — покорежило сильно. Черный комок просто. Распознать не смогли. Думаем часы… Последней нашли женщину годков 25, от силы 30. Из особенностей: азиатка и много золотых цацек на ней. Порвана тоже вся. По хорошему кроме лица и груди ничего не осталось.