Там за горизонтом (СИ)

В какой-то момент, мне надоело мотаться с коляской, и я, отцепив ее бросил во внутреннем дворике съемной квартиры, и раскатывал на одиночном мотоцикле. Во-первых, так было гораздо удобнее, во-вторых, никто не принимал меня за таксиста и не требовал куда-то доставить. Однажды спустился сильно на юг и оказался в бухте Анс де Саблет, не самом богатом районе, одного из пригородов Марселя, месте, где в основном собирались местные рыбаки и работники местной лодочной мастерской, расположенной неподалеку. Мое внимание привлекло местное кафе с громким названием «Русский самовар» причем выписанное именно кириллицей, французский перевод хоть и присутствовал, но был написан довольно мелко, скорее в угоду местным законам, нежели для того, чтобы это бросалось в глаза. Очень захотелось посмотреть на это заведение изнутри, ну и заодно чуть передохнуть, и выпить чашечку кофе.
  
Ничуть не удивился и тому, что это место облюбовали русские эмигранты. Да и само кафе явно принадлежало не французу, и было сделано в русском стиле. Стены были разукрашены под деревенскую избу, сложенную из толстых бревен, на стенах висели картины в пасторальном стиле с пастушками, березками и стогами сена, окна с резными наличниками и кружевными занавесками. На стойке бармена, величественно возвышался медный, натертый до яркого блеска самовар, а официанты разгуливали в хромовых сапогах гармошкой, синих шароварах и красных атласных косоворотках, перепоясанных кушаками, и по виду, совсем не были похоже на русских, хотя похоже и понимали русскую речь, которая преобладала в этом заведении. Во всяком случае, за столиками разговаривали в основном именно на русском языке.
Зайдя внутрь, занял место за одним из столиков на веранде, и заказал подбежавшему гарсону, который попросил именовать себя «половой», сказав, что в этом заведении принято именно так. Улыбнувшись заказал стакан чаю и пару ватрушек, сто лет не видел ничего подобного, а здесь прямо-таки просто захотелось. Уже через пару минут у меня на столе оказался настоящий граненый стакан в серебряном подстаканнике с изображением Российского герба, стоящий на блюдечке. На столе появилась сахарница с кусковым сахаром, щипчиками для его колки и чайная ложечка, а в отдельном блюдце две одуряюще пахнувшие свежей сдобой румяные ватрушки, с легкой ноткой ванили. На вкус, оказались еще вкуснее, чем я ожидал.
В этот момент, из-за одного из столов поднялся какой-то молодой человек, хоть и в гражданской одежде, но с явно военной выправкой, и подойдя к небольшому возвышению, поднялся на него, подхватил, лежащую на табурете, довольно приличную гитару, и присев на табурет запел какой-то, несколько заунывный на мой взгляд русский романс. Впрочем, в антураже «Русского самовара» все это смотрелось довольно органично, хотя и несколько тоскливо. С другой стороны, а что еще, можно было ожидать от исполнителя-эмигранта.
Допев свой романс, он поднялся, прислонил гитару к табурету, и спустившись вниз присоединился к своим спутникам, а его сменил другой исполнитель. Я, доев так понравившиеся мне ватрушки, заказал еще парочку, и попросил принести свежий чай. На сцене, между тем, появился еще один музыкант, а вскоре и третий. Честно говоря, у последнего, похоже полностью отсутствовал музыкальный слух. Вроде бы и звуки, извлекаемые им из инструмента, и вырисовывались в некую мелодию, но вот то, что он выводил своим, хоть и довольно приятным баритоном, совсем не совпадало с его игрой на инструменте. Тем не менее, сидящие за столом выражали немалый интерес, к его исполнению, и судя по их виду, были явно рады этому.
Один из мужчин, обернувшийся в мою сторону, заметил мою гримасу отвращения, тут же поднялся и подойдя к моему столику, и не спрашивая моего разрешения, присел на один из стульев, причем постарался сделать это так, чтобы загородить меня от сцены. Причем именно меня от нее, а не наоборот. А после произнес.
— Прошу, вас, мсье, не делать такое недовольное лицо, в отношении этого человека. Когда-то он был великолепным певцом, но из-за контузии потерял слух. И порой то, что помнят руки, не совсем согласуется с тем, что находится в его памяти. Но мы рады хотя бы тому, что он вообще иногда выходит на сцену. Еще недавно он не хотел даже жить, не то, чтобы петь.
Услышав его слова, мне честно говоря захотелось просто провалиться сквозь землю, из-за своей гримасы. Поэтому извинившись перед мужчиной за нее, и пообещав впредь сдерживать свои эмоции, тут же спросил.
— Я понимаю, мсье. Скажите, чем я смогу искупить свою вину, перед вами? — На мгновенье задумавшись, добавил. — Скажите здесь петь, может любой желающий?
— Разумеется. Единственное условие, в этом заведении принято петь только Русские песни. Если вы знаете хоть одну из них, милости прошу.
— Знаю. Правда, я привык к шестиструнной гитаре…
— Это не проблема. — Произнес мой собеседник и подозвав «полового» приказал ему принести другой инструмент.
Мне же очень захотелось спеть. Когда-то, еще до армии, я неплохо бренчал на дворовой гитаре, и даже пытался, что-то изображать в школьном ансамбле, правда очень недолго. Сейчас из всего что, осталось со мною из той жизни, в памяти сохранилось всего несколько песен, одна из которых, так и просилась наружу. И мне подумалось, что именно сейчас, она будет как никогда в тему. Тем более все, о чем в ней говорилось, полностью подходило не только к моей судьбе, но и к жизни любого из находившихся здесь людей. Причем описывая судьбы всех находящихся здесь люей, лучше любого русского романса, когда либо прозвучавшего в стенах этого заведения.
— Как мне вас представить. Это песня точно будет на русском?
Спросил меня мужчина, после того, как половой принес мне гитару, а я опробовал ее строй.
— Никак. Но песня будет русской. — ответил я.
Поднявшись прошел на сцену. Сел на табурет и запел:
Я, в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
Что имел не сберег, что любил — потерял.
Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
И носило меня, как осенний листок.
Я менял имена, я менял города.
Надышался я пылью заморских дорог,
Где не пахнут цветы, где не светит луна.
И окурки я за борт бросал в океан,
Проклинал красоту островов и морей
И бразильских болот малярийный туман,
И вино кабаков, и тоску лагерей.
Зачеркнуть бы всю жизнь да с начала начать,
Полететь к ненаглядной певунье своей.
Да вот только узнает ли родина-мать
Одного из пропащих своих сыновей?
Я в весеннем лесу пил березовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
Что имел не сберег, что любил — потерял.
Был я смел и удачлив, но счастья не знал…
Стоило мне произнести первые строки куплета, как легкий шум, царящий в зале, вдруг моментально стих, и все люди, находящиеся здесь, вдруг разом повернулись ко мне, вслушиваясь в доносившуюся до них песню, которая отражала, буквально всю суть эмиграции, тоску по потерянной Родине, и так и не обретённой новой.
Допев песню, я поднялся с табурета, осторожно положил на нее инструмент, проходя мимо своего стола бросил на стол десять франков, которые явно втрое перекрывали сделанный мною заказ, спустился вниз к дороге, завел свой мотоцикл и уехал. Мне показалось, что до самого моего отъезда, в кафе не было произнесено ни единого звука.
 Глава 15 
15
Всю последовавшую за этим днем неделю, я находился в полном раздрае. Из рук валилось буквально все, к чему бы я не прикоснулся. Посещение того заведения, вогнало меня в такую тоску, что я просто не находил себе места. В итоге подошел к мадам Кони, и попросил ее присмотреть за сданной мне квартирой, сказав, что оставляю там свои вещи, а сам хочу съездить отдохнуть в Ниццу. Мадам, заверила меня, что к моей квартире, во время моего отсутствия, не подойдет ни единая душа. Я же, собрав легкий чемоданчик с самым необходимым, сел на свой мотоцикл, и отправился в путешествие по берегу моря. Посетил Тулон, Йер, Ле-Лаванду, Канны, добрался до Ниццы, несколько дней провел в Монако, попробовав поиграть в рулетку, и увлекся так, что с трудом вышел из игры, оставив на столе почти десять тысяч франков. Зато твердо усвоил для себя, что что-то выиграть здесь, даже теоретически невозможно, а вот просадить все деньги, очень легко.