Порочный Принц (ЛП)

Я снимаю свой пиджак с подлокотника и накидываю его ей на плечи. Они все еще дрожат, и как бы она ни пыталась скрыть реакцию, она напугана и потрясена. Я ублюдок, но я собираюсь использовать этот шанс, чтобы выманить ее.
 Извини, Рон Астор Второй, тебе нужно дождаться своей очереди.  
Мама часто говорила мне, что для того, чтобы сблизиться с другими, нужно предложить взамен частичку себя. Эта идея никогда не привлекала меня, поэтому я построил Ронана, короля с короной популярности и гаремом девушек. Это, казалось, проще, и Рон Астор Второй согласился, так что это было беспроигрышно.
Но теперь мы с этим ублюдком оба согласны, что другие больше не вариант, и это не только из-за договора, который мы с Тил заключили. Честно говоря, меня не интересует никто, кроме нее. Такое впервые в моей жизни, и именно поэтому я знаю, что это особенное.
У меня раньше не было ничего особенного. Было весело, но одиноко. После этого я всегда чувствовал себя одиноким.
С Тил все совсем по-другому.
Я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Она начинает протестовать, но я силой прижимаю ее к изгибу своего тела, и в конце концов она прекращает тщетную борьбу.
Мы сидим на диване, и она почти оседлала мои колени, на самом деле не делая этого.
Я провожу пальцем по ее коже.
— Ты помнишь свой кошмар?
Она качает головой у меня на плече. Это ложь. Выражение ее лица становится трезвым, а это значит, что она медленно, но верно восстанавливает стены.
Не в этот раз.
— Я помню свои кошмары. — я улыбаюсь. — На самом деле, это один кошмар, повторяющийся снова и снова, иногда в одну и ту же ночь.
— Что за кошмар? — спрашивает она.
— Если я расскажу тебе, ты расскажешь мне о своих кошмарах?
Она сглатывает, и я ожидаю, что она откажется, наденет броню и спрячется за стенами, но ее голова качается вверх и вниз в кивке.
Я приклеиваю улыбку на лицо, когда говорю.
— Мой кошмар начинается на темной длинной улице. Я единственный человек, и я ребенок. Атмосфера немного навязчивая, слишком тихая, немного слишком мрачная. Я бегу по улице снова и снова, как мышь, попавшая в лабиринт. Я всегда оказываюсь на одной и той же улице с той же темнотой и тем же одиночеством. Я зову своих родителей, но никто из них не отвечает. Однако я не перестаю бегать или звать их. Я говорю: «Мама. Папа. Я здесь. Вы забыли меня здесь». Они не приходят. Я просыпаюсь только тогда, когда появляется один человек.
— Кто? — шепчет она, ее голос почти испуган.
— Ларс. — я ухмыляюсь, прогоняя остатки образов. — Он тот, кто будит меня каждое утро. Я всегда игнорирую свои тревоги.
Она смотрит на меня снизу вверх.
— Прекрати это делать.
— Делать что?
— Улыбаться, когда говоришь болезненные вещи. Тебе не следует улыбаться по этому поводу.
— Ну, какой-то философ, о котором читает Коул, говорит, что с помощью улыбки можно бороться с болью.
— Ты не можешь. Ты только маскируешь, и рано или поздно боль вернется и укусит тебя. — ее зубы впиваются в нижнюю губу. — Мне не нравится, когда ты надеваешь маску передо мной, Ронан. На самом деле, я ненавижу это, ясно?
— Хорошо.
— Хорошо?
— Да, хорошо — чего ты хочешь? Что-то вроде договора? — поддразниваю я.
Она фыркает.
— Тебе не обязательно быть умником.
— Твоя очередь,belle — красавица.
Долгий вздох срывается с ее губ.
— Мои кошмары тоже начинаются так же, как и твои.
— Как мои?
— В темноте. Там всегда темно. — она останавливается и, похоже, не собирается продолжать.
— И?
— Это просто, темно. Я не могу ни двигаться, ни говорить, а иногда хочется, чтобы я ничего не чувствовала. Если бы я не чувствовала, все бы просто исчезло, понимаешь?
— Но это никогда не проходит.
— Именно, — бормочет она в ответ, хотя это был не вопрос.
У нас есть что-то общее, чувство, травма. Это видно по тому, как она дрожит, но пытается подавить это, по тому, как прикусывает нижнюю губу.
Однажды она это подавит, и однажды я буду рядом, чтобы услышать все это.
— Твой кошмар как-то связан с тем, что тебе нравится причинять мне боль? — спрашивает она, ее огромные глаза смотрят на меня так, словно я держу ответы на мировые проблемы в своих ладонях.
 
Никогда не думал, что захочу, чтобы кто-то так смотрел на меня до нее.
— Что заставляет тебя так думать? — я спрашиваю.
— Ты сказал, что не будешь заниматься со мной любовью, не будешь шептать французские слова, как ты делаешь с другими девушками.
Я поднимаю бровь.
— Ты хочешь, чтобы я шептал тебе французские слова?
— Дело не в этом. — ее щеки вспыхивают. — Просто ответь на мой вопрос. Это как-то связано с твоим повторяющимся кошмаром?
— Возможно, — я делаю паузу. — Тебе нравится, когда тебе причиняют боль из-за твоего кошмара?
Она вздергивает подбородок.
— Возможно.
Чертова упрямая девчонка.
Пришло время сменить тактику. Я хватаю ее за руку и встаю, переворачивая ее на живот. Взволнованный визг срывается с ее губ, когда она оглядывается на меня через плечо.
— Ч-что ты делаешь?
— Плохие вещи, trésor — милая.
— Р-Ронан, не надо.
— Не надо чего, mon petit coeur adore — моя сладкая?
Ее дыхание прерывается, а глаза расширяются, пока почти не заполняют ее крошечное личико. Я кладу руку ей под живот и поднимаю ее так, чтобы она оказалась на коленях.
— Разве ты не хотела, чтобы я говорил с тобой по-французски, belle — красавица?
— Не так, — бормочет она, хотя и не делает ни малейшего движения, чтобы бороться со мной.
— Не так, это как? Вот так? — я провожу своим твердым членом вверх и вниз по ее влажности, и дрожь проходит по всему ее телу.
— Ронан...
— У меня нет другого презерватива, но ты ведь на таблетках, не так ли? Это было в форме, которую ты оставила в клубе.
Я хватаю ее за бедро и вхожу одним движением.
Мы стонем одновременно, соединяясь. Есть что-то в обладании Тил, в том, чтобы быть с ней.
Жадность. Чертова жадность.
Когда это сочетается с похотью, то абсолютно невозможно остановить.
— Господи, — хмыкает она.
— Я говорил тебе — не он. А я.
Я наклоняюсь и хватаю ее за волосы, чтобы потянуть за них.
Угол, должно быть, неудобный, но если она и чувствует это, то ничего не говорит.
Я провожу языком по ее уху, а затем кусаю.
— Ты хочешь французский, belle — красавица? Думаешь, я в том состоянии, чтобы думать по-французски, когда трахаю тебя?
Она стонет, сжимаясь вокруг меня. Я трахаю ее быстро и грязно, будто она мое спасение, будто она единственная, кого я могу заполучить до конца этого чертового мира.
Возможно, она права. Возможно, это из-за кошмара. В противном случае, какого черта мне хочется удержать ее, когда я никогда никого не хотел удерживать?
При этой мысли мои движения становятся свирепыми, даже животными. Я вонзаюсь в нее, пока она не разваливается на части, крича, затем так сильно кусает губу, что кровь покрывает ее жемчужно-белые зубы.
Я наклоняю ее голову и целую. Я чувствую металлический привкус ее крови, вливаясь в нее изо всех сил.
Кто-то появляется в моем периферийном зрении. Я стою боком к двери, в то время как она отвернулась, все еще спускаясь с высоты.
Коул.
Он стоит у двери, держа в руках книгу. Он прислоняется к дверному косяку, скрещивая ноги в лодыжках. Обычно, если он в одной из своих фаз вуайеризма, я говорю ему, чтобы он отвалил. Вместо этого я позволяю Тил упасть на диван и накидываю пиджак ей на спину и задницу, скрывая наготу.
Ни за что блядь я не позволю ему увидеть ее голой, но это не значит, что он не увидит, кому она принадлежит.
 
Я хватаю ее за бедро под пиджаком и толкаюсь в нее еще несколько раз, долго и сильно, а затем опустошаю ее изнутри, как никогда.
И это не только из-за отсутствия презерватива. Я солгал — у меня есть презерватив, во множественном числе. Я никогда не хожу без них и запихиваю их в шкафчики своих друзей-ублюдков, чтобы предотвратить любую драму подростковой беременности, но идея вновь поставить барьер между мной и Тил звучит как трагедия.