Час гончей (СИ)
Сейчас же моего внимания требовал барон Ольховский, который настаивал, чтобы я называл его просто Садомир.
— Константин, буду рад видеть вас с друзьями сегодня у себя на ужине, — с ходу начал отцовский приятель. — Надеюсь, не откажете мне в удовольствии?
Отказывать в удовольствии видеть себя я не стал — ибо это и так мало для кого удовольствие. Едва мы оговорили время и попрощались, как смартфон снова завибрировал. Определено, сегодня я нарасхват. Хотя моя новая собеседница знала о популярности намного больше меня.
Ника: «Отличные ты даришь подарки. Прямо на зависть…»
Я: «Поясни.»
Следом она прислала ссылку на аккаунт Ули в соцсети, который еще до вчерашнего дня был доступным лишь для круга близких друзей — теперь же она делилась снимками со всем миром. Точнее, одним-единственным снимком с многозначительной подписью «Подарок от любимого».
Моя прелестница сделала селфи перед зеркалом в нашей спальне, позируя в платье, которое мы с ней выбрали в бутике. На заднем плане виднелась наша кровать, где небрежно, но очень картинно были разбросаны брендовые пакеты с недавней прогулки по торговому центру — Уля сгребла их все в один снимок, из-за чего казалось, что комната завалена ими полностью. А моя умница явно знала, как пускать пыль в глаза. Но главным тут, конечно, были не пакеты, не огромный букет на заднем фоне и даже не роскошное платье на ней — фото было сделано вовсе не для их демонстрации. Довольная улыбка розовых губ, лукавый прищур серых глаз. Темные волосы как бы случайно, однако очень изящно откинуты назад, открывая шею, чтобы получше было видно алеющий на коже засос.
Да, определенно, она знала, как фотографироваться. Я даже перекопировал снимок себе, в свою копилку приятных впечатлений. Еще бы, моя кошечка показала коготки из-за меня — это всегда приятно.
Ника: «А мне такой же подаришь?»
Я: «Букет?»
Ника: «Конечно… А ты о чем подумал?»
Следом шла целая толпа гогочущих смайликов. Надо, кстати, Уле сказать, что ее аккаунт фолловит сама прима Императорского балета — так что еще вопрос, кто кому завидует. Стоило подумать об Ульяне, как с улицы донесся ее голос — причем не слишком довольный.
— Я же столько раз просила тебя прикрываться!
Стоя у ворот, соединявших наш двор с соседским, моя хозяюшка пыталась воздействовать на загорающую в одних стрингах близняшку.
— В своем дворе, — отозвалась Василиса, неспешно переворачиваясь с живота на спину, — я могу заниматься чем угодно, — и сладко потянулась, выставляя на обозрение всем желающим упругие холмы. — Тем более я всего лишь принимаю солнечные ванны.
— Ага, — проворчала Уля, — на виду у моего парня…
— Если у тебя с этим проблемы, то это не мои проблемы, — изрекла соседка и прикрыла соломенной шляпкой лицо, единственное, что время от времени прикрывала.
Концовку этой увлекательной беседы мне не дал дослушать вновь завибрировавший смартфон. Пока одна сестричка наслаждалась солнышком, вторая настойчиво требовала моего ответа. Так уж вышло, что помимо таланта доставать что угодно, у Анфисы обнаружился еще и талант доставать кого угодно — во всяком случае моего приказчика она достала. В новом месте Темноты став моим партнером на двадцать процентов, Савелия своими мыслями и ценными предложениями она замучила на все восемьдесят, так что со всеми вопросами он подрядил ее ко мне «как скажет мессир». Мессир сказал не мешать знающим людям делать дела, всучил ей список нужных книг и отправил их искать. И вот сейчас она сообщила, что таки сумела обнаружить одну — в маленькой лавчонке в глубине трущоб. И как только умудряется находить такие места?
— Только есть проблема, — тараторила в трубку Анфиса, — мне сказали, что скупщикам не продают, только конечным покупателям. Тогда я сказала, что беру для тебя, после чего меня вообще из лавки выставили! Сказали, что сдохнут, но Павловскому ничего не продадут. Приедешь?..
Конечно, мне как раз хотелось посмотреть на желающих сдохнуть.
Только я спустился по крыльцу, как с любимой работы к воротам подъехал Глеб.
— А ты куда? — прищурился он.
— В трущобы, — я распахнул соседнюю с водительской дверцу.
— В трущобы на ночь глядя, — фыркнул друг. — О, обожаю приключения! — и вновь завел двигатель.
Ep. 03. Монстр трущоб (III)
Мы проехали практически через всю столицу, миновали позолоченный фонтан принцессы, который недавно торжественно открылся — и на этом не то что роскошь, даже более-менее приличная жизнь закончилась. Дальше наш внедорожник въехал в трущобы, и краски вокруг разом померкли, будто кто-то включил темный фильтр. Вдоль узких кривых улочек потянулись теснящие друг друга хибары — покосившиеся, из гниющего дерева и полуразрушенных кирпичей. Дыры в стенах были забиты грязной ветошью, вместо окон порой болтались старые тряпки. А ведь сейчас лето — сложно представить, что здесь вообще творится зимой.
С самого основания Петербурга — уже несколько веков — люди, которые приезжали в столицу и которым не находилось нормального места, селились тут, собирая жилье буквально из того, что нашлось на свалках, и упрямо продолжали жить рядом с городом, словно надеясь, что он однажды их примет. Он же предпочел о них забыть.
Колеса медленно пробирались по местному бездорожью, то и дело спотыкаясь о рытвины и канавы. Десятки оборванцев, следившие за нами, как мыши из-под полы, жадно провожали машину глазами, будто разбирая на запчасти. В Питере даже есть поговорка: «что в трущобы попало — само виновато». Так что машины, не желавшие остаться без колес и магнитол, сюда заезжали крайне редко. Таксисты даже за большие деньги не всегда соглашались на этот маршрут. Да и полиция предпочитала не соваться в трущобы без необходимости. Это местечко жило по своим законам, и контингент тут был соответствующий: оборванцы из местных банд, промышлявших мелким разбоем, попрошайки и просто уставшие работяги. Хмурясь, Глеб осматривался по сторонам — в первый раз трущобы могут неприятно удивить. Однако я, само собой, был здесь не впервые: отец таскал меня и сюда.
— Трущобы — настоящая помойка, — говорил он, — но и на помойке иногда бывают бриллианты. Их выбрасывают те, кто не способны понять их цену…
Наконец мы добрались до лавчонки, которую довольно точно описала Анфиса. Друг остался у машины, заявив, что не желает возвращаться домой пешком, и его тут же окружили чумазые сорванцы, прося копеечку. Я же, слегка нагнувшись, чтобы не снести головой ветхий проем, зашел в покосившуюся хибару. Внутри было тесно, душно и захламлено. Повсюду стояли коробки с грудами вещей: старой посудой, домашними безделушками, пыльными журналами, одеждой — что-то было перекуплено, что-то украдено, что-то притащено со свалки, а что-то и вовсе снято с мертвецов. Что поделать, то, что для других горожан ненужный мусор, здесь считалось настоящей роскошью.
У прилавка, просевшего от тяжести сваленного на него хлама, раздавались голоса. Подбоченясь, Анфиса бодро спорила с костлявой старухой, один глаз которой закрывала темная повязка. Седые волосы, как солома, торчали в стороны из-под черного платка, крючковатый нос свисал почти до самых губ — на вид эта милая дама была просто хрестоматийной ведьмой.
— Не продам, — скрипучим, но довольно бойким голосом вещала она, сжимая потрепанный томик в руке. — Сказала же, не продам!
Я подошел к прилавку, и спорщицы мигом замолчали: Анфиса торжествующе, старуха напряженно. Уцелевший глаз, затянутый красными прожилками, уставился на мою печатку.
— Отродью Волкодава тут не рады! — буркнула она.
Интересно, моему отцу хоть где-нибудь вообще были рады?
— Хочу купить эту книгу, — я кивнул на томик в ее руке. — Сколько?
— Мало ли, чего ты хочешь, — проворчала одноглазая. — Сказала уже девке твоей, что не продам!
Вот такой тут сервис. В трущобах не говорят на «вы» — эти люди уже и так на самом дне и не верят, что когда-либо поднимутся, а потому и не лебезят перед теми, кто выше.