Спартачок. Двадцать дней войны (СИ)

Майор тяжело и грязно выругался.
  
Глава 17
 
День девятнадцатый
Замполит тихо брякал железками, подбирал среди трофеев оружие для себя. Наверху чертов коммуняка изображал активность в захваченном здании. Выглядело страшно даже из безопасного подвала: пара точных выстрелов из снайперки, бешеный огонь в ответ из всех стволов, а потом еще и прилет от чего-то серьезного. И почти сразу после взрыва — еще пара сухих выстрелов, смертельная ответка гранатометчикам или артиллеристам. И цикл повторяется по новой в другом месте. Майор точно знал, чем это закончится, не раз уже бывал свидетелем. Очень скоро стрельба с той стороны станет неприцельной, а потом завянет. Когда за какую-то четверть часа потеряешь полтора десятка бойцов — жить оставшимся ну очень захочется, а слава о страшном снайпере наверняка по всему туранскому фронту уже разнеслась. Это россиянам свои герои покун, а у туранцев с оперативной информацией все в порядке. И врежут они скоро по зданию чем-нибудь таким, что оно сложится. На всякого снайпера найдется своя бомба с модулем планирования, как говорится. Время одиночек-героев прошло и не вернется, в этом майор был твердо уверен. И коммуняка бегает до поры до времени, подберут и под него «открывашку».
  
В подвальной комнате ярко светились диодные лампочки, шипел газовый обогреватель, было тепло и удивительно мирно. А что наверху бухает… это ж наверху, не здесь.
Майор осторожно закатал штанину, полюбовался и печально вздохнул. Две дырки в ляжке, ну что это такое? Маленькие, но две же! И в своей ноге, не в чьей-то! Навылет!
— В последнее время мне стало казаться, что мы бессмертные, — пробормотал он с философским видом. — Два месяца — два состава роты в ноль, а мы трое как заговоренные. Но вот смотрю на свою любимую правую ногу, потом на еще более любимую левую, считаю на них дырки и понимаю, что нас тоже убивают. Только медленно. С толком и расстановкой, чтоб дольше помучились. Садисты эти бабаи. Хотя устраиваться умеют, признаю. Хорошо здесь, как дома! Тепло, светло… и жратвы полные ящики. И почему они бросили такую прекрасную позицию и сбежали от троих безмозглых штурмовиков, не понимаю… Витя, а ты понимаешь? Поллитра! Чего молчишь⁈
Замполит краем глаза засек движение, вопросительно развернулся. Посмотрел на голую ногу майора, сходил к аптечке и вернулся с гемопластырем.
— Забыл, — с сочувствием сказал майор. — Извини, а? Совсем забыл, что тебе слух отшибло. И тебя тоже убивают помаленьку.
С шипеньем и матами он залепил ранки и похромал к газовой плитке. Война войной, а пожрать горяченького — это счастье, которое способен не ценить только полный идиот!
Беззвучно появился Грошев, глянул остро и присел устало на продавленное кресло возле стены.
— Не накатят? — забеспокоился майор. — А то я тут ужинать собрался…
— На полчаса им хватит, — буркнул Грошев, не открывая глаз. — И я вообще-то слушаю. На меня тоже сообрази.
— Оскорбляешь, — констатировал майор. — Я всегда готовлю на троих.
— Это да, но жрякаешь тоже за троих.
Майор хмыкнул и возражать не стал. Кто прошел десантное училище, за столом не стесняется.
Супчик из консервов и обычной лапши быстрого приготовления всем троим показался божественно вкусным. Майор первым опустошил коробочку, добил остатки консервов, хлебнул поллитра крепкого чая с шоколадными конфетками, закусил печеньем и преисполнился благодушием.
— Хорошие консервы у туранцев! Чистое мясо и не приедаются, ел бы и ел! Один недостаток — не свинина! Эх, сала бы… Не понимают бабаи прелестей свиного сала! В ладонь толщиной, да с прослоечками, да подкопченного… эх! Коммуняка! Чего у вас в коммунизме говорят про сало? Тоже морды воротят?
— Восемь, — меланхолично отозвался Грошев. — В нашей стандартной кухне восемь местных видов мяса и два десятка видов рыбы. Любое однообразие надоедает.
— В смысле — местных⁈
— Стараемся издалека не возить. Условная крокодилятина считается излишеством. А страусы уже ничего, можно, их в Сибири разводят. И свиней тоже.
— Вот! — обрадовался майор. — Поллитра, ты слышал? Даже коммуняки обожают сало! А туранцы морды воротят! Ущербные расы!
— Культурный код, — усмехнулся Грошев. — Ты от курдючного жира тоже подавишься.
— Бе-е! — содрогнулся майор.
— Вот именно. Хохлы — ущербная раса.
— Один-один, — легко признал майор. — Но все же — чего они свинину не едят? Ну глупый ж запрет!
— Традиция, — пожал плечами Грошев. — Брезгливость. Свиньи вонючие, и помет у них ядовитый. И выход мяса не сказать чтобы хороший…
— Да ну? Да у моего дядьки знаешь какие кашалоты вырастали⁈
— Тонна комбикорма на сто килограмм туши, — улыбнулся Грошев. — Из этих ста килограмм сорок — мясо, остальное сало и жир. Соотношение посчитай. У говядины втрое меньше. А у баранины еще меньше, в основном на траве растет.
— Да⁈ А чего ж тогда мы такие свинофермы держим⁈
— А традиция. И ущербная раса.
— Тьфу! — сдался майор. — Два-один. Ядовитый ты человек, коммуняка. Страшно в коммунизме жить, наверно… Не, так-то я к туранцам нормально отношусь. Теперь. Ты очень подло поступил, между прочим, когда заставил их язык учить. Потому что язык… страшная сила! Я ведь этих косоглазых ненавидел всей душой. А сейчас изучаю их язык, быт, культуру… вот если отбросить их зверства к русским — нормальные же люди! В чем-то даже близкие нам. Как там у них… в еде главное, чтоб было побольше мяса! Как вам, а? Да я под каждым словом подпишусь! Это ж как будто я сам сказал! И побухать любят, как мы, и застолья с трепом совсем как у хохлов, и праздники у них каждую неделю точно как у нас, и бездельники не хуже нас, и работать умеют, когда надо — вон как устроились, хоть живи тут! И женщины у них встречаются такие, что слюна капает, особенно Юлдуз… м-да. Свои певцы, театры, своя культура, а теперь вот такое неприятное открытие — и своя промышленность, особенно военная… обычное государство с коррупцией не хуже нашей… и чего тогда мы насмерть разодрались, а? До ненависти, до желания вырезать под корень! Это теперь за сотню лет не исправить! А ведь нам бы жить да жить! Ну, гоняли потихоньку русских — и что? А кто нас не гонял? Кавказ тем же занимается, и всем покун. Это ж не причина войны. А, коммуняка?
— Предопределено, — пробормотал Грошев неохотно. — Когда разваливаются империи, всегда война. У России остались имперские замашки, наши олигархи лезут в бывшие провинции со своим бизнесом, распоряжаются, давят, руки выкручивают. А у местных — национальная обида, и там их ущемили, и тут отобрали. И получилось неустойчивое равновесие. У националов свежая сила, у имперцев старая наглость, а сил уже не очень. Шкапыч, война предопределена, она во всех лепестках Веера идет. Даже если б Россия не начала, Туран пошел бы в наступление сам. Мы у них три области отжали — значит, надо проверить, есть ли у нас силы удержать.
— А у нас есть? — заинтересовался майор. — Ты же из будущего, должен точно знать!
Грошев молча встал, изловил замполита, уложил его и принялся обрабатывать ему шею своими стальными пальцами.
— Хватит, больно! — вдруг просипел замполит. — Слух вернулся!
— Натуральный Максим Каммерер! — хохотнул майор. — И зря отказываешься!
— Профессиональный военный, — хмуро поправил Грошев. — Обязан разбираться в основных видах ранений и разбираюсь.
— Мимо! — благодушно сказал майор. — Один раз устыдил, второй раз не получится, я иммунитет быстро вырабатываю! Да, не разбираюсь в медицине и не собираюсь — и мне не стыдно. Потому что оно мне незачем. Дырку пластырем залепил, и хорошо, с остальным пусть врачи возятся, им за это платят. Но ты, коммуняка, не уворачивайся. Есть у нас силы победить?
— Сил нет, ядерное оружие есть, — буркнул Грошев и вернулся в свое кресло.
— Неприятное сочетание, — почесал подбородок майор, поморщился от боли и стукнул сам себя по руке. — И что, вот прям совсем-совсем без него никак? Мы вот туранцев втроем шуганули без всякой ядерки, слабы они в ближнем бою!