Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
На полосах искусства какой-то чудак — не то серьезно, не то в ироническом плане — строил гипотезы об… искусстве на ближайших к Земле планетах. В новостях науки и техники была втиснута заметка, в которой туманно говорилось о каких-то усовершенствованиях в области звездоплавания, причем редакция обещала вскоре «осветить этот вопрос более детально». На полосе «Сельское хозяйство», под псевдонимом «Агроном» кто-то делился предположениями о возможности культивирования на Земле интереснейших злаков и плодов, которые, несомненно, будут в недалеком будущем доставлены отважными звездоплавателями с иных планет на нашу Землю. В отделе промышленности и экономики несколько видных ученых-геологов обнародовали увлекательные статьи о рудных богатствах Луны и Марса, набросав пленительные перспективы обогащения металлического фонда Республики ценными для промышленности, но редкими на Земле металлами. И даже на полосе «Спорт и физкультура» Нефелин умудрился дать фельетон, который если не прямо, так косвенно возбуждал интерес к звездоплаванию.
На последней полосе, под рубрикой «В последний час», сообщалось о возвращении Павла из Крыма, куда «Стельмах летал по весьма важным делам, о которых газета до поры до времени сообщить не может».
Последняя заметка подействовала на Павла неприятно. Ему казалось бесцеремонным и нетактичным использовать смерть близкого человека в политических целях.
Но эти мысли Павел старался от себя отогнать.
«Нефелин, очевидно, не знает настоящей причины моей поездки! — решил он. — Иначе вряд ли ему захотелось бы оскорблять меня».
Неприятный осадок, оставленный газетной заметкой, мешал Павлу сосредоточиться, но вскоре, увлеченный поэмой классического писателя эпохи Тиберия Богданова, он позабыл обо всем на свете и сидел в плену смелых и пышных образов, волнуемый горячей ритмикой, вдыхая свежесть строф и хлещущую через ритмы могучую радость.
С газетой в руках Павел шагал от балюстрады к лифту, громко декламируя поэму. Некоторые строфы он повторял по нескольку раз, стараясь запомнить те места, которые ему особенно нравились.
За этим занятием его застал Нефелин.
Упав на крышу, Нефелин освободился от аэроптера и, потирая руки, встал в тень гибридов.
— Прекрасно, — сказал после непродолжительного молчания Нефелин, — у тебя способности декламатора.
— Какие потрясающие строфы! — повернулся Павел к Нефелину. — Вот поэт!.. У него голос моря и сердце — кусок солнца!
— Это уже хуже стихов Тиберия! — с комической важностью произнес Нефелин.
— Ну, я не поэт!
— Напрасно.
— Ты думаешь?
— Видишь ли, дорогой мой, — важно сказал Нефелин, — нашей эпохе особенно нужны бездарные поэты. Они придают мужество застенчивым гениям и вселяют надежды в неокрепшие таланты.
— Ну, ну, ну! — засмеялся Павел. — Ты пользуешься тем, что у нас упразднены нарсуды, и не боишься быть привлеченным за оскорбление. Но я привык прощать обидчикам.
— О, горе мне! — воздел кверху руки Нефелин. — Я, кажется, буду оштрафован в сумме последнего пучка волос на моем черепе.
— Садись, — пожал руку Нефелина Павел, — рассказывай, что нового!
— Видел? — кивнул головой Нефелин в сторону газеты.
— И уже смеялся! Между прочим, если иссякнут темы, я предложу статью «Марс разрешает вопрос энергетики».
— Смейся, смейся! — добродушно сказал Нефелин. — А мы неплохо ведем свое дело.
— Ты полагаешь, Молибден и другие не догадываются?
— Вот поэтому-то я и зашел к тебе… Мы получили информацию о том, что сегодня с тобой намереваются говорить Коган и Молибден. Содержание разговора известно. Они постараются отвлечь тебя от твоей работы и… остальное понятно.
— Вот как? Дипломатия, выходит, провалилась с треском?
— Пока еще не известно. Если тебе предложат отказаться от твоей работы, — значит, они в курсе дела. Если же тебя хотят видеть с другим намерением…
— То мы ошиблись!
— Нам останется одно: перейти в открытое наступление! Открытый бой, по совести говоря, мне больше по душе.
— Тогда Молибден пустит в ход все, что, к нашему счастью, он держит сейчас в резерве. Лучше было бы разгромить его резервы задолго до боя.
— Я не боюсь! На Молибдена уже поднялись все редакции. Разве это не половина успеха? [12]
— Завтра узнаем все!
Нефелин встал и подошел к аэроптеру.
— Я должен лететь. Меня ждут в клубе к 14 часам. Если я не застану тебя завтра после переговоров с ними… надо полагать, что они посетят тебя утром, то ты застанешь меня вечером в редакции.
— Прекрасно!
Глава шестая
Утром следующего дня к Павлу пришли лидеры оппозиции Молибден и Коган.
Высокий, крепко сложенный Молибден был похож на подвижника-аскета. Суровые черты его лица обрамляла огромная седеющая борода, густая шапка седых и вьющихся волос падала на шишковатый лоб. Черные молодые глаза горели фанатическим огнем. Движения были медленны и уверенны.
Полную противоположность Молибдену представлял его единомышленник Коган: вертлявый, нервический человек с козлиной бородкой, стремительными глазами, с пергаментным, сморщенным лицом.
Движения Когана были порывисты, голос криклив, во время разговора ноги Когана дергались. Он более всего напоминал больную птицу, которая судорожно цепляется за ветку, не будучи в силах сохранить равновесие.
И Когана и Молибдена Павел знал задолго до того, как они попали в Совет ста. Он в детстве еще слышал о гениальных открытиях этих неразлучных друзей, поставивших телемеханику и телевидение на крепкие ноги. Но, преклоняясь перед их блестящими умами, Павел не мог при встрече с ними побороть чувства неприязни, которое охватило его.
— Кто неприятен тебе? — в упор спросил Коган, жестикулируя руками.
— Ты ошибся! — смутился Павел, чувствуя досаду и проклиная в душе чересчур тонкую, нервную организацию Когана, — я не выспался и раздражен.
Коган засмеялся.
— Бросим это! — загудел Молибден. — Сядь, Арон! Садись и ты. В ногах правды нет.
Он помолчал немного, испытующе всматриваясь в лицо Павла, и, опустившись в кресло, вздохнул, точно паровоз, влетевший под своды вокзала.
— Вот ты какой!.. Хорош! Хорош! Только вид у тебя утомленный очень. А так парень ничего!
Павла немного покоробила его бесцеремонность, но он промолчал.
— Ты не ершись только! — загудел Молибден. — Я, знаешь, человек простой. Я вот попросту и сразу скажу тебе…
— Молиб! — подскочил Коган.
— Да помолчи ты! Дай сказать хоть слово человеку! — И, придвинувшись к Павлу, неожиданно хлопнул его по плечу: — Все знаешь?
— Почти! Только стоит ли говорить об этом? Будет сессия, будут и разговоры!
Коган подпрыгнул в кресле:
— Что? Что?..
— Да подожди ты! Не скачи козлом!.. Ты, парень, это брось! — нахмурился Молибден. — Павлом, кажется, тебя звать?
Стельмах кивнул головой.
— Так ты брось! Мы ведь, кажется, в одном оркестре играем! Не враги, кажись? Вот давай и поговорим по душам. Ну-ка, что ты думаешь о нас?
— Думаю, что ты и Коган — злейшие враги прогресса!
— Как? Как? — закричал Коган.
Молибден усмехнулся в бороду:
— Враги прогресса… А ты кто?
— Ну, что ж, скажи!
— А ты стопроцентный дурак, — определил Молибден, не дожидаясь ответа Павла.
Павел насмешливо поклонился.
— Форменный, — загудел опять Молибден, — хоть обижайся, хоть не обижайся, а дурак ты порядочный. Про таких в старину говорили: умен человек, да только ум дураку достался… Ну, ты прости меня, что я с тобой интимничаю.
— Я не из обидчивых! — усмехнулся Павел, начиная чувствовать невольную симпатию к этому чудаку.
— То-то! — загудел Молибден. — Я, брат, не от злости ругаюсь. Досадно мне. Вот что. Вижу я, ум у тебя будто бы и гибкий, ассоциативное мышление развито прекрасно. Такому человеку по плечу всю технику нашу на голову поставить, а он пустяками занимается.