Пыльные перья
Саша всем существом ощущала окружающее пространство: омраченную убийством ночь, что лезла им в душу; мечущийся с нее на Мятежного, а после на Грина, всегда слегка растерянный взгляд Никиты.
И до чего любопытное трио мы собой представляем.
Если бы у Саши было время или настроение на смех, она бы рассмеялась. Присутствие Марка Мятежного всегда давящее, башенное, Саша могла ворчать и злиться сколько угодно, говорить, что он чудовище и крокодил, но Мятежный улыбался подчеркнуто вежливо и демонстрировал весь набор зубов разом. Саша злилась на него просто потому, что злилась на него всегда. Злилась на него или злилась на Валли, главу Центра, за то, что вообще здесь оказалась.
Грин перехватил ее за локоть мягко, потянул за собой к месту происшествия: это ее молчаливое «не хочу» и его деликатное «надо». Саша все это знала. Но сдаваться без боя не собиралась.
Между Марком Мятежным и Грином Истоминым – другими младшими сотрудниками Центра – Сашу почти не было видно, даже в ее замечательно розовой куртке, наброшенной на случай внезапного похолодания. На первый взгляд казалось, что высокий и на вид кусачий Мятежный был создан для войны, тонкий, воздушный Грин – для искусства, а маленькая светленькая Саша – для того, чтобы сидеть на атласной подушке и создавать настроение. Но это было бы ошибочным мнением.
– Сначала сделай работу, – Мятежный усмехался широко – явное приглашение вцепиться ему в волосы, – потом получишь ключи. Уговор был такой.
Какая удивительная особенность – из всего сделать спор. Найти повод для ругани из воздуха.
Грин бросил на них предостерегающий взгляд.
– Я переговорю с Матвеем Ивановичем, осмотритесь, пожалуйста.
Саша не нашла в себе сил с ним спорить – никогда не находила, – зато вполне нашла их для того, чтобы отойти подальше от Мятежного, подальше от тела и почти промурлыкать:
– Давай, ищейка. Ты же у нас мастер по отлову тварей. Ищи.
Вся ее поза, все ее тело – острые углы и звенящее напряжение. Саша не могла нагляднее показать, что находиться здесь она не хочет. Но все равно пыталась. Темнота лезла под розовую куртку, путалась в светлых волосах, кусала за шею и ноги – грозила проглотить. Если очень долго смотреть в темноту, что случится после?
Саша знала, что в темноте, в ее кошмарах живут жуткие обгоревшие мумии. И потому в темноте искала хотя бы компанию, если не могла найти покой.
Никитин голос, мягкий, будто уговаривающий, снова раздался рядом:
– Озерская. Гипотетическая ситуация. Скажем, моя сестра видит фей. Что делать?
Матвей Иванович говорил о чем-то с Грином вполголоса. Саша знала, что про них говорит Никитин начальник – ему приятнее всего было работать с Истоминым, он надежный. Мятежный стабилен только в том, что стихийное бедствие случается ровно там, где он находится. Озерская среди них случай клинический, потому что непредсказуемая. Сегодня обнимет, а завтра укусит.
И ради бога, не суйся ни к кому из них. Самого затянет. Так вы думаете?
Но ведь никто не спрашивает, как именно затянуло нас? Был ли у нас выбор?
В Саше все было мягким, каким-то кукольным: поворот головы и то, как волосы чуть закрывали глаза, очаровательные руки, похожие на кошачьи лапки. И железное, несокрушимое, горящее желание жить. Просто не так. Не здесь. Не в этих декорациях. И именно по этой причине Саша Озерская была способна абсолютно на все. На деликатную улыбку и на тихий голос. Или вцепиться в волосы. Когда Саша заговорила, она все еще улыбалась:
– Молиться, Никитушка.
Брови юного полицейского удивленно взлетели, Саша же продолжала с неотвратимостью удава, сворачивающегося вокруг жертвы:
– Потому что позволь рассказать тебе, что будет. Если твоя сестричка зрячая, вам придется отдать ее в Центр. Она либо научится, либо без должной подготовки сойдет с ума, потому что из каждого угла к ней будут лезть малые бесы. Будут шептаться с ней. И она совсем не будет знать, что с этим делать. А в Центре… О, вообрази только, чему она может научиться в Центре, твоя сестричка. Если ее наставницей буду я? Или, скажем, Марк? Ну, чему мы можем научить. – Саша издала легкий мелодичный смешок, похожий на звон ее браслета. – И ей там придется работать. Ты хочешь, чтобы упырь, реальный совершенно упырь, мертвый и холодный, тянул руки к твоей сестренке? Так что молись, милый, чтобы феи остались только в ее детстве. И вряд ли это феи, кстати. Но это лекция для следующего вечера. Ты не хочешь, чтобы твоя малышка была солдатом Центра. Мы там выращиваем из девочек монстров не хуже тех, о которых тебе читали в детстве.
«Но ты не монстр, – хотелось сказать ему. – Ты ведь не монстр. Ты-то красивая. Будто золотая».
Он взглянул на нее всего дважды. Саша все еще улыбалась, но улыбка не достигала ее глаз. Не задевала даже по касательной. И, наконец, пропала совсем.
Мятежный, похожий на монстра больше – так, во всяком случае, казалось Никите, – возник рядом будто из ниоткуда. Со своим огромным ростом, очаровательный красотой кладбищенского ангела, что-то среднее между мраморной статуей и трупом. С глазами чернее этой бестолковой ночи, будто забывшими, что они должны хотя бы попытаться отражать свет. Мятежный юному полицейскому не нравился, его фамилия шла впереди него.
– Озерская. Ты закончила играть с едой? Работать.
Саша скривилась, приготовившись, очевидно, сражаться. Их разница в размерах Никите показалась на секунду комичной. Ну что может сделать муха слону?
Вот только по степени плохо контролируемой ярости Мятежный и Саша совпадали на сто процентов из ста.
– Нашли что-нибудь? – Грин не улыбался и в отличие от большинства даже не пытался отводить глаза от фигуры под одеялом. Матвей Иванович уважал его за это, за тихий голос, за то, как ловко он мог управляться одновременно с разрушительным Мятежным и ядовитой до кончиков пальцев Озерской. Эти дети – Матвею Ивановичу они казались детьми все равно – вызывали у него жалость пополам с иррациональным страхом перед неизвестным. Ему было смешно и жутко, когда он всерьез ловил себя на том, что иногда по-настоящему опасался вчерашних подростков. Они не были людьми. Им в этом было будто изначально отказано.
– Нет, только само тело. Ни следов, ничего, она будто из ниоткуда материализовалась в этом дурацком углу за киоском с шаурмой и ждала, пока ее найдет случайный собачник. – Матвей Иванович внимательно наблюдал за лицом мальчишки. В корнях Грина Истомина ему виделось что-то древнее, напоминавшее о картинках из книги «Сказки мира», хотя с детьми из Центра, конечно, не разберешь. И фамилия его не выдавала никоим образом. Мальчишка был тонким, очаровательным и окруженным целым набором легенд, одна невероятнее другой. Матвей Иванович не слушал, про себя даже удивлялся: раньше такие очаровательные мальчики с нежными, как у девушек, лицами, ничего, кроме вежливой брезгливости, в нем не вызывали. Но что было действительно важным, так это то, что Грин был здесь, чтобы работать.
Сейчас он склонил голову в каком-то птичьем жесте и выглядел, как всегда, крайне сосредоточенным и смертельно усталым:
– А причина смерти?
– Установить пока не удалось, нужно вскрытие. Но на первый взгляд она будто… Замерзла в снегу в зимнюю ночь? Вот только сейчас не зима. Ты за столько лет привыкаешь узнавать всякий криминал и внезапные трагедии типа сердечных приступов. И это не тот случай. Ваш профиль?
Грин куснул нижнюю губу, задумчиво прижал пальцы к переносице.
– Профиль точно наш, просто… – Он чуть качнул головой, явно уплывая куда-то в своих мыслях. Они успели отойти от тела, предоставив работу Мятежному. Говорят, он чувствовал волшебное присутствие. Говорят, мог бежать всю ночь и не устать. Говорили еще много чего, но сходились в одном: Марк Мятежный лучше всех. И хуже всех тоже.
– Почему Климова не приехала сама?
Грин вздохнул, выражение лица у него было неуловимо виноватым.