Английский раб султана
— Это потому, что здесь живет много румов [74], делающих большие деньги на вине. Правительство их не трогает, дает им богатеть, а они от этого исправно платят налоги в казну.
В Бурдуре пробыли несколько дней. Улем показал Лео местному греческому врачу, и тот с ворчанием указал на множество недочетов, кои, по его высокому мнению, допустил анталийский еврей.
— Не исключено, что он останется хромым, — именно такими словами грек завершил свое исследование, чем никому оптимизма не прибавил.
— Что же делать? — спросил богослов.
— Смотреть и ждать, и если что — переламывать, пока сросшаяся ткань слаба. Надо было, говорю, взрезать место перелома и смотреть что к чему, а не соединять вслепую.
— И когда это станет ясно? — поинтересовался рыцарь.
Сказать, что ему стало не по себе, значит, не сказать ничего. Страшила, конечно, перспектива остаться хромым, а не грядущее переламывание.
— Он доедет до Денизли? — одновременно с этим опасливо спросил Гиязеддин.
— Конечно, можно было бы оставить его под моим наблюдением и сделать все здесь, но, если вы не имеете в виду останавливаться здесь надолго, полагаю, он вполне может доехать туда, куда вам нужно. Главное, на месте найти хорошего врача и не медлить.
После этого Гиязеддин решил сократить пребывание в Бурдуре до минимума, но в это короткое время Лео посещал лекаря-грека несколько раз.
Один разговор с греком оставил Лео просто в подавленном состоянии. Рыцарь, пребывая с ним наедине, без лишних ушей, спросил у эскулапа, как обстоят дела у восставших в Трапезунде.
— А твое какое дело, потурченец? — внезапно разъярившись, спросил грек. — Спроси об этом у своих новых хозяев!
— А тебе что, трудно ответить?
— К чему? Чтобы ты донес?
— За кого ты меня принимаешь?!
— За того, кто ты есть на самом деле.
— Я пленник, не более того.
— Не смеши меня. Ты сам хочешь им быть, вот ты и пленник. Что твоя нога — предлог, и только. Захоти ты вырваться на свободу — ты бы без ног уполз, а костылем своим хоть одному турку, да пробил бы башку! Не хочу говорить с тобой. Не был бы я таким трусом, дал бы тебе яд под видом лекарства, чтобы не позорил род христианский.
Торнвилль долго думал об этом, и как ни посмотри, а выходило, что грек-το прав, несмотря на ту обидную форму, в которую он облек неприкрытую истину. Шевельнулась мысль: "А что если и вправду взять да и исчезнуть тут, в Бурдуре? Нога — большая помеха, но вот этот же грек взял да и помог бы… Может, он на это и намекал?.."
Однако подвел, как всегда, типичный гамлетизм: пока Лео два дня размышлял, ходил в греческую церковь, чтобы хоть там поговорить с Богом, Гиязеддинов обоз отправился далее, и вопрос отпал сам собой, надолго заставив юношу тосковать и проклинать собственную нерешительность.
Гиязеддин, приметив угнетенное состояние юноши, перед отъездом вручил ему бурдюк со словами:
— Я не знаю, что тебя гнетет, но это, думаю, поможет сделать твой путь веселее.
Да, это не способ отогнать дурные мысли, но за неимением лучшего…
По мере того как содержимое бурдюка переливалось в желудок рыцаря, на душе светлело, в мозгах, наоборот, темнело, и скоро он ехал уже, как древний пьяный Силен, спутник Диониса, блаженно улыбаясь, еле держась на муле в состоянии полной нирваны.
Гиязеддин сокрушенно качал головой, но ничего не говорил, зато думал: "Франк есть франк, и ничего с ним не поделаешь. Работать еще над ним и работать. Насколько прав был пророк Мохаммед, да благословит его Аллах и приветствует, когда запретил пьянство".
Турки с сильно пьяным англичанином миновали бурдурские сады по дороге, ведущей к озеру, пересекли речку по мосту и набрали в мехи воды из реки. Из местного озера, даже если захочешь, не удалось бы напиться, ведь оно было горько-соленым, и из него, как и на Кипре у Лазаря, добывали соль.
Довольно много времени занял объезд озера. Потом ехали долиной меж двух гор, пока не выехали ко второму озеру, где сделали привал, а Лео воспользовался этим, чтобы окончательно опустошить бурдюк.
Далее миновали руины Лагона, видели третье озеро, к которому прибыли только на следующий день, и то, довольно поздно, набрали воды, которая оказалась пресной, но не очень хорошей, о чем свидетельствовал какой-то белый осадок по берегам.
Рыцарь меж тем мучился не только от похмелья, но и от горьких терзаний по поводу того, что он и вправду упустил хороший случай. Врач же говорил, что можно было ему остаться подлечиться — вот и надо было сыграть больного, не могущего продолжать путь. "Может, меня и оставили б пока здесь, — думал Лео, — а может, и нет. Богослов-то как, остался бы? Или он все же поехал бы дальше, а меня оставил под надзором своих людей, чтобы доставили меня позже? Тогда вообще легко было бы бежать… Ох, уж чем воистину силен всякий человек, так это задним умом!.."
"Впрочем, — старался успокоить себя Торнвилль, — и после, пожалуй, сбежать будет нетрудно, если Гиязеддин не изменит своего отношения, да и нога заживет. Вдруг и в самом деле еще ломать придется?"
Далее путь серьезно изменился, ведя по горным сосново-кедровым лесам. Иногда леса переходили в долины и луга, на которых паслись отары овец.
Обоз прошел мимо древнего Мандрополиса, оказавшись меж двух высочайших гор со снежными шапками. На одну из вершин — Кадм — предстояло осуществить подъем.
Труден он был, как никакой иной доселе, — холод, сырость, туман. Вновь летят камни из-под копыт мулов и ослов. Облачность не позволяла видеть ни низа, ни верха: шли, как в молоке, поглощенные безвременьем. Становилось жутковато. Заночевали.
Рассвет волшебно окрасил облака в розовый цвет, однако дальнейшее продвижение не стало от этого более веселым или удобным — все равно шли, как казалось, в никуда, а когда начался спуск, он был более труден и опасен, чем подъем. Ноге Лео тем временем стало хуже, да и ребра разнылись. "Непогода, что ли?" — подумал он.
Но вот немного развиднелось. Впереди обозначилась большая заснеженная гора и долина. Богослов, желая блеснуть знанием не только мусульманских писаний, сказал Торнвиллю:
— Это гора Хонас. Как утверждают ваши волхвы, на ней некогда явился архангел Микаил [75]. А на склоне ее ранее был город Колоссы, куда направил одно из своих писем Павел, сподвижник пророка Исы [76].
Из-под Кадма начинал свой бег речной поток Ликус, оплодотворяя долину. Извилистый путь вел к долгожданной цели — Денизли, но нужно было еще пересечь долину, перевалить горный хребет и затем вновь двигаться по долине, ведшей уже непосредственно к Денизли. На все это ушло два дня.
…Городок Денизли чем-то напоминал Бурдур. Такое же утопание в растительности благодаря водам Ликуса и Меандра. Такое же смешение турецкого и греческого населения.
Оказалось, впрочем, что и это еще не конец путешествия. Передохнув ночку в местном караван-сарае, находившемся прямо в центре Денизли, Гиязеддин со спутниками отправился далее.
На выезде из города встретили по правую руку руины античных акведуков, вызвавших очередную лекцию богослова по поводу разумности древних римлян, приложивших некогда столь много усилий для снабжения людей водой, и насколько сейчас все пришло в запущенное состояние.
— Был такой высокоумный замечательный человек из числа франков — Фронтин [77], — продолжал рассуждения Гиязеддин, — так он целое руководство по водопроводам написал, равно как и руководство по военным хитростям. Раньше люди знали и ценили, что такое вода, бесценный дар Аллаха. Если пройти на руины Иераполиса, которые совсем рядом с моим домом, ты еще можешь увидеть ворота и укрепления, которые он возвел. Уже полтора века как этот город — мертвый. Его стоит поглядеть, но только будь осторожнее — теперь это обитель отверженных прокаженных.