«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Бомбежки и взятие Берлина весной 1945 г. для старых берлинцев — вот их подлинная личная трагедия, чаще всего именно эти события оставили наиболее глубокий след в их душе. Вне всяких сомнений, именно они перевернули жизнь каждой семьи, люди увидели смерть своими глазами, она пришла к ним на порог. То, что человек не видел сам, тот же террор и ужасы концлагерей воспринимаются более отвлеченно, поскольку имеется элементарная возможность верить или не верить — тем более информации не из официальных источников, «слухам», — а увиденное, пережитое однозначно становится объективной реальностью, через призму которой рассматриваются и более ранние события. Соответственно возникла необходимость расширить хронологические рамки исследования, включив в него период Второй мировой войны.
При наличии других групп источников, о которых будет сказано ниже, с самого начала именно интервью, как самостоятельно проведенные, так и заимствованные из материалов других исследователей, рассматривались в качестве важнейшего источника по теме повседневной жизни берлинцев в 30-е — 40-е гг. Свидетельства очевидцев при этом являлись даже в меньшей степени источником информации о политических процессах и событиях, но преимущественно стимулом в осмыслении истории, сокровищницей индивидуальной и коллективной памяти, фактором воздействия прежнего опыта на последующую фазу развития общества и человеческих поколений.
Можно согласиться, что их репрезентативность не бесспорна, они не в состоянии отразить историческую эпоху во всей ее полноте, весьма эмоциональны и достаточно субъективны в оценках, однако факт остается фактом: пока можно услышать от самих людей историю их жизни в контексте времени, никакой другой источник живую беседу заменить не в состоянии. Одна из моих собеседниц в конце разговора сказала: «Мне почти 90 лет. Я не доживу до выхода Вашей книги. Напишите ее. Не дайте умереть хотя бы нашей памяти». Что можно добавить к ее словам? В процессе работы ее практическая цель становилась все яснее: сохранить коллективную память жителей Берлина об их ушедшей жизни. Насколько удалось при этом отразить их повседневность, семейную жизнь, судить читателю.
Летом 2003 г. во время работы над темой были проведены беседы более чем с 40 пожилыми немцами, проживавшими в основном в частных домах престарелых среднего класса в Берлине (Seniorenresidenzen, Altersheime) [8] или найденными в результате личных контактов. Интервью записывались с согласия собеседников на диктофон и впоследствии лишь 22 из них были оценены как информативные — к сожалению, многие старики уже не в состоянии связно вспомнить прошлое. В основном, респондентами были люди, родившиеся до конца 20-х гг. (с 1908 по 1930 г. рожд.). Тот факт, что во времена национал-социализма большинство из них были детьми, не оказал принципиального воздействия на полноту и эмоциональность их воспоминаний, поскольку в соответствии с отмеченным психологами феноменом отсутствия блокировки памяти у детей, многие из них гораздо более внимательны и точны в описаниях, чем взрослые, хотя не в состоянии проследить причинно-следственную связь событий.
18 женщин и 4 мужчин попытались вернуться в прошлое, вспомнить о родителях, о детских и юношеских годах, своей семье в довоенное время. Этот период помимо своего значения в унификации нацистского общества, интеграции личности в национал-социализм, формировании диктатуры был выбран не без надежды, что о мирном времени, об «обыденности», о семейной жизни люди будут говорить подробно и наиболее полно. Это предположение целиком подтвердилось впоследствии, к сожалению, вместе с уже упоминавшимся обстоятельством, что темы войны практически ни в одной из бесед избежать не удалось, хотя специально подобной цели я не ставила.
19 человек проживали в 30-е г.г. в Берлине, трое провели там свое детство, но во второй половине 30-х гг. переехали: 1 — в Силезию, 1 — в Тюрингию и 1 — в Дюссельдорф. Большинство семей принадлежало к пестрому среднему сословию (Mittelstand): рядовые служащие, юристы, врачи, учителя, владельцы небольших предприятий и ресторанчиков. В некоторых случаях главы семейств были и квалифицированными рабочими, что тогда по уровню жизни означало скорее принадлежность к тем же средним слоям.
 
Обычно беседа начиналась как диалог с заранее подготовленными вопросами, часто он переходил в рассказ, иногда даже в рассказ о жизни в целом, длившийся в среднем около двух часов. В этом случае вопросы служили лишь для ориентации. Приоритет отдавался различным аспектам повседневности в семье: жилищным условиям, отношениям между родителями и родителей с детьми, связям со старшим поколением, степени политизированности и общественной активности членов семьи, формам семейного досуга, питанию, игрушкам, праздникам и общению с родными и друзьями, реакции на национал-социалистические методы воспитания и социализации детей, конфликтным ситуациям, стереотипам профессиональной и мировоззренческой ориентации детей и т. п. Всем респондентам задавались вопросы о том, как был воспринят в семье приход Гитлера к власти, запомнился ли им этот день, какие перемены были заметны в семейной повседневности, ощущалась ли предвоенная ситуация и подготовка к войне в конце 30-х гг., насколько реальным был страх перед различными формами террора, а также — какое событие довоенного времени осталось наиболее ярким в их памяти (см. анкету-вопросник в Приложении № 1).
Кроме проведения собственных интервью в берлинских архивах удалось обнаружить обширный и интересный материал в виде похожих опросов, анкет и исследований. По разным причинам он не опубликован и даже не обработан, поэтому поле для исследований представляется достаточно обширным. Например, в этнологическом архиве Берлина-Бранденбурга Института европейской этнологии университета им. Гумбольдта (Берлин) находятся 5 томов неопубликованных интервью (в форме жизненных историй, построенных по проблемно-хронологическому принципу, см. Приложение № 2) с рабочими берлинского электролампового завода, записанных ученым-этнологом Вольфгангом Херцбергом в 1979–1981 г.г. [9]
Из 22 респондентов 9 проживали в 30-е г.г. в Берлине, в семьях, принадлежавших к среднему сословию, поэтому эти материалы можно было использовать в работе. Их рассказы представляют значительный интерес, поскольку они родились несколько ранее по сравнению с респондентами моих собственных интервью, в 1900–1915 гг., и 30-е годы для них — это начало самостоятельной жизни, создание своей собственной семьи, рождение детей. Естественно, что они подробно рассказывают об этом, уделяя внимание и обстоятельствам эпохи. Следует подчеркнуть, что из 9 авторов интервью пятеро — мужчины. Этот факт особенно ценен, так как мужчины, по моему опыту, в силу разных причин (прежде всего своей более активной роли в период национал-социализма, службы в вермахте и т. п.) менее охотно идут на контакт и более сдержанны в своих рассказах, что, однако, не подтверждается по материалам более ранних интервью Херцберга. Профессионально выполненные опросы построены на основе весьма подробной анкеты, разработанной самим ученым, однако Херцберг не следовал ей чересчур жестко, поэтому опрашиваемые с разной степенью подробности освещали периоды своей жизни. У современного исследователя есть прекрасная возможность оценить чувства и эмоции людей, проследить вслед за ними их акценты и приоритеты.
 
В архиве известного этнолога Рихарда Байтля [10] содержатся более 5000 анкет берлинских школьников и лицеистов 6–14 лет, преимущественно из берлинского района Штеглиц (один из буржуазных районов на юго-западе города), посвященных формам семейного и детского досуга, играм, песням, популярным детским стихам и т. п. Опрос датирован 1935 г. и был проведен в преддверии фольклорного праздника в Штеглице. Этот ценнейший этнологический материал практически даже не разобран и не обработан, хотя в нем содержится много интересных, пусть и не таких подробных, сведений о составе семей, родителях, семейных связях и т. п. Даже сам формуляр анкеты показателен для периода национал-социализма и носит утрированно патриотический характер (графы об «исторических» песнях и играх и т. п. — см. Приложение № 3).