Сердце и кнут (СИ)

Мокрая тряпка убралась, но Джаред не успел вздохнуть от облегчения. Что-то вязкое легло ему на спину, размазываясь по ранам. В первый миг от этого было прохладно и даже приятно, но почти тотчас раны стало немилосердно щипать, и Джаред, застонав,. протестующе заворочался.
— Тише, тише. Лежи спокойно. Так надо.
Он инстинктивно расслабился, услышав негромкий воркующий голос, но потом его глаза широко раскрылись, и он снова попытался подняться, опираясь на дрожащие руки. И тогда чья-то сильная ладонь легла ему на шею, вынуждая оставаться на месте.
  
Этого не может… это не может быть он. Нет. Только не он. Или Джаред бредит?
— Эта мазь, — негромко сказал Дженсен Эклз, продолжая осторожно втирать вязкую субстанцию в израненную спину Джареда, — мне досталась от одной знакомой из Атланты. Ей нравились жёсткие любовные игры, и она часто просила, чтобы её пороли плетью в постели. Потом надо было сразу же нанести эту мазь, тогда раны заживали за несколько дней и не оставляли шрамов. Немного пощиплет, но потом станет легче.
Джаред слушал его, дрожа и стискивая в кулаках края подушки, на которой покоилась его голова. Он окончательно зашёл в тупик. Пытаться о чём-то думать и что-то понять было настолько бессмысленно, что он даже не попробовал это сделать, только лежал, вздрагивая всем телом и позволяя сильным ладоням втирать целебное снадобье в его истерзанную плоть.
— У тебя такая мягкая кожа, — продолжал Дженсен. — Такая светлая. И нежная, как у женщины. Никогда я не видел ни одной женщины с такой кожей. Как она сияла на солнце, я думал, что ослепну… — Его руки замерли у Джареда на пояснице, а потом вдруг исчезли совсем. — Джаред, зачем? Зачем ты заставил меня сделать это с тобой?
Джаред ничего не ответил и не шевельнулся, по-прежнему вжимаясь в подушку лицом. По спине понемногу разливалась блаженная немота. Он чувствовал на себе взгляд, слышал чужое дыхание над собой. «Может, — подумал он, — если я буду просто лежать так и не двигаться, он уйдёт».
— Ты меня обманул, — с упрёком сказал Дженсен Эклз. — Был таким смирным, таким послушным. Делал всё, что тебе ни прикажешь — и никакого роптания. Ты должен был сказать «да». Не должен был отказывать мне после того, как сам признал себя обычным рабом. Ты же не думал, — добавил он, проводя холодной от мази рукой по предплечью Джареда, — что чем-то отличаешься от других. Считал себя таким же, как все. Почему же тогда ты решил, что можешь мне в чём-то отказывать?
«Потому что есть приказы, которых никто никому не должен отдавать», — подумал Джаред, но вслух ничего не сказал. Он всё ещё надеялся своей неподвижностью и молчанием заставить этого человека убраться прочь.
Но тот вовсе не собирался никуда уходить.
— Я тебя недооценил. Слышишь? Я недооценил тебя, Джаред. Я тоже думал сначала, что ты такой же, как все, не считая цвета твоей кожи и тех глупостей, которыми тебе забила голову моя мать. Но я ошибся. Ты не такой, как все. И я… знаешь, я, наверное, понял это очень давно. Я понял это сразу. Просто это было так удивительно, что я не хотел в это верить.
В это голосе внезапно прозвучало такое страдание, что Джаред не выдержал. Что это — новое издевательство, ещё изощрённее всех предыдущих? Он с трудом повернул голову и едва не отпрянул. Лицо Дженсена Эклза было перед ним, совсем близко, и в нём не было даже тени той насмешки, той холодной надменности, которая неизменно сопутствовала ему всякий раз, когда он знал, что на него смотрят. Джаред смотрел и не верил своим глазам: во взгляде Эклза-младшего, его хозяина, его владельца, было такое отчаяние, какое ведомо только рабам. Джаред узнал это отчаяние, узнал это смятение, когда чувствуешь, что тебя сминает и увлекает неодолимая сила, перед которой ты — словно мошка в вихре торнадо. И ты ничего не можешь сделать, не можешь противиться, можешь только молиться, чтобы эта сила смилостивилась над тобой.
Джаред не знал, что увидел Дженсен в его лице, пока он осмыслял это ошеломляющее открытие. Только заметил, как взгляд его напрягся, словно он обнаружил себя голым посреди людной улицы, но напряжение тотчас ушло, унесённое всё тем же ураганом. И Джаред вдруг понял, что этому человеку страшно.
— Ты хоть знаешь, — задыхаясь, продолжал Дженсен, — чего мне стоило уговорить мать уехать отсюда? И что я вынес, пока она была здесь? Я ведь думал о тебе с того дня, как увидел впервые. Ты каждый проклятый день садился с нами за стол, молчал, смотрел в тарелку и ничего не ел — ты думал, я не замечаю, что ты ничего не ешь? Я всё замечал. И ты тоже всё замечал, правда, Джаред? Ты знал. И решил, что это будет очень забавно — посмеяться над своим господином, который влюбился в тебя, как дурак. Ну, что ты опять так на меня смотришь? Тебе нечего мне сказать? Нечего?
Джаред по-прежнему не отвечал. Дженсен поднялся с кровати и сел на пол у него в изголовье, так, чтобы видеть его лицо.
— Я думал, что смогу тебя переиграть. Что чувства не важны, это просто вожделение, и достаточно будет удовлетворить его, чтобы выкинуть тебя из головы. Ты же понимаешь, что я мог в любой момент взять тебя силой. Но я не хочу… проклятье, Джаред, я не хочу, чтобы тебе было больно.
Последние слова прозвучали беспомощно, почти обиженно — так ребёнок упрекает мать за то, что она отбирает у него игрушки и гонит в постель. Джаред внезапно ощутил дикое, чудовищное желание расхохотаться. Он ткнулся в подушку лицом, давя смех, грозящий вот-вот обернуться слезами. Всё это было так… так… нелепо и так ужасно.
— Ты победил, — безнадёжно и как-то отстранённо добавил Эклз, вновь не дождавшись какого бы то ни было ответа. — Я это понял, как только увидел тебя сегодня утром у столба. Я понял, что не хочу, чтобы Розенбаум порол тебя. Но было слишком поздно, собрались все рабы, я не мог отменить приказ. Ты ведь понимаешь? Не мог. Но я бы всё отдал, чтобы поменяться с тобой местами.
«Да замолчите же вы!» — чуть было не крикнул Джаред. Слушать всё это было невыносимо.
— Ты сам виноват, что это произошло. Если бы ты не дразнил меня своей покорностью, не смотрел на меня этими невозможно невинными глазами, я бы, может быть, удержался. Но теперь поздно об этом говорить. Я твой. Слышишь? — он тряхнул Джареда за плечо и издал короткий, почти безумный смешок, от которого у Джареда кровь застыла в жилах. — Слышишь, мой невозможно прекрасный раб? Твой хозяин отдаётся тебе на милость. Скажи, что ты хочешь? Я всё сделаю. Отец уже согласился переписать на меня своё имущество, дело только за оформлением бумаг. Как только всё будет сделано, я дам тебе вольную. Хочешь, завтра же прогоню Розенбаума и поставлю управляющим тебя. Или продам плантацию, и мы уедем куда-нибудь вместе, в Ричмонд, в Атланту, куда угодно. Никто ни о чём не узнает. Я покажу тебе весь мир, я покажу тебе такое наслаждение, какое и во сне не приснится. Ты ведь хотел меня, — умоляюще сказал он, проводя ладонью у Джареда по затылку. — Там, в моей спальне, когда мыл мне плечи. Я почувствовал. Ты тоже хотел — и испугался. Но в этом нет ничего страшного, Джаред, правда же, ничего. Забудь о ханжах. Обо всём забудь. На всё наплевать, я просто хочу, чтобы ты тоже любил меня.
— Господи, — прошептал Джаред в подушку. — Господи Боже…
Ему не следовало раскрывать рта, но он понял это слишком поздно. Дженсен внезапно вскочил и, схватив его за плечи, развернул к себе лицом. Джаред вскрикнул, когда простыни задели его израненную спину, но Дженсен не заметил этого и сдавил его предплечья с такой силой, что пальцы вонзились в мускулы до синяков.
— Скажи, что ты хочешь. Скажи! Проклятье, хватит уже молчать и смотреть на меня так, как будто…
— Я хочу, — хрипло прошептал Джаред, и Дженсен тотчас осёкся, глядя ему в лицо с жадностью смертельно оголодавшего человека, — хочу…
— Чего? Просто скажи!
— Чтобы вы… — выдохнул Джаред, — чтобы вы… оставили… меня… в покое!
Несколько мгновений Дженсен по-прежнему нависал над ним, стискивая его руки своими и шаря по его лицу тем же полубезумным взглядом. Да он и впрямь на грани помешательства, понял Джаред, чувствуя, как озноб волной прокатывается по телу. Всё, что он наговорил сейчас, всё это безумие было всерьёз. Все его насмешки, вся эта чопорность и спесь была маской, за которой он прятал больную, противоестественную страсть, разгоравшуюся в нём долгие недели. А Джаред был так наивен, что ничего не замечал. Да и мудрено ли было заметить? Мистер Дженсен Эклз превосходно владел собой — он не окончил Вест-Пойнта, но прошёл отличную школу лицемерия и порока в уличных университетах больших городов. Должно быть, подумал Джаред, первое время он даже презирал себя за то, что в нём растёт это чувство, пытался объяснить это скукой, игрой, чем угодно, только не тем, чем оно было на самом деле. «Он сумасшедший, — подумал Джаред, не в силах оторвать взгляд от его остановившихся глаз с расширенными зрачками. — Он сумасшедший, и его безумие заразно. Боже, помоги мне. Пожалуйста, помоги».