Инженер Петра Великого 6 (СИ)

Покидая дом Морозовых, я был в состоянии, близком к эйфории. Пьянящий воздух ночного Петербурга, сырой и холодный, лишь усиливал это чувство. Вечер превзошел все мои самые смелые ожидания. Я шел на рискованные переговоры, а заключил союз, способный изменить весь экономический ландшафт страны. Сто тысяч рублей инвестиций, доступ к торговой сети старой Москвы и, как вишенка на торте, — бесценный артефакт, технологическая загадка, уже будоражившая мой инженерный ум.
  
Слуги в ливреях уже распахнули дверцу моей кареты. Обернувшись, чтобы еще раз кивнуть на прощание Борису Морозову, стоявшему на освещенном крыльце, я замер. Из дома выскользнула Анна. Быстро что-то сказав отцу, она дождалась, пока тот скроется в доме, и стремительно спустилась по ступеням.
— Петр Алексеевич, постойте, — почти шепотом произнесла девушка.
Я остановился, ожидая, что она хочет добавить что-то важное к нашему деловому разговору. Но она молчала, стоя совсем близко. В неровном свете фонаря ее глаза блестели. И прежде чем я успел что-либо спросить, она сделала то, чего я никак не мог ожидать.
Подавшись вперед, Анна коснулась губами моей щеки. Словно печать на договоре, который мы только что заключили. Отступив на шаг, она залилась густым, неподдельным румянцем. И, не сказав больше ни слова, резко развернулась и почти убежала обратно в дом, оставив меня в полном недоумении.
Дворецкий, не подавая вида, придержал для меня дверцу кареты. Я машинально сел внутрь. Карета тронулась, увозя меня домой.
Первые несколько мгновений я просто сидел, глядя в темноту за окном. Мозг, привыкший к постоянному анализу, на секунду дал сбой. Что это, черт возьми, было? Я даже невольно коснулся щеки. И только потом, с небольшой задержкой, включился мой внутренний «аналитик».
Так-так. Значит, этот поцелуй, не спонтанный женский порыв. Вернее, не только он. Тонкий, расчетливый и очень смелый ход. Они начали меня «охомутывать», привязывать к своему клану самыми крепкими узами, какие только существуют. Брак с единственной наследницей могущественного клана сделал бы наш союз нерушимым, превратив меня из временного союзника в часть семьи.
Эта мысль меня забавляла. Насколько же многослойной и сложной становилась моя жизнь. Война с внешним врагом, технологическая гонка, а теперь еще и эти… матримониальные игры.
Откинувшись на бархат сиденья, я закрыл глаза, прокручивая в голове события вечера. Расчетливая, умная, дерзкая. Анна Морозова — самостоятельный игрок, возможно, даже более опасный, чем ее отец. Но была ли она на сто процентов расчетливой? Перед глазами снова встало ее лицо в свете фонаря. И этот румянец, слишком густой и искренний для продуманного спектакля. И то, как она почти сбежала, не дождавшись моей реакции. В этом было что-то настоящее, что-то, что не укладывалось в простую схему политической интриги.
Я усмехнулся своим мыслям.
 Глава 4 
Воспитание наследника престола — дело по определению неблагодарное. Не корабль строишь, где виден каждый шпангоут, и не пушку льешь, где можно проверить калибр. Здесь — попытка выковать характер, работая вслепую с капризным и непредсказуемым материалом. Однако когда от этого «материала» зависит исход азовской кампании, приходится идти на крайние меры. Мой план был прост. Алексей был глух к лекциям и наставлениям. Его нужно было ломать. При этом, ломать его спесь, его барское презрение к труду, его инфантильное представление о власти. А для этого требовалось горнило.
Таким горнилом стал для него один из столярных цехов с приписанной к нему малой кузней. Официально все это называлось «опытным участком». На деле же — тщательно изолированная «песочница», где царевичу предстояло на собственном горьком опыте понять разницу между властью приказа и властью дела. Основное производство «Степных таранов» я замкнул на Нартова и себя, форсируя работу и создавая резерв. Рисковать армией я не мог. Зато мог рискнуть десятком телег. Это была инвестиция в будущее. Калиброванный, просчитанный провал, где потенциальная прибыль — вменяемый император — многократно превосходила издержки.
Получив в полное распоряжение свой «феод», Алексей поначалу расцвел. Наконец-то настоящее командование — и это при том, что в начале вроде он, боясь опростоволоситься перед отцом, даже вникал в мои совет, но его надолго не хватило, «Остапа понесло»! Он принялся командовать. Первым делом, собрав мастеров, он объявил новые порядки.
— Отныне, — юношеский голос звенел от осознания собственной значимости, — дабы блюсти чистоту и порядок, каждый мастеровой перед началом смены обязуется мыть руки с песком!
Старый кузнец, которого я сам недавно отчитывал за брак, крякнул и вытер о засаленный фартук руки.
— Ваше высочество, — пробасил он, глядя куда-то в ноги царевичу, — так ведь нам с огнем да железом работать. Руки-то через пять минут один черт в саже будут.
— Твое дело малое — исполнять, а не рассуждать, старик! — отрезал Алексей, краснея оттого, что ему посмели возразить. — Сказано — быстрее и чище, значит, так тому и быть!
Развернувшись, он пошел вдоль цеха, заложив руки за спину. Делал замечания по поводу неровно сложенных дров, требовал, чтобы стружку, летящую из-под рубанка, немедленно подметали. Он не вникал в суть дела — насаждал внешний, бессмысленный порядок, принимая его за эффективное управление (которое подсмотрел кое-где).
Мастера переглянулись. И работа пошла. Только по-другому. За спиной у царевича начался тихий саботаж, облаченный в форму безупречного повиновения.
— Слыхал, Митрич? — шептал один столяр другому, не прекращая работы. — Царевич велел быстрее стругать.
— Велено — сделаем, — буркал в ответ тот. — Ему виднее. А что доска от спешки треснет, так то не наша печаль.
В кузне творилось то же самое. Велено не отвлекаться? Хорошо. Кузнец, видя, что его сосед вот-вот перекалит дорогущую заготовку для оси, лишь сильнее бил молотом по своей наковальне, заглушая все вокруг. Я все это видел. Каждый вечер, не говоря ни слова царевичу, я молча стоял у штабеля брака. Мои приемщики, обученные в Игнатовском, методично пополняли эту гору. Кривые, пошедшие винтом оси. Растрескавшиеся от неправильной закалки колесные ступицы. Обода, лопнувшие на сварке. Гора росла, превращаясь в зримый, материальный памятник управленческому гению наследника. Даже думать не хочу о стоимости моего «воспитания».
Алексей метался, кричал, грозил мастерам, однако ничего не менялось. До него никак не доходило, что причина не в лени или злом умысле рабочих. Он сам, своими руками, убил в этих людях главное — гордость за свое дело.
Я ждал, когда количество брака перейдет в качество — в фиаско. Этот момент настал на исходе пятого дня. Гора железа и дерева выросла почти до человеческого роста, а из цеха не вышло ни одной годной телеги. И именно в этот день во двор Адмиралтейства въехала карета Государя.
Петр появился внезапно. В цеху, где правил Алексей, воцарилась тишина. Стук молотов оборвался на полутакте. Скрип пил замер. Все застыли, когда исполинская фигура пока не коронованного Императора, в простом флотском мундире, перешагнула порог.
Его внимательный взгляд скользнул по понурым фигурам мастеров, по остывающим горнам и впился в гору брака. Медленно, тяжело ступая по усыпанному стружкой полу, он подошел к ней. Алексей стоял ни жив ни мертв, лицо его было белее мела.
  
Петр не произнес ни слова — ни крика, ни привычной ругани. Молча протянув руку, он взял с вершины горы одну из кривых, уродливых осей. Взвесил ее на могучей ладони, повертел, осматривая заусенцы и трещины от перекала, после чего поднял глаза на Алексея. Стоя в тени у дальней стены, я поймал этот взгляд, в котором не было и намека на ярость. В нем было бездонное разочарование. Презрение создателя к своему неудачному творению.
Он смотрел на сына долго, секунд десять, которые для царевича, должно быть, превратились в пытку. Затем, все так же молча, он с силой швырнул бракованную ось на каменный пол. Металл жалобно и тонко звякнул. И, не обернувшись, не сказав никому ни единого слова, Петр развернулся и вышел.