Полубородый

Так игре пришёл конец. Без правил играть нельзя, можно только ссориться. Поли мог бы всё исправить, ему стоило только приказать Мочалу, чтобы тот падал замертво, когда его застукали, но Поли сказал, что ему плевать на правила, установленные детишками, и вообще ему не до того, чтобы решать проблемы вшивой малышни. Его дело выворачивать из пашни камни.
А хуже всего было то, что и другие тоже сказали, что это дурацкая игра и что они это давно знали. А ведь сами, когда разбивались на команды, рвались в первые ряды, как будто тут медовые пряники раздавали. И теперь они опять играют в «Лестницу Якова», а меня не берут в игру, хотя я очень хорошо умею лазить по деревьям, этому я у Гени научился. Господин капеллан уже несколько раз читал проповедь о прокажённых, которых все сторонятся, и раньше я не понимал, каково им, а теперь хорошо понимаю.
Вот интересно, играют ли в монастыре в какие-нибудь игры? Наверное, играют, хотя, пожалуй, не в такие, где надо ползать на брюхе или лазить на деревья, а больше в умственные. Полубородый говорит, что по-настоящему хорошая игра та, в которую можно играть и одному, и он пообещал научить меня той его игре с королями, конями и слонами. Он уже начал было мне объяснять, но это оказалось ужасно сложно: какие-то фигуры могут ходить только прямо, другие только косо, а на этих правилах я уже погорел. Продумываешь их, продумываешь, а потом является такой тип с палкой или с навозными вилами, и вот ты уже проигравший, хотя вообще-то выиграл. Полубородый сказал, чтобы я пришёл к нему вечером, тогда мы вместе попробуем, но я слышал, что сегодня вечером в деревню придёт Чёртова Аннели, а Чёртова Аннели с её историями для меня важнее любой игры. Я считаю, у неё самое лучшее ремесло на всём белом свете.
  
Четырнадцатая глава, в которой Чёртова Аннели рассказывает историю
 
Чёртова Аннели как луна, говорит наша мать, только ей нужен не месяц для того, чтобы округлиться, а потом снова истончиться, а целый год. Зимой, когда люди рады развеять тьму долгих вечеров историями, Аннели всюду желанная гостья, к ней даже посыпают гонцов, чтобы заманить её к себе в деревню, а когда она приходит, её потчуют так, будто в гости явился святой отец, потому что Аннели рассказывает, только если перед ней стоит еда. Некоторые говорят, она так жадно набивает утробу, что сытым становишься от одного вида этой картины, но у меня как раз наоборот: я становлюсь только голоднее. К концу зимы Аннели отъедается так, что похожа на свинью перед забоем, её можно катить из деревни в деревню как мяч, но когда ночи снова делаются короче и из-за полевых работ ни у кого не остаётся времени на истории, у неё начинается время поста; до ноябрьского Дня святого Мартина она куда-то пропадает, а когда её снова начинают приглашать, она худая, как трёхдневный месяц.
Когда Аннели явилась к нам в деревню на сей раз, она была совсем тощая, ведь дело ещё не дошло даже до святого Отмара. Она выложила свой нож перед собой на стол и накинулась на еду так, будто четыре недели просидела в голодной башне. Сразу много еды перед ней нельзя выставлять, иначе она будет только есть, а не рассказывать. Поэтому за раз перед ней ставили всегда понемножку – ну, разве что мисочку горячей ячменной каши с сушёными ягодами можжевельника, и только после очередной истории она получала ломоть ветчины или копчёную рыбу. Однажды Аннели попыталась смухлевать и рассказала совсем короткую историю, которая кончилась, толком даже не начавшись, но старый Айхенбергер отбил у неё охоту впредь так поступать: когда принесли еду, на деревянной тарелке лежала лишь тощая куриная ножка, и пришлось Аннели быстренько начать новую историю. Когда Аннели приходит в деревню, собираются всегда у Айхенбергера; только у него в доме достаточно места. Кто хочет сидеть за столом, а не на корточках или подпирать стену, тот должен принести что-нибудь из еды. Только Гени может сидеть, ничего не принося, из-за своей ноги.
На сей раз Аннели среди прочих историй рассказала одну, которая мне сразу запомнилась – не столько из-за самой истории, сколько из-за того, что после неё сказал Полубородый. В этой истории тоже обязательно присутствовал чёрт, потому-то, мне кажется, Аннели и получила своё прозвище «Чёртова Аннели».
В истории пастух пас свою отару овец в Альпах. Этот пастух по имени Франциск был набожный человек. Молился не только утром, в обед и вечером, а ещё и посреди ночи и при этом благодарил Бога за его дары. Своим животным он был как отец родной, расчёсывал им шерсть, так что она была мягкой, словно льняная пряжа, а по воскресеньям он скликал всю отару, каждую овцу по имени, и читал им проповедь о боголюбии и благодарности. И простиралось благословение небес над его трудами; хотя кругом были крутые обрывы, ни одна овца не сорвалась у него в пропасть, ягнята были здоровы и целы, ни одного не унесла рысь. Да, говорила Аннели, этот пастух был почти святой, и облака, что виделись из долины над горами, на самом деле были защитные крылья ангела, простёртые над ним.
Но поскольку чёрт не любит хороших людей, сказала Аннели, они причиняют ему такие же неудобства, как нашему брату чирий на заднице или комариный укус в то место, куда не дотянешься почесаться. И со временем чёрт извертелся от бешенства, как лис, которому мальчишка-шалун подпалил хвост. Вот и задумался сатана, как бы ему довести этого Франциска до греха, а когда чёрт в преисподней над чем-то ломает голову, наверху у людей случается землетрясение. Земля дрожала целый день, и чёрт наконец додумался.
Когда она это сказала, Придурок Верни, который тоже пробрался послушать, неистово захлопал в ладоши, и Аннели пришлось прервать рассказ, пока его не вытолкали за дверь.
Догадка, до которой додумался чёрт, была такая: он спрятал в дупле дерева высоко в горах золото и наслал на дерево молнию, которая расщепила дерево, так что сокровище стало видно снаружи. Чёрт ведь хорошо знал, что золото для людей такая отрава, перед которой они не могут устоять; а кто богат, сказала Аннели, тот каждый день ест сладкие пончики, зато потом в вечности сидит в кипящем масле.
На этом месте все посмотрели на Айхенбергера, но тут же и потупились, потому что никто не хотел портить с ним отношения.
Пастух, как повествовала история дальше, и впрямь заметил золото во время ближайшего же перехода на новые альпийские луга, однако, к великому разочарованию чёрта, повёл себя не так, как повели бы другие люди. Он не хотел сокровищ для себя и дал обет, что всё до последнего гроша раздаст бедным. Из-за такой добродетели чёрта хватила такая лихоманка, что его трясло и дёргало, впору хоть в ад убегай, если бы он и без того уже не обретался в аду. И он снова принялся ломать голову, даже рога свои сунул в адский огонь, потому что это помогало ему думать, и тут опять ему кое-что пришло на ум. Из коровьих лепёшек и собачьих какашек он вылепил человеческую фигуру, обтянул её кожей падшего ангела, а в глазницы вставил две горящие падучие звезды. Фигура была не просто человеком, как все другие, сказала Чёртова Аннели, а была самой красивой женщиной, какую только можно себе представить; устоять перед ней было невозможно, и у всех мелких подчёртков, которые в аду работают на сатану, так и вскинулось всё торчком.
– Подробней! Подробней! – крикнул кто-то, и Аннели уже было собралась приступить к подробностям, но старый Айхенбергер её остановил и сказал, что детям пора спать.
И как ребятишки ни ныли, их вытолкали, один только я спрятался за Полубородый и остался. Чёртова Аннели быстренько умяла чечевичную лепёшку и потом описала женщину, такую прекрасную, что супротив неё даже Лизи Хаслер казалась бы простушкой в лохмотьях. Чёрт, как говорилось в истории дальше, отправил её верхом на чёртовой бабушке в Альпы, а чёртова бабушка была летучей мышью, причём такой огромной, что если расправит крылья, то луны не видать. И вот благочестивый пастух проснулся для своей полуночной молитвы, смотрит – а рядом с ним лежит эта женщина, чертовски красивая и благоухающая бесценным мускусом, которым чёрт умастил её, чтобы заглушить серную вонь своих когтей. «Меня к тебе послали небеса, милый Франциск, – сказала чертовка, – чтобы скрасить твоё одиночество». При этом она улыбалась так обольстительно, что никто другой не устоял бы перед соблазном, но пастух Франциск убежал, спрятался в колючих кустах и пел там псалмы, пока над Альпами не взошло солнце. При дневном свете призрак растаял, а на том месте, где была прекрасная женщина, осталась только кучка коровьих лепёшек и собачьих какашек.