Уроки нежности
– В академии две библиотеки, и в эту можно попасть после второго курса, – отвечает Уильям и направляется к свободному столу у огромного витражного окна.
Я видела такие окна только в церкви. Здесь же оно украшено не ликами святых, а плетями роз, что собраны из мозаик.
Я замечаю любопытные взгляды студентов, они исподтишка поглядывают на нас, прячась за книгами и телефонами.
– Садись, Ламботт. – Уильям отодвигает для меня стул.
Я сглатываю нервный ком. Он всего лишь воспитан и учтив.
– А почему сюда нельзя первокурсникам? – Я опускаюсь на сиденье, и он аккуратно придвигает меня ближе к столу.
– Не имею ни малейшего понятия. – Маунтбеттен тоже присаживается и неожиданно спрашивает: – Есть идеи?
Я тушуюсь под его прямым взглядом. Сегодня у него нет кругов под глазами. Галстук аккуратно повязан на шее, светлые волосы немного взъерошены, но ему идет. Я никогда не видела таких платиновых волос и таких красивых темных бровей, что обрамляют поистине серебристые глаза. Уильям действительно прекрасен.
– Ламботт. – Он наклоняет голову набок.
Я вижу, как смешинки сверкают в недрах его глаз. Откашливаюсь и опускаю взгляд на стол. Боже, как неловко…
– Тут много старинных книг. Может, в этом причина? Не хотят, чтобы экземпляры пропали, – шепчу едва слышно.
– Будто другие курсы не могут провернуть подобное, – отмахивается Уильям. – Доставай тетрадь, чернила и ручку.
– Чернила? – озадаченно переспрашиваю я.
– Для перьевой ручки. – Он даже не смотрит на меня, печатая что-то в телефоне.
Чувствую, как краска отливает от лица.
Маунтбеттен наконец замечает, что пауза затягивается:
– Ты же принесла перьевую ручку?
Он поднимает голову и смотрит на меня с любопытством, а я вжимаюсь в стул и не дышу.
– Боже, только не надо падать в обморок, – бормочет он. – Забыла? Не страшно.
– Я думала, ты шутишь, – сипло произношу я.
– Дыши, Ламботт, – издевательски произносит Уильям. Его словно веселит тот факт, что я расстроена. – Доставай что есть.
Я спешно вытаскиваю тетрадь и пенал, раскладываю принадлежности. Маунтбеттен следит за тем, как я в ряд выкладываю ручки и маркеры для подчеркивания.
– Отличница из тебя что надо… занудная перфекционистка. – Он качает головой, будто не может поверить в увиденное.
Это звучит как оскорбление. Я пожимаю плечами.
– Мне так легче работать, – пытаюсь я оправдаться.
– Да-да, – небрежно перебивает он. – Насчет перьевой ручки я не шутил.
– Но зачем? Почему именно перьевая?
– Мак-Тоули помешана на каллиграфии. – И вновь он бросает ехидный взгляд на созданный мной порядок. – Ты, как никто, должна понять… маленькая мисс идеальность.
Я густо краснею:
– Не веди себя так, словно знаешь меня.
Маунтбеттен, сузив глаза, оглядывает меня сверху вниз.
– Девочка-заучка, которой доводилось плакать только из-за неудовлетворительных оценок, – ехидно начинает этот нахал. – Наверняка мечтаешь о какой-нибудь научной степени. Всю жизнь прячешься за книгами и любишь умничать. – Он замолкает, делая вид, что задумался.
– Какая нелепость! – возмущаюсь я.
– Уверен, родители тобой гордятся, твои детские фотографии разбросаны по всему вашему маленькому домику, – фыркнув, продолжает он нести чушь, – а твоя мамочка написала всем родственникам про твою стипендию. Думаю, будь ее воля, она бы посвятила тебе статью в местной газете на первой полосе. Тебе нравится быть костью в горле менее успешных кузенов и пупом земли для своей семьи. Я что-нибудь упускаю?
Смотрю на него во все глаза и несколько раз моргаю:
– Ты видишь меня такой? Бесчувственной самовлюбленной заучкой? – Я настолько удивлена, что даже не могу скрыть потрясения.
– Заметь, я не оскорблял тебя.
Молчу. Пытаюсь проанализировать все сказанное им и не понимаю, что доставляет бóльшую боль: тот факт, что я отчаянно хотела бы иметь такую семью, или же что он так высокомерно нацепил на меня тег с определением.
– Я научилась засовывать матери два пальца в рот, еще будучи семилетней девочкой, – говорю я, и Уильям замирает. – Отец просто сказал: «Если хочешь, чтобы она завтра проснулась, тебе придется это сделать». И мне приходилось это делать из раза в раз… И я даже не знаю, есть ли у меня детские фотографии.
Я подскакиваю со стула и начинаю небрежно закидывать свои вещи в сумку. Не могу поверить, что он оказался таким редкостным козлом. Поверхностным идиотом!
– Стой. – Он ловит меня за запястье.
– И вместо дома у меня была социальная квартира на окраине Марселя! – выпаливаю я. Слезы душат изнутри. – Ты когда-нибудь просыпался от того, что штукатурка сыпется тебе в лицо? Нет? – Я смотрю ему прямо в глаза, сглатывая слезы. Ненавижу себя за слабость. – Знаешь что, Уильям, – задираю я подбородок, хоть мой голос и дрожит, – закрой свой рот!
Он молчит, и отчего-то его молчание злит сильнее, чем все, что он сказал до этого. У него, похоже, талант вытаскивать из меня самое плохое и отвратительное.
– Ты не имеешь ни малейшего понятия, как мне было трудно. – Маленькая слезинка предательски стекает по щеке, я со злостью стираю ее холодными пальцами. – Эта академия – моя единственная надежда на лучшее будущее.
Он не произносит ни слова, но продолжает удерживать меня на месте.
– Пусти, я сама подготовлюсь к экзамену! Мне не впервой. Я всю жизнь все делаю сама.
Уильям встает со стула, но не выпускает моей руки, возвышается надо мной и заглядывает в глаза.
– Теперь я знаю твою историю, – тихо говорит он.
Я непонимающе хмурюсь.
– Мою историю? – моргаю я, пытаясь остановить поток слез.
Он что, сделал это преднамеренно? Все это было подстроено?
– Ты что… специально? – Я поражена.
– Предпочитаю знать, с кем имею дело, – холодно произносит он.
Не выдерживаю и свободной рукой бью его со всей силы в грудь.
– Ах ты, гребаный манипулятор! – срываюсь я на крик.
Уильям припечатывает меня взглядом.
– Вы, очевидно, забыли, что находитесь в библиотеке? – зло чеканит женский голос позади меня.
Я не оборачиваюсь – злость пересиливает все эмоции, тем более неловкость. Смотрю на Уильяма и думаю: как жаль, что я не умею убивать взглядом или хотя бы доставлять боль.
Лицо Маунтбеттена не выражает эмоций, но в глазах читается раздражение.
– Мы будем тише, – произносит он, даже не взглянув на женщину.
Его голос спокоен, он привык командовать и ждать повиновения. Он не извиняется. Конечно, такие, как Уильям Маунтбеттен, не могут сказать чертово «простите». Он слегка наклоняет голову, как бы изучая меня, но остается невозмутимым, словно его совершенно не трогает ни мое состояние, ни замечание женщины. Длинные пальцы все еще крепко сжимают мое запястье.
– Попрошу вас все же не забывать о правилах приличия, – продолжает пыхтеть мадам. Но менее возмущенно, чем секунду назад.
– Как скажете, профессор Башер.
– Пусти, – цежу я сквозь зубы.
– Прекрати истерику, Ламботт, – тихо, но твердо произносит Маунтбеттен. – Сядь, и мы начнем подготовку.
Пытаюсь вырвать ладонь, но он качает головой:
– Ты больше не хочешь попасть на курс к Мак-Тоули?
Я открываю рот, дабы сказать, чтобы он катился к черту, потому что я подготовлюсь сама. Уильям выставляет перед собой ладонь, останавливая меня. Высокомерный придурок.
– Один вопрос: кто был зачинщиком Французской революции?
– Народ, – выпаливаю я.
Уильям закатывает глаза:
– Позволь переформулировать, Ламботт. – Он оглядывает меня сверху вниз. – Кому была выгодна революция?
Я молчу, стою как дура, хлопаю глазами.
– Вот-вот, в школе этому не учили, да? – Он вешает мою сумку обратно на спинку стула. – Садись, мы и так потеряли много времени.
Я поглядываю в сторону выхода. Уильям качает головой:
– Ни единого шанса.
– Что? – хмурюсь.
Он садится за стол и откидывается на спинку:
– Без меня у тебя нет ни единого шанса.