Орда встречного ветра

Запись ветра по самой своей природе дифференциальна, она не имеет ничего общего с точной наукой, это всем известно. Способность верно определять время между залпами, размах турбулентности, различать короткое замедление с последующим повторным залпом и простую турбулу — все это очень тонко, иногда почти неуловимо. Скрибов не учат фундаментальной точности, на манер геомастеров. Нас учат точности куда более обостренной архитектуре отклонений — этому так хорошо развитому у лучших из нас чувству синтаксиса, что есть чистейшее искусство ритма инфлексий и переломов. Писать словами после этого становится задачей пустяковой настолько, что уроки повествования, обучение изложению как таковому начинаются лишь год спустя и допускаются до них только те, кто сумел уловить в переплетении ритмов фразировку ветра.
Антон Бергкамп, как и все семеро из нас, отдал свой глиняный прямоугольник ордонатору. Меловое лицо учителя исказилось, словно треснуло, в то же время раз-
709
билась и дощечка. Ошибка Антона была слишком очевидна. Ордонатор не простил ему этой осечки, не оправдал ее ни пережитым стрессом, ни страхом упасть, который заставил ученика гипертрофировать турбулу в порыв. Нет, для ордонатора дело было в самой архитектура зефирина, при его минорной замедленной тональности, модуляциях без размаха и нажима порыв был просто немыслим в сердце этой фразы. Допустить такой бедлам. Речь шла не об искажении размера, нет, это было нечто бесконечно худшее: качественное непонимание соотношений, ошибка непростительная, обличающая отсутствие вкуса.
Вскоре последовал второй диктант, в таких же условиях. Но Антон Бергкамп не принял в нем участие. Он поскользнулся и упал с башни. Случайность.
Я так никогда и не простил себе своей трусости. Я не протянул ему руку в момент, когда почувствовал, что эта «случайность» сейчас произойдет. Руку помощи, связь, которая удержала бы его. Я стал скрибом не потому, что был лучшим. Напротив, я не был блестящим учеником. Но я был упрям. Я стал скрибом, чтобы понять, почему у меня не хватило смелости ему помочь, поддержать его. Чтобы через меня хоть небольшая частица того, кто этого, несомненно, заслуживал больше меня, могла прикоснуться к предназначенной ему цели. Я и по сей день не могу записать порыв так, чтоб не защемило сердце, не увидев перед собой легкой тени. Антон Бергкамп, знай, что если Ветер даст мне дожить до этого дня, если однажды я дойду до Верхнего Предела, то одно из трех желаний я сберегу для тебя. Это будет моим искуплением. Долгожданным. Я спрашивал у всех Фреольцев, встречавшихся мне на пути, но ни один их них не смог сказать мне, жив ли твой отец, контровавший в нескольких десятилетиях впереди нас, знал ли он, что случилось с его сыном.
708
Рано или поздно я все равно его прикончу, этого индивидуалиста, в которого они хотели меня превратить… Эту легендопишущую машинку о наших «подвигах», которые послужат им кормом для мечтаний черни. Если бы они только знали в этом своем Аберлаасе, на Нижнем Пределе, среди этой кучки башен с вышками да серых хижин, на которых осела вся грязь и пыль этого мира, если бы миллионы его жителей имели хоть малейшее представление о том, на что похожа наша жизнь! Годы рутинной работы, монотонного контра — ради чего, пары геройских подвигов, нескольких блестящих выходок, очередного ярветра на счету? Для чего все это? Чтобы сдохнуть от жажды, потому что Аои третий день кряду не может раздобыть воды?
— Замечтался, поэт? Я закончил транспозицию.
— Я тоже! Но у меня не получилось все записать, очень сложно.
У Кориолис типичные для новичка ошибки. Она путала мощность и турбулентность, ставила замедление вместо ускорения, обозначала шквалом залп, слишком увлекалась игрой модуляций вместо того, чтобы записывать периоды движения. И, конечно, сильно перегружала линии, не отличая основной темы от орнаментаций. Да, ей сначала нужно было хорошенько выучить основные темы. Я взял табличку Караколя.
 
— Ты издеваешься, что ли?
— Нет, это моя транспозиция.
— «Лей воду, мерно и ровно. Залей в округе всё, на что упал твой взор». Ты это называешь транспозицией?
— Разумеется!
— И где твои запятые, бреве, залпы?
— Перед тобой. Прочти.
707
 ≈ 
 Неужели Караколь вдруг выдал что-то серьезное, бум! И Сов стоит, и голову ломает, застыл в недоумении… но нет, уже заулыбался, глаза блестят, и смотрит то на Караколя, то на текст.
— Нужно убрать буквы, да? Читать только пунктуацию и диакритику? Так, что ли: «Лей воду, мерно и ровно. Милей в округе всё, на что упал твой взор»?
Караколь дал ему время проверить. Сов в восхищении кивал головой. Я не все поняла, но они, похоже, оба были очень довольны.
— Все верно, надо же. Отлично, Караколь. Разве только длительности, здесь ты начудил, но ты никогда толком не умел их определять…
— Тебе не кажется, что так симпатичнее? Если немного постараться, то можно было бы одновременно записывать саму структуру ветра символами, а атмосферу передавать словами. Или рассказывать как историю…
— Карак, ты вообще понимаешь зачем придумали эту систему? Чтобы упростить запись, не наоборот. Описывать ветер словами, передавать «атмосферу», именно так раньше и делали. Вплоть до 8-й Орды и даже позже, пока транспозиция не устоялась. Систему придумали для эффективности. Это тебе не игрушка!
— Почему нет?
 ) 
 Кориолис была в восторге. Ее красные губки, в которые так и хотелось впиться, были слегка приоткрыты. Она не просто слушала его, она пила из его уст, глотала его слова.
— Почему нет, Сов? Вместо того чтобы просто рисовать эти твои черточки, точки, запятые, почему не воспользоваться этой же структурой и не наложить на нее настоящую фразу, которая будет содержать нужную
706
тебе пунктуацию? Это было бы гениально! Как шифровка!
— Ты что, считаешь, что я быстрее ветра? Это, конечно, мило с твоей стороны… Но чтобы подобрать подходящие слова с нужными буквами, потребовалась бы уйма времени! От одних только «ё» сколько бы турбул повсюду добавилось…
— Их бы не добавилось, они и так повсюду. Просто ни один из вас этого не чувствует…
— Я чувствую, и что с того, смысл их записывать? Это просто дребедень…
— Эта дребедень, дорогой мой, — тайная жизнь ветра, его привольная душа… Кар, но не все ль равно, мой друг, мне лучше улыбнись и унеси меня на своих крыльях!
 Ω 
 Где их там носит? Я и так тащусь, как муха навозная, волоку свою кучу гноя, тушу свою продырявленную, и ни один паршивец не встроился в мою борозду. Одним придуркам вздумалось, что они на ярмарке, суют по карманам всякое дерьмо, что под ногами валяется, отогревают задницы на солнышке, шаромыжники несчастные, другие вообразили, что их ждут в каждой дыре из глинобитки, вы только посмотрите на них, герои нашлись, решили мир спасать своими руками из жопы и лыбой во всю рожу, с такими только зоопарк открывать можно! Орда, называется! Стадо слюнтяев. Где Пьетро, мать его? Ударился в общественную деятельность, ходит руки всем старухам пожимает, князя из себя корчит? А Сов? Каракули свои малюет на случай, если мы и в самом деле окочуримся, чтоб им там в низовье было чем повеселить мелюзгу деревенскую, 35-ю, которую они там нам на смену дрессируют? Еще одну широкозадую готовят? Быстрее нас пойдет? Ага, разбежались. Орава блондинчиков из колодцев повылазила и