Спать и верить. Блокадный роман
— За мной не заржавеют. Все покажу.
Арбузов, конечно, предпочел бы сам изучать записки изобретателей. Да и Максим бы не отказался от плана «Д». Обмен заданиями, к сожалению, уставом предусмотрен не был.
Впрочем, Максима и изобретатели возбуждали. Глянем, чего наизобретали. Он давно не чувствовал себя так бодро и деловито.
— Поддудонивайся вечерком, — предложил Арбузов. — Покажу кой-чего из коллекции.
80
— Как хорошо, что ты решилась! — все восклицала Варенька. — Она бы сгнобила тебя смертным поедом! Но саму ее мы не бросим, я буду заходить, ты будешь, все поможем…
«Ей живая душа рядом нужна, а не придти прибраться», — думала Чижик, хотя мысль эта противоречила и ее собственному решению, и поведению тетки. Та кричала, когда Чижик вещи собирала:
— Иуда! Ворона! Из комнатки выпишу! На панель пойдешь!
«Какая теперь панель», — несколько отвлеченно думала Чижик. Она не до конца сама понимала, что решилась, хотя вот: чемодан, тюк с одеялом и подушкой.
Кровать перетащили дополнительную от Рыжковых. Арькину. Пока возились, устанавливали, Варенька вдруг залилася румянцем: Арькина кровать! Чижик на ней будет спать.
И пока Чижик была в туалете (едва не расплакалась там, оценив мгновенно призабытый дома, а в действительности потрясающий ведь гуманизм и комфорт этого достижения инженеров), Варенька с цирковой ловкостью поменяла кровати местами, и постели на них. Быстро, как фокусник кролика на голубя. Мама заохала, а Варя, отмахнувшись, и откуда силы взялись: то вдвоем одну кровать долго проворачивали, а тут одна две штуки рокировала за пару минут. Запыхалася только сильно.
Вечером по случаю новоселья выпили с мамой и Чижиком по стакану настоящего чая из последних запасов.
Потом девушки долго не спали, шептались в темноте. Вспоминали школу, кого из одноклассников видали, кто чего. Сестры Казанковы, это Чижик от кого-то знала, погибли при эвакуации, эшелон сгорел, а шпингалет Маумкин, вечно последний на физкультуре, в ополчении совершил подвиг (какой неизвестно) и представлен к медали.
Больше шепталась, впрочем, Варенька. Выяснилось вдруг, что надо ей выговориться с подругой, знавшей некоторые больше других секреты.
— А помнишь, ты к нам в деревню приезжала летом! И Арька тогда придумал грибы на очки собирать, а Ким вел таблицу. Белый гриб три очка, сыроежка два…
— За сыроежку одно, — поправила Чижик.
Память у Чижика была хорошая. Она помнила эту игру. Лето случилось грибное, носили грибы ежедневно корзинами, и чтобы сталось веселее Юрий Федорович — а не Арька! — придумал чемпионат. Каждая сыроежка — одно очко, рыжик — одно, масленок, подберезовик с подосиновиком — по два, кажется, а за белый гриб, за царя грибов — три очка. Ким мухлевал, собирал и червивые, но они не считались. А за каждый ядовитый гриб в корзине: очко в минус.
Минусы набирала одна только Чижик, иногда по неопытности складывавшая поганки, но она и без того шла на последнем месте. Леса она не знала и побаивалась. Однажды даже почти заблудилась. Показалось ей, вернее, что заблудилась, что много времени прошло, хотя прошло вовсе не много. Запаниковала, стала искать мох на деревьях, который растет на север, хотя понятия не имела, деревня-то сама на севере или где. Переживала, что о ней беспокоятся, ищут уже.
И вдруг раз — увидела за овражком: Арвиль и Варя. Целуются. Корзинки у ног, а одна опрокинулась, и три гриба, очков на пять, в ручей упали, что на дне овражка. Стушевалась, хотела спрятаться. Но они ее увидели, целоваться перестали, но даже не застеснялись.
Они к ней как-то так относились… Нет, не пренебрежительно, по-дружески, но как-то чуть легкомысленно. Не стеснялись точно.
Вареньке в ту ночь приснилась их полянка, полная грибов, прямо один на один налазит. И новым грибам расти некуда, поэтому их надо все время собирать, чтобы выросли, во-первых, новые, а во-вторых, накормить людей в деревне, которые почему-то — во сне не разберешь! — сами себя накормить не могут.
И выстроили цепочку от полянки до деревни — грибы собирать и передавать. Грибов много, новые лезут из земли тут же, как взбалмошные, а в цепочке все-все: и Арвиль, и Ким, и даже их мама в нарядном платье, и Юрий Федорович, и ее, варина, мама, и папа, и одноклассники, и все…
А Чижик долго не спала, смотрела в потолок. Что Варя переставила кровати — сразу заметила. Ночью была тревога, и кто-то по коридору протопал из квартиры, но Варя и мама даже не проснулись, а Чижик сделала над собой волевое усилие и уснула под сирену, чем потом была горда перед собой.
81
Максим зашел, как звали, к Арбузову и Ульяне, а там пир горой.
Водка, закуска.
Ульяна в простом, крестьянского рода, домашнем платье по колено, ноги белые, без чулок, тапки с помпончиком, присела на диванчике, не следя за подолом, в весьма волнительном ракурсе. Максим старался не смотреть. Вот странно: на допросе куда на большее смотреть предполагалось, но это был как бы рабочий момент. А сейчас глазеть: выйдет бестактность.
Арбузов разжился антисоветским дневником бойца, за какой дневник бойца и арестовали. Уже полакомил, как выражался, дневником Ульяну, теперь обрадовался новому слушателю и стал зачитывать с выражением:
«На заводе позавтракал хорошо и был сыт. А когда сыт — и все дела идут хорошо».
Прокомментировал:
— Философия!
Ульяна подсказала:
— Дальше там будет, философия в полный рост!
И захохотали. Сами выпили, предложили Максиму закусывать. Закуска, конечно, сугубо водочная: селедка, соленья, икра. Да и сыт он.
«Есть такие правильные определения как „Жизнь — борьба за существование и продолжение своего рода“. С этим я согласен. Но это верно в отношении ко всему живому на Земном шаре. Но неужели моя жизнь равна этой травинке, которых я много нарвал себе на подстилку? Неужели разница только в том, что мой организм некоторо сложнее организма растений и животных, а смысл и цель одинаковы? Не хочется верить, однако это так. Думай и мысли сколько угодно, но ничего иного не придумаешь. Иной цели и смысла нет».
— Некоторо сложнее, каково! — воскликнул Арбузов. — Лучше не скажешь.
А что, если и впрямь выпить? Больше пяти лет без алкоголя… Богатырский срок!
Нет, Максим знал, что алкоголизм неизлечим, что время ничего не решает, что все проблемы могут вернуться быстро и в лучшем виде.
И тот факт, что если однажды заставил себя бросить на пять лет, то и в другой раз заставишь — Максим но возводил в абсолют. Он помнил или почти помнил, каких усилий стоило справиться. Немножко, на самом деле, чуть-чуть уже подзабыл.
Но в конце концов, это ведь его жизнь, а не чья-то, и он волен… «Некоторо сложнее» он животных, растений, да и некоторых людей.
Ульяна на диване потянулась, совсем что-то за гранью оголилась. Перед самой, вернее, гранью.
«Теперь я превращен и сам не знаю во что. Одно только меня утешает, что я являюсь маленькой молекулой великого организма Р.К.К.А.»
— А мне даже нравится, — отозвался Максим. — Это ведь не так просто: парнишка не слишком грамотный, а чувствует, что есть осмысленная сила, которой он принадлежит. Не каждый готов себя осознать молекулой целого.
— Но это его только утешает, — заметила Ульяна, оглаживая себе по груди через платье. — Он не способен насладиться этим, зажечься. Понять великое счастье быть молекулой.
— Это уж ты, Ульяна, многого от человека требуешь. В его-то условиях… В лесу, под кустом, под фрицем… Без образования, как Максим верно заметил. — Арбузов наливал щедро, не в рюмки, в стаканы, до половины с лишним. — Предлагаю, Максим, за тебя выпить. За то, что ты удачно влился в наш единый организм, и за дальнейшую твою в него успешную интеграцию.
— И чтобы наше общение способствовало дальнейшему взаимному духовному обогащению. — Ульяна села на диване, придвинулась, чокнулась, коротко, но сочно, с причмоком, поцеловала Максима в губы. — За тебя, Макс!