Былые

Муттер был в толпе, стоял на высокой ступеньке и ел свиной пирог размером с втулку небольшой тележки. Он заметил госпожу Лор в ее королевской ложе и ухмыльнулся. В уголке его хмельных губ сгустился студенистый жир из пирога. Он представил себе, как она трахается с осужденным уродцем, который ему никогда не нравился и кому он никогда не доверял. Подавился удовольствием, шрапнель корки разлетелась поверх голов перед ним, кое-кто обернулся. Он поперхнулся и снова расхохотался.
  
Антон Флейшер и декан Тульп находились в огороженной области для чиновников в стороне от эшафота, сидели с неловким видом из-за своей обязанности свидетелей.
В восьми улицах от площади держались за руки Гертруда и Мета, стараясь не слышать шума. Родичи поступили наоборот. Каждый с силой прижался головой к подвальным окнам. Вылавливая звук сквозь заплесневелое стекло и бакелитовые панцири.
В девять пробудился колокол. Язык неровно отдернулся, готовый ударить, обиженный и в маразме позабывший тысячи раз, когда проделывал это раньше. Нота разлилась в воздухе и столкнулась с каждой частицей материи на своем пути. На толпу опустилась неестественная тишина, и кружащие птицы расслышали трение собственных сухих перьев о сопротивление пустого пространства. Расстояние до земли было таким же, как расстояние до следующего удара. Муттер перестал жевать. Позади Сирены, окоченевшей в кресле, кратко и невидимо покачнулось равновесие Талбота. По платформе эшафота прокатился железный шар второго сине-серого удара, и работники убрали брезентовые ширмы. Толпа втянула воздух и с третьей нотой взорвалась великим одобряющим ревом. Долговязый Адам и его лес были готовы к делу. Черный деревянный человек вытянулся по струнке для того, чтобы снова созерцать свое ужасное ослушание и расплатиться за него. Чаща взведенных листьев ждала, когда будет можно отсчитывать ветер до завершения. Осужденный, уже привязанный к месту, боролся с бледным костюмом из белой коры. То, как он силился и выворачивался, отдавалось в дощатом полу и строгих вертикалях гильотины. Один из резных листьев вскинулся на петле, словно прядающее ухо спящего пса. Кто-то в толпе заметил это и охнул, принимая за начало церемонии. Отцы показывали и объясняли детям — некоторые даже сидели на плечах ради лучшего обзора, — как устроен механизм. Флейшер со своего привилегированного места заметил яркость крови на головном уборе бледного костюма. Подтолкнул Тульпа и зашептал. Палач закончил последние приготовления, убрал клин тормоза и покинул сцену, закрыв за собой дверь. Его ожидала работа внизу. Важно, чтобы вся драма произошла без участия другого человека. Сцена отведена только для одного обреченного. На нем сосредоточены все взгляды, все машины и карающий ветер.
Сразу перед первым ударом колокола, когда палач еще был наверху, а перед камерой стоял только один охранник, Измаил удалил соблазнявший его глаз. Извлек из девственных швов ржавым гвоздем. Он не чувствовал боли, разделив распоротое яблоко на три влажных ошметка.
Охранник, ощутив затишье концентрации под громыхавшими волнами возбуждения, обернулся в камеру и увидел на руке пленника первую кровь. Позвал второго, и они ворвались, отняв оружие из рук Измаила. На нем уже была нательная часть деревянного костюма. Капли и брызги испачкали изящное бледное сияние. Охранники обменялись поспешными словами, и один начал срывать с постели Измаила тонкую джутовую простынь. Второй держал обмякшее и смирившееся тело. Его усадили — новая древесина скверно заскрипела из-за натяжения, из прошкуренной поверхности сбежали трещинки смолы. Кровотечение оказалось куда слабее, чем представлялось сначала. Торопливая повязка перекрыла остальное. Все это ужасный недосмотр, и если бы палач узнал о нем до казни, велел бы их высечь. Они туго завязали бинт на вялой голове Измаила и быстро натянули головной убор с маской, пряча и повязку, и рану. Убедились, что тряпки в голом просвете между головой и плечами не видно. Так они сосредоточились в своих стараниях, что не расслышали, как позади в камеру вошла фигура в сером капюшоне.
Ветер щекотал пушок на головках дрыгающихся младенцев, поднятых ввысь множеством гордых отцов. Он измерил площадь и тыкался в балкон, поднимая волоски на идеальном изгибе шейки Сирены. Она рассеянно пригладила их стройной рукой, и Талбот содрогнулся. Затрещали три первых листика. Пес проснулся. Толпа охнула, когда над головой Адама задрожал скульптурный лес, когда сдвинулись его пальцы и щурились глаза, пока в руке подрагивало преступное яблоко.
Точное время ожидания от разоблачения механизма и ухода палача до падения топора, плеска деревянных кишок и переправления трупа в мешки под полом никогда не было известно. Да, все знали, что приговор в исполнение приведет ветер, встрепенув взведенные листья, что время отмерялось силой и направлением ветра. Но чего люди не знали, так это что под сценой находится коробка с механизмом управления погодой. Ключи от нее имелись только у палача и сборщиков механизма. В коробке находилась серия рычагов, которые поддерживали равновесие летнего дня против муссона, равновесие мистраля против затишья. Все предприятие стало бы нелепым и обреченным на провал, если бы заканчивалось за считанные минуты или тянулось целыми днями. Средней продолжительностью было чуть больше трех часов — достаточно, чтобы собралась толпа и поддерживалось напряжение. Ради видимости случайности проводились некие манипуляции, повышая непредсказуемость. Например, в случае с Адольфом Бюлером, когда казнь длилась полных шесть часов и под последние движения Адама толпе уже приспичило облегчиться. Или в случае Констанции Земблы, одиозной вампирши, которая, как утверждалось, выпила кровь и высосала мозг из костей у дюжины человек. В том числе белых. Ее казнь кончилась в двадцать минут из-за особенно жестокой и непредвиденной грозы. Весьма драматичное зрелище: листья неистово трещали, несколько выломались с прикрученных ветвей. Лицо Адама скривилось до упора своего механического выражения, а безумица, прожевав кляп, громко вопила в деревянном костюме. Даже при всем этом короткий срок считался неудовлетворительным — особенно среди тех, кто не успел прийти или устроиться поудобнее. Зато это доказывало, что процедура находится вне человеческого контроля.
Разделение Измаила продлилось уже сто восемьдесят шесть минут, когда раздался первый щелчок запора на лезвии. Толпа навалилась ближе, а Сирена в своем окне закусила губу и закрылась от зрелища дрожащей ладонью. Талбот придвинулся к ее креслу, его рука шарила в кармане штанов — предположительно, в поисках флакона нюхательных солей. Привстал на цыпочки Муттер и чуть не сверзился со своей высокой ступеньки. Тульп и Флейшер всерьез озаботились количеством крови, которая теперь сочилась из-под деревянного капюшона осужденного. Тульп поднялся и подошел поближе. Расстояние между плечами и головой было красным-красно. Он уже хотел крикнуть Флейшеру, что здесь что-то неладно, когда услышал высоко над собой второй щелчок — огромный вес и поблескивающий нож продребезжали по смазанным стержням и разрезали красную часть пополам. Адам впереди сцены довершал свои формальные судороги. Безголовое тело затрепыхалось и накренилось к дырке в помосте. Ползучие внутренности Адама шлепались на сцену, и огромный рев поднялся от толпы, когда по липкому брезентовому желобу покатилась отсеченная голова.
— Измаил, — сказала Сирена, выдохнув имя еще до всхлипа.
  
Благодарности
   
Огромная благодарность моему редактору Тимоти О'Коннелу за его энтузиазм, чуткость и мастерство.
Большое спасибо моим блестящим агентам Джону Элеку и Сету Фишману.