Развод: Новая жизнь в 50! (СИ)

Он застёгивал манжеты рубашки — механически, бездумно, как человек, который тысячу раз повторял одно и то же движение. И вдруг, между делом, словно это вообще не стоило внимания, сказал:
— Завтра улетаю в Париж. Командировка.
Голос ровный, спокойный. Ни капли сомнения. Даже не посмотрел в мою сторону. Как будто речь шла о чём-то совершенно пустяковом — о прогнозе погоды или том, где лежат ключи.
  
Париж.
Тот самый. Наш. Город, который мы столько раз рисовали в мечтах, куда собирались поехать вместе, но вечно откладывали. Он покупал путеводители, читал статьи о лучших кофейнях, придумывал маршрут прогулок... А теперь просто уезжает. Без меня.
Где-то внутри что-то хрустнуло, сломалось, но снаружи — тишина. Не сказано ни слова. Только воздух вдруг стал гуще, как перед грозой.
Сердце колотилось так сильно, что, казалось, еще немного — и выскочит из груди. Дышать стало тяжело, воздух словно застревал в горле, а внутри разливалось холодное опустошение. Будто что-то сломалось, разорвалось на куски, и собрать обратно уже невозможно.
Руки замерзли, пальцы свело судорогой, но старалась держать себя в руках. Сделать вид, что всё в порядке, что ничего не случилось. Но голос всё-таки дрогнул, сорвался прежде, чем удалось себя остановить.
— В Париж? — слова прозвучали глухо, даже чуждо. — Я думала... Ты здесь, с проектами...
Голос предательски дрожал, и сердце тоже. Словно до последнего не верила, что это правда. Что он действительно уезжает.
Он посмотрел на меня, и во взгляде мелькнуло раздражение. Едва заметное, но острое, как нож. Будто я говорю что-то глупое, что-то ненужное. И это кольнуло так больно, что захотелось отвернуться, спрятаться, исчезнуть.
— Это срочно, — его пальцы сжали ворот рубашки. Нервный жест, привычный. — Клиент настоял на личной встрече.
Клиент. Опять этот клиент. За этим словом скрывалось слишком многое — недосказанность, обрывки фраз, поздние звонки. Ложь, если смотреть глубже. Или просто нежелание говорить правду? В голове тут же всплывает его образ — размытой тенью, заслоняющей собой всё.
Пальцы сжались, ногти врезались в ладонь, но улыбка всё-таки появилась на лице. Натянутая, ненастоящая. Внутри бушевал ураган, но нельзя было показывать, что он разносит меня на куски.
— Хорошо, — кивнула, стараясь не выдать дрожь в голосе. — Когда вернёшься?
Ответ последовал сразу, без малейшего раздумья.
— Через неделю.
Коротко. Холодно. Как выстрел.
И даже не взглянул мне в глаза.
После этого он ушёл в кабинет, закрыв за собой дверь так, будто ничего не произошло. А я осталась одна. В комнате, где вдруг стало так тихо, что даже собственное дыхание казалось слишком громким. Взгляд невольно упёрся в телефон, пальцы сжались вокруг холодного корпуса, а мысли... Мысли метались, как разъярённый рой ос. Всё внутри кричало: «Разберись! Узнай правду!»
И я сделала единственное, что могла в этот момент.
Набрала его офисный номер.
Гудок. Второй. В голове уже звучал её голос, этот ровный, выученный тон, которым она отвечала всегда.
— Добрый день! — голос секретаря был, как обычно, приветлив, но что-то в нём резануло меня. — Чем могу помочь?
Глубокий вдох. Собраться. Не показать, как дрожат руки.
— Подскажите, пожалуйста, Геннадий Петрович действительно улетает завтра в командировку?
Пауза. Тянулась, словно вечность. Не просто молчание — напряжённая, тягучая тишина, от которой вдруг стало холодно.
— Простите, а кто говорит? — осторожный, слегка настороженный голос.
— Это его жена, — слова застряли в горле, будто я произнесла что-то чужое, неловкое, неправильное. Жена. Вдруг это слово показалось пустым, как будто уже не имело смысла.
— Жена… — повторила секретарь медленно, будто пробуя это слово на вкус. — Извините, но никакой командировки не планировалось. У него отпуск. Со следующей недели.
Отпуск.
Мир покачнулся. Телефон едва не выпал из рук, пальцы сжались судорожно, чтобы удержать его. Отпуск? Какой отпуск? Он же сам сказал… Он мне лгал.
Лгал.
Мысль была, как удар в живот. Острая, болезненная.
В груди сжалось что-то тяжёлое, словно внутри всё рухнуло, как карточный домик. Хотелось вскочить, кинуться к нему, требовать объяснений, закричать прямо в лицо: «Как ты мог? Почему?» Но вместо этого ноги подкосились, и я просто села.
Просто села, потому что стоять было невыносимо. Потому что сердце колотилось так, что воздух вдруг стал вязким и тяжёлым. Потому что в один миг всё, что казалось прочным, разлетелось в пыль.
Что-то нужно было делать. Ожидание в этом доме, в этой пустой комнате становилось невыносимым. Как же долго тянулись эти минуты, которые я пыталась пережить, сидя, как на иголках, в этой тишине. Долго мучилась, размышляя, что предпринять. Потом решила, что лучше подождать, пока он выйдет из кабинета, и поговорить с ним напрямую. Просто так, без пряток и без слов в лицо, которых я так боялась.
Вышла в сад, чтобы хоть немного успокоиться, хоть чуть-чуть привести в порядок свои мысли. Листья на деревьях начали желтеть, а ветер... Он так шуршал, что казалось, будто он что-то шепчет мне, свои тайны, свой язык, которого я не понимала. Села на старую скамейку, что стояла в углу сада, и прикрыла глаза. Пытаясь отвлечься, хотя это было почти невозможно. В голове шумел шторм, а в груди — то же самое. Боль, злоба, страх, полное унижение. Как он мог? Как он мог поступить так со мной после всех этих лет? Тридцать лет вместе. Тридцать. Мы прошли через столько всего. И вот так?
Когда он наконец вышел из дома с чемоданом, вцепившись в ручку так, будто держался за последнее, что его ещё здесь связывало, сердце у меня сжалось. Он даже не взглянул в мою сторону, не задержался, не замешкался, как будто меня тут вовсе не было. Будто бы я — пустое место.
Дышать стало трудно. Всё внутри кричало: «Останови его! Скажи хоть что-нибудь!» Но язык словно прилип к нёбу.
Наконец, собравшись с духом, я шагнула вперёд.
— Гена, можно поговорить? — голос предательски дрожал, но я заставила себя говорить ровно.
Он не замедлил шага. Даже головы не повернул. Просто продолжал идти, будто я — воздух, будто все годы вместе растворились, превратились в ничто.
— Сейчас некогда. Уже опаздываю, — сказал он ровно, без тени эмоций.
И всё. Ни капли сомнения, ни капли тепла. Как будто внутри него выключили свет.
— Это важно, — повторила я, сжимая пальцы в кулак.
И вот тогда он остановился. На секунду замер, словно решая, стоит ли вообще тратить на меня время. А потом развернулся.
Лицо... Оно было пустым. Даже не злым, не раздражённым — просто пустым, будто передо мной стоял не он, а кто-то другой, совсем чужой человек.
— Что случилось? — спросил он. Не заботливо, не с тревогой. Скорее с уставшей обречённостью, как будто заранее знал, что этот разговор не принесёт ничего хорошего.
Грудь сжало от боли. Было сложно дышать. Но отступать я не собиралась.
— Ты врёшь мне. Никакой командировки нет. Я звонила в офис, — слова дались с трудом, но прозвучали твёрдо.
Он не ответил сразу. Глаза его, ещё секунду назад хоть как-то живые, вдруг потемнели, застыли. И в этом молчании было всё.
Потом он медленно качнул головой, выдохнул и произнёс сквозь зубы:
— Ты проверяешь меня?
В груди всё сжалось, но я не отвела взгляда.
— Я просто хочу знать правду.
И тогда он усмехнулся. Горько. Холодно. Почти с сожалением.
— Правда? — переспросил он, и в его голосе не было ни грамма удивления. — Тебе не понравится эта правда.
Сердце пропустило удар.
— Тогда скажи её, — голос стал твёрже, чем я ожидала. — Скажи, что ты мне скрываешь.
Он посмотрел прямо на меня. Долго. Будто пытался решить — сказать или оставить всё как есть.
Но затем резко отвернулся, шагнул к машине и бросил через плечо:
— Не сейчас. Мне пора.
И больше не оглянулся.
Он подошёл к машине, положил чемодан в багажник, и, казалось, готов был уехать, не оглянувшись. Но на мгновение он вернулся. Подошёл ко мне, его шаги несли в себе такую отчуждённость, что мне хотелось отвернуться. Но он не сказал ни слова. Вместо того, чтобы объясниться, он просто поцеловал меня в щёку. Такой холодный, такой безжизненный. Я почувствовала, как его губы едва касаются моей кожи. И всё, больше ничего.