Варяго-Русский вопрос в историографии
В декабре 1758 и июне 1759 гг. «Journal encycklopédique» и «Journal des savans» (а число его читателей насчитывало около 10 000) напечатали отзывы о «Слове о рождении металлов от трясения земли» Ломоносова. Причем в первом (а оно весьма подробно и занимает 13 страниц) было подчеркнуто, под впечатлением этого сочинения, где излагались, отмечает Ланжевен, «значительно более передовые теории, нежели те, которые робко начали появляться во Франции по вопросу эволюции Земли», что «нужен был, действительно, сокрушительный переворот в литературном мире, чтобы озарить светом знания страну, которая долгое время была окутана мраком и находилась как бы в состоянии холодного оцепенения». В феврале 1759 г. в «Journal encycklopedique» был дан также подробный комментарий на Ломоносовское «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее», и этот комментарий также заканчивается хвалебными словами: настоящее изложение «вполне достаточно для того, чтобы сделать честь гению и замыслам Ломоносова и одновременно дать повод к восхищению достижениям науки в стране, где он родился». В июне того же года и «Journal des savans» напечатал отзыв на это же «Слово». В 1761 г. парижский журнал «Annales typographiqus» опубликовал аннотацию на диссертацию Ломоносова «Рассуждение о твердости и жидкости тел», где было сказано, что «основательностью своих умозаключений автор показал, какой успех в области физики был достигнут в России со времени славного царствования Петра Великого».
И к этим мнениям ученых XVIII в. остается прибавить мнение американского историка науки Г.Сартона, констатировавшего в 1912 г., что Ломоносов, «действительно, является предшественником Лавуазье со всех точек зрения...» и что он «предугадывал законы сохранения материи и движения» (в 1999 и 2005 гг. Карпеев, борясь с «мифами о Ломоносове», утверждал, что ему приписывается «открытие всеобщего естественного закона сохранения материи и движения» и что этим открытием был дан «старт кампании по мифологизации Ломоносова». Хотя еще незадолго до этого, в 1987 и 1996 гг., он сам, если использовать его же формулировку, «приписывал» Ломоносову этот закон). А также заключение бельгийского химика Р. Леклерка 1960 г., что «универсальный человек» Ломоносов «опровергает теорию флогистона и формулирует закон сохранения массы и энергии», и что «он не ограничивается столь модной в то время интуицией. Он проверяет в лаборатории». И этот доктор наук, полагая, что именно работы русского ученого «окончательно опровергли теорию флогистона», задается вопросом, «почему же от нее отказались лишь после Лавуазье». И отвечает, что, во-первых, «Ломоносов слишком опередил свое время и потому был не понят». Во-вторых, «здесь играло роль влияние немецких ученых, державшихся особенно за теорию флогистона».
В 1921 г. академик В.А.Стеклов сказал, что Ломоносов родился великим человеком, но родился не вовремя, «опередив свой век более, чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя: об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения». А к этим словам надлежит прибавить и вышеприведенные слова Г.В.Плеханова, и только что озвученные слова Л.Ланжевена и Р.Леклерка, и тогда в какой-то мере будет понятна объективно-субъективно сложившаяся несправедливость, лишившая Ломоносова многих научных приоритетов. И одна из задач ученых, в первую очередь, конечно, соотечественников Ломоносова, как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту несправедливость, а не преумножать ее.
И даже если Ломоносов, как считает Романовский, делясь таким радостным открытием с читателем, оставил след только «в нашей национальной науке» (да и этого уже вполне достаточно, чтобы гордиться таким соотечественником, как по праву гордятся своими Ломоносовами в других странах куда за меньшие заслуги, при этом никому - и совершено справедливо - не позволяя охаивать национальные святыни, фамильярничать с ними и памятью о них), то было бы замечательно, если бы геолог Романовский хотя бы в самой малой мере оставил след, который способны будут еще различить в недалеком будущем, по своей специальности, не говоря уже о сферах, очень далеких от его образования и научных интересов. Как их оставил, причем во многих науках все тот же Ломоносов. И оставил такие следы, что ничто не может их стереть: ни время, ни клевета его ненавистников или, по определению Формея, «таких неправедных поносителей».
«В науке русского слова, в письменном его употреблении, в создании русского стиха - подвиг Ломоносова живет до сих пор и никогда не умрет. Все трудившиеся после на том поприще, все дальнейшие преобразователи языка, не исключая Карамзина и Пушкина, только продолжили дело Ломоносова», и что, «если вспомним время, когда жил Ломоносов, и общее состояние тогдашней филологии, то не будем вправе отказать в нашем удивлении человеку, для которого язык никогда не составлял предмета исключительных занятий». Так говорил, не отказывая себе вправе удивляться дарованиям Ломоносова, «неистощимостью этого богатыря мысли и знания», академик Я.К. Грот, крупнейший специалист в области русского языка и словесности, скрупулезно прорабатывающий темы, за которые брался, включая исторические.
А в отношении пустых слов, эхом повторенных Романовским, что в борьбе с немцами Ломоносов подчеркивал «принадлежность к русской нации по своему происхождению», надлежит ответить словами того же Грота, потомка немцев, выходцев из Голштинии, что, «как человек высокого ума, как пламенный патриот, Ломоносов не мог не желать, чтобы русская Академия со временем пополняла свои ряды из собственных сынов России; он не мог не гордиться тем, что сам, нисколько не уступая никому из своих сочленов в дарованиях, в учености и трудолюбии, был природный русский; но Ломоносов уважал германскую науку и благодарно сознавал все, чем был ей обязан. Дружба его с Гмелином, Рихманом, Штелиным, Брауном, Эйлером и другими доказывает, что он был выше племенных предрассудков, несовместных ни с обширным умом, ни с истинным образованием»[175]. И очень бы, конечно, хотелось, чтобы современные норманисты отказались от многих предрассудков, никак не совместимых хотя бы «с истинным образованием».
Примечания:
170. Забелин И.Е. Указ. соч. Ч. 1. С. 97.
171. Карпеев Э.П. Г.З. Байер у истоков норманской проблемы // Готлиб Зигфрид Байер - академик Петербургской Академии наук. - СПб., 1996. С. 48-59; его же. Ломоносов // Исторический лексикон. С. 418-419; его же. Г.З.Байер и истоки норманской теории // Первые скандинавские чтения. Этнографические и культурно-исторические аспекты. - СПб., 1997. С. 23-25; Ломоносов. Краткий энциклопедический словарь / Редактор-составитель Э.П. Карпеев. - СПб., 1999. С. 67, 94, 105-106, 249.
172. Романовский С.И. Наука под гнетом российской истории. - СПб., 1999. С. 5-6, 52-73.
173. Карпеев Э.П. Русская культура и Ломоносов. - М., 2005. С. 26-36,130-133. См. также: Карпеев Э.П. М.В.Ломоносов - великий русский ученый-энциклопедист. (К 275-летию со дня рождения). (В помощь лектору). - Л., 1986; его же. М.В.Ломоносов. Книга для учащихся. - М., 1987; его же. Вечная честь великого подвига: (Краткая биография М.В.Ломоносова). - Л., 1989.
174. Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. - М.-Л., 1962. С. 289-310, прим. 19 на с. 115, прим. 26 на с. 117, прим. 15 на с. 226, прим. 33 на с. 228, прим. 54 на с. 231, прим. 1 и 6 на с. 307, прим. 28 на с. 309; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 15-16, 30, 40, 545-546; то же. Т. 10. С. 461-462; его же. Замечания на диссертацию Г.Ф. Миллера... С. 406,413; Пекарский П.П. Дополнительные известия... С. 35-36; его же. История... Т. II. С. 415; Летопись жизни и творчества М.В.Ломоносова. С. 138-139, 142; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. I. С. 234; Карпеев Э.П. Русская культура и Ломоносов. С. 132; Копелевич Ю.Х. Г.Ф.Миллер и Петербургская Академия наук // Немцы в России: Петербургские немцы. - СПб., 1999. С. 479.