Сводный монстр (СИ)

Сдавливая плач, выключаю воду и насухо вытираюсь. Укутавшись в халат, достаю запасную линзу и, наконец, начинаю видеть нормально.
Не теряя времени, открываю интернет и покупаю билет домой, воспользовавшись картой матери. Завтра она будет звонить и спрашивать, но все это только завтра… А сейчас мне ни о чем не хочется думать, анализировать и так далее. Даже плакать уже не хочется. Эмоционально вымотана. Хочу просто безопасной тишины. К сожалению, ближайший рейс только через пару дней, придется выждать это время здесь. Рядом с ним.
С легкой грустью осознаю, что наступило Рождество.
Вдруг вспомнив про фото кулона, открываю его и решаю удалить, но в последнее мгновение цепляюсь за имя: Рене Мартенс.
Не знаю, зачем я это делала. Говорила сама себе что хочу только убить время, не хотела ничего знать о нем или его близких. Пусть катится к черту. Исчезнет из моей жизни навсегда. Я была наивной дурой, когда согласилась приехать сюда, решила, что в этот раз мы сможем с ним поладить. Но он лишь в очередной раз сделал мне больно.
Но словно на автомате открыла переводчик в интернете, выбрала немецкую раскладку электронной клавиатуры и начала вбивать текст с фото. Не знаю зачем, может там и вовсе окажется длинное скучное пожелание. Но одно слово, точнее имя в тексте заставляет вздрогнуть. Макс. И номер телефона рядом, адрес. Что это такое? Словно собачий ошейник.
Кое-как напечатав текст по-немецки, нажимаю кнопку «перевести» и смотрю на текст. Переводчик перевел немного коряво, но общий смысл был примерно понятен. От прочитанного что-то шевельнулось в глубине мой души, мучительно корябая грудь, что-то похожее на жалость.
«Привет! Меня зовут Рене Мартенс, у меня болезнь Альцгеймера, иногда я теряю память. Если я веду себя странно, не могу вспомнить свое имя или другую информацию о себе, то, пожалуйста, позвоните моему сыну Максу по телефону… или отведите по этому адресу. Он знает, что делать. Спасибо».
Вспоминаю женщину на фото на его комоде, и фотографию в траурной рамке, что видела много лет назад. Теперь понимаю, что это одно лицо. Его мать умерла от болезни Альцгеймера? От нее вообще умирают? Или она умерла от чего-то другого? Жгучее чувство стыда обжигает. За эти годы я даже ни разу не поинтересовалась, как умерла супруга Юргена, как вообще ее звали… Мать однажды обмолвилась, что та была пьяницей. Неужели это ложь, просто прикрытие для маленькой девочки? И вообще, когда мать и Юрген стали встречаться? Она еще была жива? Боже мой…неужели?
От вихря вопросов в голове начинает лихорадить, и я не откладываю это все в долгий ящик. Набираю мамин номер, нетерпеливо слушая длинные гудки. Наверное, разница с Бали по времени есть, но сейчас мне наплевать.
— Привет, Верунчик, — защебетала мать в трубку, на фоне слышится плеск воды.
— Мам, — без приветствий начала я. — Ты знала, что у Рене была болезнь Альцгеймера?
Я специально четко произнесла имя первой жены Юргена.
— Ч-что? — от внезапной атаки замялась мать. Замолчала, что-то обдумывая. И меня словно ошпарило кипятком.
— Ты знала?! Ты знала, что она болеет? И влезла в эту семью?! Мам?!
— Вера, успокойся! — строгим тоном ответила мать, придя в себя. — К чему сейчас ворошить прошлое, это тебя не касается. У нас с Юргеном настоящая любовь.
— Не касается? Ты с ума сошла?! — сорвалась и закричала в трубку. — Больная женщина где-то терялась, сходила с ума от неизвестности, пугливо смотрела на людей, которых не узнавала, а вы в это время строили свою любовь?! Какой кошмар…
— Вера! У них уже до болезни испортились отношения, правда, — лепетала мать, но я лишь скрипнула зубами, чувствуя, как по щекам снова бегут слезы.
— Это из-з ВАС я почти ослепла, — сипло бросила, горло будто забилось острыми иглами. — Вы виноваты!
— Что ты говоришь, это из-за мальчишки, Вера!
— Он лишь отстаивал свой дом! Свою мать! Боже мой… Мы приперлись в их дом, а там был ее портрет в траурной рамке, у него в комнате. Я думала, она умерла давно… Но теперь я вспоминаю, что там лежал свежий черный тюльпан… — Воспоминания сыпались на меня, заставляя дрожать и смахивать слезы ладошкой.
 
— Остановись! Успокойся. Что он тебе наговорил? Он ненормальный, стоит на учете в одном центре…
— И зная это, ты все равно безжалостно отправила меня сюда? — холодно спросила, перебив.
— Он обещал нам, что все будет в порядке. Юрген занимался с ним все эти годы, заставил пройти терапию. После того, что он наделал… Вера, послушай… — взмолилась она, но я уже не слушала.
— Когда она умерла?
— Что? — растерялась мать.
— Спрашиваю, когда она умерла? Дата смерти Рене Мартенс?
— Я… Я не знаю.
— Ты знаешь. Мам, просто ответь.
— Я не помню.
— Когда он умерла?! — заорала в трубку как сумасшедшая, наверняка перебудив всех на этаже.
— В том же месяце, когда мы переехали к ним, вот так! Довольна?! — выпалила мать, в ее голосе я отчетливо слышу злость.
Я бросила трубку, не желая больше слышать от нее ни слова. Это все слишком. Я даже не могу это переварить.
Значит пока мы завозили свои вещи, пекли пирог и изображали новоиспеченную семью, Макс менял увядающие цветы на ее могиле? Как мама и Юрген могли так поступить?!
Это конечно не оправдывает того, что он сделал со мной здесь, но… но теперь у меня появилось чувство вины перед ним. У МЕНЯ. ПЕРЕД. НИМ.
Засмеялась сквозь слезы. Какая же я дура, невероятная идиотка. Нужно бежать отсюда как можно скорей, прекратить размышлять. Кончится тем, что я еще и буду просить прощения. Пусть сами со всем этим разбираются, я уже купила билет. И больше ноги моей здесь не будет, плевать на этот отель. Хочу забыть ЕГО и начать свою жизнь заново.
Я пыталась уснуть, но ворочалась всю ночь, поймать сон не получалось. Едва рассвело, встала разбитая и уставшая, укуталась в одеяло и уселась на широкий подоконник. Почувствовав легкую слабость, распахнула окно настежь и, оперевшись на подоконник, вдохнула свежий воздух и затихла, прислушавшись. Откуда-то справа, скорее всего со внутреннего дворика, слышался ритмичный равномерный стук. Странный звук, такой я раньше не слышала. Он успокаивал, гипнотизировал будто маятниковые шарики, бьющиеся друг об друга с идеальной точностью до секунды.
Минут десять я слушала звук, затем любопытство пересилило, и, натянув джинсы и свитер, я набросила теплый шарф на плечи и вышла на улицу. Открыла боковую дверь в коридоре, слыша, как монотонный звук приближается. Внутренним двориком, что примыкал к боковому корпусу отеля, пользовались только работники отеля, и мне было интересно, что это за звук.
Выходить работать я больше не планировала, пусть сами разбираются. Монстр, пьяница и старик. Отличная компания.
Чтобы увидеть, что происходит, пришлось обойти деревянный навес и небольшой забор, кончающийся ровно посередине двора. Сначала вышла, не скрываясь, но увидев человека, издающего звук, присела от неожиданности под забором.
В темных джинсах, грубых ботинках и простой футболке, прилипшей к спине от пота, над плоским деревянным плато, стоял Макс, махая топором. Рубил дрова, разделяя полено на щепы, от которых по всему двору разносился знакомый древесный запах. Даже не промахивался, каждый раз рассекая его с идеальной точностью, входя словно в сливочное масло. Первый удар — топор входит в дерево, второй — оно разделяет его на две идеально ровные половинки, которые потом опять делит надвое, заставляя отскакивать в сторону, в груду нарубленных щеп.
Макс уверенно размахивался, стоя широко расставив ноги, и было в этом что-то завораживающее, заставляющее меня прятаться и подсматривать, вместо того, чтобы бежать отсюда сломя голову. Не знаю зачем, но я стояла и подглядывала между штакетников за тем, как играют на спине и руках его мышцы, как он слегка наклоняется, умудряясь видеть перед собой даже из-за упавших на глаза волос. Обратила внимание на то, что шнурки на его ботинках развязаны, но он не замечает, продолжая механически размахивать топором, словно робот, повторяя одни те же отточенные движения. Возле его ног уже горы нарубленных дров, но он не останавливается, продолжая рубить, как заведенный.