Омега (СИ)

Хочется есть, это подтверждает и урчащий желудок, и голодная, вязкая слюна, скопившаяся во рту. Шумно сглатываю. Повинуясь инстинктам, я карабкаюсь, сталкиваюсь с кем-то таким же нетерпеливым, утыкаюсь носом в преграду и со второй попытки нахожу сосок. Сжимаю его пока беззубыми челюстями и тяну, приглушенно сопя. Молоко теплыми каплями попадает на язык. Жадно глотаю, чуть ли не захлебываюсь этой сладостью, едва-едва успеваю дышать носом, отчего процесс сопровождается громким причмокиванием. Наконец, чувство голода притупляется, и я успокаиваюсь, звонко чихаю, но уходить, точнее – уползать, от источника тепла не тороплюсь. Вот еще! В следующий раз искать не придется!
Темнота никуда не пропадает, она становится тягучей, приторно-липкой, как патока, щедро наполненной звуками и запахами. Их так много, что вычленить какой-то один не удается, меня накрывает этой волной с головой. Рядом кто-то громко дышит и испуганно, вторя моим эмоциям, скулит, копошится, то и дело прижимаясь ко мне. Это кто-то мягкий, живой, от него совсем не пахнет угрозой. Помню, что есть еще такой же.
Хватает лишь одной попытки, чтобы понять: встать в ближайшее время не получится - ноги разъезжаются в стороны, не держат.
Другой - пахнущий густой сладостью, большой и теплый - легко, как невесомую игрушку, подгребает меня к себе и начинает заботливо вылизывать, шумно фыркая в живот. Он похож на курицу-наседку, и я, с неохотой поотбивавшись еще немного, даю ему имя – Матушка.
Сил хватает только на то, чтобы с намеком на протест то ли мяукнуть, то ли гавкнуть. Звук, вырывающийся из горла, вообще мало на что похож. Мой намек на протест просто не замечают.
Мне до одури хочется спать, не мешает даже чужой, шершавый язык, от которого нет спасения. Зеваю и, прижавшись теснее к Матушке, снова засыпаю.
***
Очертания пещеры появляются постепенно, будто их рисует ленивый художник, растягивая свое занятие на часы, дни. Чертов бездельник.
Тогда же включается мозг, потеснив голые инстинкты немного в сторону. Картинка наконец-то складывается правильно, со щелчком встают на место недостающие кусочки мозаики.
Мое имя – Тео. И, кроме него, у меня есть лапы, на которых никак не удается стоять ровно, хвост, выдающий мое состояние с головой, теплая, густая шерсть, позволяющая не мерзнуть на камнях, и до кучи, в качестве бонуса, видимо – прорва воспоминаний о прошлой жизни.
За-ши-бись! Остановите Землю, я сойду!
Матерюсь я долго и исключительно мысленно, а потом как-то успокаиваюсь. Смысл истерить?!
Верчу головой и заинтересованно принюхиваюсь, боясь упустить хоть что-то.
Разглядеть себя не получается, но если придерживаться логики и опираться на остатки здравого смысла, то я мало чем отличаюсь от копошащихся рядом щенков, по крайней мере детеныши больше всего похожи именно на них. Для собак – слишком широкие лапы, ближе к волкам, только на кончиках заостренных ушей – темные кисточки.
Единственное отличие - шерсть у меня однотонная, без полос, и немного светлее. В полумраке пещеры сложно разобрать окрас.
В самом углу замечаю Матушку, внимательно наблюдающую за нами. Ее запах я мог бы узнать из тысячи. Все эти недели она была рядом с нами, не отпуская от себя ни на шаг, кормила и грела. Глаза у нее серебристо-серые, как предгрозовое небо, с вытянутыми зрачками и пугающе мерцают в темноте.
Жуткое зрелище!
Встать у меня получается с трудом, я все время заваливаюсь то на один бок, то на другой. Удержать равновесие удается лишь с шестой попытки, в таком положении мне даже дышать боязно. Тесно знакомлюсь с полом я еще два раза, так как просто забываю о задних ногах, еще и этот хвост дурацкий!
Всё же я сумел договориться с собственным телом. Настороженно оглядываюсь на Матушку и делаю пару шагов на нетвердых лапах в сторону выхода, но та и ухом не ведет, вместо этого выжидающе смотрит. Времени, чтобы пересечь всю пещеру, потребовалось много, но я из чистого упрямства раз за разом поднимаюсь и под конец, плюнув на гордость, ползу. Когда цель близка, Матушка неслышно приближается и, схватив зубами за шкирку, легко, словно я ничего не вешу, тащит обратно в гнездо – по-другому мешанину из травы и шерсти не могу назвать.
 
А счастье было так возможно!
Вместо ожидаемого рычания из горла вырывается обиженный скулеж.
Картина повторяется еще четыре раза, пока Матушке не надоедает и, положив к другим щенкам, она дальновидно придавливает меня лапой. Не сильно, но выкарабкаться из-под нее уже не получается. Подождав для приличия пару минут, смиряюсь, печально засопев. Ничего другого не остается, как спать. Организм, вымотанный моими ползаниями по пещере, не сопротивляется, сознание за считанные секунды проваливается в сон.
***
Длинными ночами в красочные, ядовито-яркие сны пробирается реальность, пугающая и правдивая до отвращения. Я отчаянно ищу плюсы в произошедшем, но каждый раз натыкаюсь на стену, через которую никак не удается пробиться.
В голове чересчур много вопросов, но нет ни одного ответа. Сейчас как никогда мне не хватает цели, ради чего я буду зубами цепляться за жизнь.
Матушка, будто что-то чувствует, шумно выдыхает, тычась мокрым носом мне в бок. Заглядываю в пепельно-серые глаза, на самом дне которых притаилась тоска. Одиночка, брошенная, покинутая всеми.
Зверь в душе заходится тоскливым воем.
***
Ветра приносят с севера зиму – морозную и лютую.
Пожелтевшая трава покрыта белоснежными клочками колючего, хрустящего под лапами снега. Стылая земля обжигает мягкие подушечки. Резные снежинки жалят чувствительный нос. Медово-желтый, почти янтарный, с бурыми узорами по краям диск солнца на сером небе до безобразия яркий, отчего глаза, не привыкший к свету, начинают слезиться.
Ненавижу зиму.
Неуверенно делаю шаг из пещеры, бросая пытливый взгляд на Матушку, но та насмешливо скалится и тихой поступью выходит следом, не забыв подтолкнуть меня носом под зад. За ней с громким тявканьем вываливаются волчата. Пушистые, неуклюжие, они похоже на ожившие плюшевые игрушки с блестящими глазами-пуговицами. На свету окрас меха оказывается пестрым, ярко-шоколадным, с более темными или белыми полосами вдоль позвоночника, до кончика пушистого хвоста.
Старательно делаю вид, что я не с ними. Еще не дай бог подумают, что мы родственники!
Бурундучки, епт! Чип и Дейл.
Их запах – до боли знакомый, ставший уже родным, с нотками парного молока - успокаивает, придает уверенности.
Пещера, чудившаяся такой просторной изнутри, снаружи выглядит грудой серых камней, наваленных в художественном беспорядке – по фэншуй. Заинтересованно оглядываюсь по сторонам, но вокруг – грязно-желтая, с неровными кляксами белого степь, лишь на горизонте чернеет пятно леса, но он кажется таким далеким, что навязчивую идею прогуляться до него, я заботливо откладываю на загадочное «потом».
Воздух пестрит сотней запахов. Они сиротливо сбиваются в одну кучу, и меня накрывает этой волной с головой. Большинство из них я «слышу» первый раз, к расшифровке подключаю все свое воображение. Уходить далеко страшно, поэтому кручусь вокруг пещеры, стараясь не выпускать из поля зрения ни Матушку, лениво развалившуюся на входе, ни резвящихся в колючем низеньком кустарнике Чипа и Дейла, решивших поиграть в салочки.
Промерзшая земля испещрена норами. Любопытства ради пытаюсь раскопать одну такую, но зверьков так и не нахожу, зато привкус земли оседает на языке горькой пленкой.
Тьфу, лишь извазюкался весь! Недовольно чихаю, громко клацнув зубами и, потоптавшись на месте, возвращаюсь к пещере, задрав кверху хвост. Триумфальное шествие портит тонкий слой льда, коварно притаившийся под снежной крошкой, из-за которого лапы предательски разъезжаются в стороны, и я, потеряв равновесие, растягиваюсь меховым ковриком перед Матушкой.
Восприняв мое неудачное падение как новую игру, сзади наваливаются Чип и Дейл, изрядно потоптавшись по моей тушке. Грозно, а я надеюсь, что издаваемые звуки хоть немного внушают страх, рычу и пытаюсь выкарабкаться из-под Чипа, увлеченно мусолящего мое ухо. Но силы неравны, поэтому побарахтавшись и осознав всю тщетность своих трепыханий, сдаюсь.