Убийца читал Киплинга (Где и заповедей нет)

— Вы абсолютно уверены в том, что говорите, господин доктор?
— Я врач с тридцатипятилетним стажем, — с достоинством парировал доктор, — и знаю, в чем состоит ответственность, связанная с моей профессией. Буду вам весьма обязан, господин комиссар, если вы оставите замечания подобного рода для тех, кто находит удовольствие в выслушивании грубостей, даже непреднамеренных.
— Приношу свои извинения, — сказал Паркер. — Но хотя я давно занимаюсь следственной работой, в данном случае все обстоятельства говорят о том, что НИКТО не мог убить генерала Сомервилля! Так, по крайней мере, я считал до вашего прихода. То, что вы говорите, господин доктор, поражает меня. Видите ли, сэр, глушителем не пользовались, а с того момента, когда генерала видели живым, никто не входил в павильон, то есть никто, кому удалось бы выстрелить так, чтобы его не услышал человек, который стоял поблизости и к которому я испытываю полное доверие. Еще раз прошу извинить меня, но согласились бы вы с тем, что генерал Сомервилль все-таки совершил этот акробатический трюк, если было бы доказано, что убить его никто не мог?
Прежде чем ответить, доктор О’Флаэрти минуту пристально всматривался в лицо комиссара:
— Нет! Представьте вы мне хоть сто свидетелей, которые под присягой будут утверждать, что неотрывно смотрели на генерала Сомервилля и видели его в ту минуту, когда он совершил самоубийство, я всех их назову лжецами.
— Вы шутите, господин доктор… — Паркер забарабанил пальцами по столу. — Я не дискутирую с вами по медицинским вопросам, тут я, как вы справедливо заметили, отнюдь не являюсь авторитетом. Но сам факт случающихся противоречий в положении тела и оружия известен судебной медицине, и нередко врачи высказывали мнение, которое, несмотря на его абсолютно правильное профессиональное обоснование, оказывалось ложным.
— Возможно, — согласился О’Флаэрти, — но позвольте мне высказаться до конца, и мы избежим ненужных слов на эту тему. Если я сказал, что назову лжецами всю сотню свидетелей самоубийства, то не потому, что не могу поверить в столь невероятный способ самоубийства. Признаюсь, я скорее склонен отвергнуть подобную гипотезу, и соглашусь с ней только тогда, когда мне неопровержимо докажут, что убийство физически исключается. Но даже вынужденно согласившись с этими свидетелями в каком-то другом случае, я никогда не признаю правдивыми их показания по самоубийству генерала Сомервилля. Я никогда не поверю, что человек, находящийся в глубочайшем обморочном состоянии, скорее уже в агонии, мог совершить самоубийство.
— Что?! — Паркер вскочил и снова сел. — В момент смерти генерал Сомервилль был в обморочном состоянии?
— В абсолютно бессознательном, господин комиссар. В кофе, три-четыре чашки которого он выпил, были подсыпаны самые сильные снотворные средства, какие можно купить в нашей стране! Они были добавлены в таком количестве, что выстрел был совершенно не нужен — сердце девяностолетнего человека не могло выдержать такую дозу, хотя присягать я и не могу. Но если бы вы спросили меня в частном порядке, я сказал бы, что в минуту смерти генерал находился во сне, от которого никогда уже не пробудился бы.
— Но как же так… — растерянно сказал Паркер. — Вот экспертиза кофе, который остался на дне чашки и в термосе. — Он взял в руки один из двух присланных ему раньше протоколов. — Там не обнаружено ни малейших следов яда…
Доктор О’Флаэрти спокойно и внимательно ознакомился с содержанием и выводами, записанными в протоколах, и вернул бумаги Паркеру.
— Поскольку я не хочу утверждать, что кто-то из моих ученых коллег ошибся… что практически невероятно, так как при анализе обязательно было бы обнаружено снотворное, которое было добавлено в кофе в огромном количестве, могу сказать только одно: умерший выпил другой кофе, не тот, что остался на дне чашки и в термосе. Я дважды исследовал содержимое желудка покойного. Мне помогал мой ассистент, и дважды мы получили практически идентичные результаты. При этом мы использовали два разных вида реагентов… С моей стороны ошибка исключена.
 
Паркер выслушал его молча, потом посмотрел на Алекса. В глазах заместителя начальника уголовного отдела Скотланд-Ярда застыл ужас.
— Ты слышишь, Алекс?
— Слышу, — Алекс попытался говорить спокойно. — Я тоже потрясен, но не в такой степени. Я ждал, что в расследовании должно в конце концов что-то произойти. Вот только не подозревал, что кофе может быть отравлен…
Паркер молчал. Он удивленно смотрел на своего друга, который вдруг оживился, встал и подошел к тому месту, где лежали протоколы вскрытия.
— Это все ваши выводы, господин доктор? Наверное, есть и другие, например, когда предположительно наступила смерть?
— Конечно, есть, — доктор О’Флаэрти взглянул на него с оттенком симпатии, однако был еще очень сдержан. — Вижу, что вы, мистер, разбираетесь в нашем деле. Мне сообщили, что генерал Сомервилль позавтракал около 7.30 или чуть позже. Итак, отталкиваясь от этой отправной точки, я утверждаю, что смерть наступила не раньше девяти и не позднее десяти часов. По всей видимости, он выпил кофе между восьмью и девятью часами. Скорее, около восьми.
— Как быстро подействовало снотворное?
— При такой концентрации в течение нескольких минут начинается сонливость, а спустя еще пару минут наступает сон, который становится все глубже по мере усвоения организмом наркотика из снотворного… Тормозящее влияние мог оказать кофе, стимулирующий деятельность сердца. Зато факторами, ускорившими сон, были почтенный возраст умершего и его небольшой вес. Оба эти обстоятельства скорее всего уравняли друг друга, и если генерал пил кофе систематически, тогда его действие на организм было соответственно слабее.
— Вы можете точно сказать, когда генерал впал в бессознательное состояние?
— Если его организм не обладал феноменальной сопротивляемостью, что невозможно установить после смерти и о чем могут сказать только хорошо его знавшие, сон должен был наступить не позже чем через час после первой выпитой чашки кофе. Похоже, что за короткий срок он выпил еще две чашки, чем ускорил процесс… Таким образом, генерал должен был впасть в сон через сорок пять минут после первой выпитой чашки.
— В павильон он пришел где-то в 8.10, значит, мог заснуть в 8.55, правильно? Однако я видел, как он пошевелил руками… — Алекс наморщил лоб. — Это было в 8.50… Я не мог ошибиться, хотя видел его с расстояния. Он поднял руку и положил ее на стол. Мы были вдвоем, и оба отметили это движение.
— Но он ничего не сказал, правда? — спросил доктор О’Флаэрти. — В состоянии помрачения, которое предшествует наступлению такого рода сна, человек может делать определенные жесты. Они вызываются отсутствием в его мозгу границы между сном и явью. Естественно, спустя некоторое время такие движения прекращаются. Если бы в этот момент вы подошли к нему и быстро оказали помощь, существовал бы какой-то шанс удержать его в жизни, хотя в таком возрасте любое серьезное отравление организма наркотиками приводит, как правило, к смерти. Во всяком случае, я так считаю.
— Если бы я подошел к нему, — эхом повторил Алекс. — Но генерал Сомервилль не терпел, когда ему мешали. И к тому же, господин доктор, моя задача здесь состояла именно в том, чтобы сегодня утром я не беспокоил его своим видом…
Доктор О’Флаэрти прокашлялся.
— Безусловно, безусловно, — равнодушно согласился он. — Я оставляю вам, господа, протокол вскрытия генерала Сомервилля, подписанный мною и доктором Слаймсом, который мне ассистировал. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, в телефонной книге вы найдете номер моего телефона. Можно звонить даже глубокой ночью. Я привык к телефонным звонкам в любое время суток.
— Господин доктор, — быстро спросил Алекс, — если я правильно понял, в желудке умершего сахар не был обнаружен?
— Нет. Я обратил на это внимание. По всей видимости, генерал не добавлял сахар ни в чай, ни в кофе. Во всяком случае, сегодня, иначе я обнаружил бы его следы.