Убийца читал Киплинга (Где и заповедей нет)

— Но, папочка, как ты знаешь, в Америке все наоборот, — весело ответила Дороти и внезапно замолчала. Оживление исчезло с ее лица, но быстро вернулось, как то пресловутое солнце после бури.
Она наклонила голову и погрузила ложку в горячие овсяные блинчики, плавающие в молоке. Джо, с интересом присматривавшийся к ней, медленно перевел взгляд на профессора.
— Надеюсь, что ваши приметы оправдаются и здесь. У нас тоже гроза не бывает долгой. Зато сложности с солнцем. Иногда оно прячется на месяцы, и никакие заклинания не могут извлечь его из-за туч.
Вошел Чанда, тихо присел за стол и глазами подал знак пухленькой горничной. Та исчезла и тут же вернулась, неся небольшую фарфоровую миску, украшенную восточным орнаментом.
Посмотрев на часы, Коули встал из-за стола:
— Двадцать минут девятого, — пробормотал он. — Мне пора идти.
Но Джо не смотрел на него. Слегка наклонившись в сторону Чанды, он не спускал глаз с Мерил Перри, которая подняла голову и взглянула на Коули. Джо показалось, будто он заметил, как они обменялись понимающими взглядами. Молодой инженер сделал почти неуловимый утвердительный кивок головой, превратившийся в общий поклон всем сидевшим за столом. Инженер вышел.
— Это означает, что у меня есть еще почти час, — Джоветт взглянул в окно. — Пока наш незаменимый Ромео, окутанный кардинальским пурпуром, все подготовит, я могу отдохнуть. Становится душно. Кажется, мы были правы, мистер Чанда, гроза надвигается.
Чанда с серьезным видом кивнул головой:
— Думаю, она начнется около двенадцати, — сказал он, глядя на Алекса. — Или чуть позже, или чуть раньше. Но как всегда около полудня, со стороны континента. Господин профессор справедливо заметил, что она не будет долгой. Но в это время года гроза бывает очень сильной.
— В таком случае, — профессор Снайдер сложил салфетку, лежавшую у него на коленях, — дитя мое, сегодня отдохни немного. Я иду в библиотеку и буду там работать.
— Я не устала.
— Ты долго сидела вчера за текстом. Да, библиотека господина генерала великолепна, в ней столько редкостей, что можно было бы провести здесь несколько лет, но ни один текст не стоит твоих бессонных ночей. Ты его уже переписала, да?
— Да, папочка. И хотела заняться трактатом об отливке. Я сделаю английский перевод и постараюсь скопировать оригинал. Трактат не очень большой. Но я не планировала эту работу на сегодняшнее утро.
— Очень рад, — профессор погладил Дороти по голове и обвел присутствующих гордым отцовским взглядом. Но вышколенное ухо Джо Алекса передало в мозг сигналы, благодаря которым утихшие было на минуту тревожные звоночки опять зазвенели. В этом диалоге, столь простом и естественном в тех обстоятельствах, в каких находились собеседники, было нечто театральное, будто все эти слова должны были быть сказаны при свидетелях, должны были быть услышаны.
— Буду очень доволен, если ты сыграешь до дождя партию в теннис, Дороти, — продолжал профессор Снайдер. — Я не знаю лучшей игры для молодых девушек. Теннис развивает рефлекс, дает силу, грацию, повышает выносливость организма. Кроме того, он учит нас бороться без кровопролития и гласа орудий. Чудесная игра! Я сам, хотя у меня почти нет возможности, никогда не могу наиграться вдоволь. Спроси, детка, не испытывает ли кто-либо желания поиграть? Мисс Перри? Не сыграли бы вы пару сетов с Дороти?
Мерил, которая в этот момент вставала, намереваясь выйти из столовой, остановилась в нерешительности.
— Да, безусловно, господин профессор… то есть… Дороти, с большим удовольствием. Но только попозже, хорошо? Сейчас мне нужно немного поработать. Я обещала генералу Сомервиллю отпечатать фотографии, которые вчера сделала, — она опустила голову и совсем тихо сказала: — Я имею в виду эту пару, Йети и Лэдни… Генерал хочет сегодня писать о них и намерен поместить в книге фотографию, поэтому попросил меня сделать снимки в разных ракурсах. Я должна проявить пленку, отпечатать снимки, немного подсушить. Я буду занята до одиннадцати, пожалуй, немного меньше. Потом только подброшу фотографии генералу в павильон и буду в твоем распоряжении, согласна?
 
Снайдер нахмурил брови и не сказал ни слова. Никто, кроме Дороти, к которой был обращен вопрос Мерил, не сделал ни одного движения.
— В одиннадцать? — Тон у Дороти был неожиданно легкий. — Отлично, дорогая моя!
— Я могла бы немного поиграть с тобой сейчас, — быстро вмешалась Каролина. — Только одену шорты, возьму ракетку и сменю туфли. Через пять минут вызываю на бой… — она встала и рассмеялась. — Правда, я уже два месяца не играла и думаю, что ты меня разнесешь в пух и прах, но хоть научусь чему-нибудь.
— После твоей исповеди я стала бояться за результаты борьбы, — Дороти тоже встала. — Вы, европейские девушки, всегда на словах так скромны и благородны по отношению к партнершам, а потом…
— Впервые в жизни меня назвали европейской девушкой! — звонко расхохоталась Каролина. — Я — островитянка в ста поколениях!
— Дороти имеет в виду Старый Свет! — поспешил пояснить Снайдер.
— Так или иначе, у меня плохие предчувствия, если говорить о результатах встречи! — Каролина быстро выбежала из столовой.
— Некоторое время я вынужден заниматься домашними делами, — вполголоса сказал Чанда. — А потом буду в вашем распоряжении, мистер Алекс.
Джо кивнул головой. Вместе с Джоветтом он покинул столовую. Становилось все жарче. Джо посмотрел на небо — ни одного облачка. Но он не думал о погоде. Было ровно восемь тридцать. Уже более четверти часа генерал Сомервилль один работал в павильоне.
И хотя до условленного времени оставалось три часа, нельзя было недооценивать небольшую вероятность катастрофы.
Джоветт навел разговор на памятник погибшим летчикам Манчестера:
— Сегодня ночью я понял, что мой памятник не готов. Проект выражает только общую идею трагедии: память об умерших в сердцах тех, кто остался жив… Память, которая должна быть, ибо часто все забывается. Но отсутствует некий элемент, то краткое неповторимое последнее мгновение, когда здоровый человек понимает, что через минуту он погибнет. Хотелось бы найти линию, форму этого мгновения, слишком короткого для горечи и смирения. Меня это мучает. Без нее мой памятник неполный. Он станет кладбищенским символом печали по тем, кто умер. Но не будет выражать их самих. Вы меня понимаете?
К разговору мужчин молча прислушивалась Каролина, уже в спортивной форме и с ракеткой в руках догнавшая их возле клумбы.
— Каждый самолет умирает по-своему, — печально и задумчиво ответил Алекс. — Мысль о последней минуте преследовала меня в каждом полете, хотя я попал в летную школу прямо со школьной скамьи, в семнадцать лет. Казалось бы, возраст слишком ранний для таких мыслей. Но в войну мы взрослели стремительно…
Тихий окрик со стороны дома заставил их всех обернуться. Дороти, махая ракеткой, звала Каролину.
Девушки пошли на корт, а Джо и Джоветт в молчании продолжили прогулку. Из-за деревьев Алекс услышал приглушенный шепот волн, разбивающихся о скалу.
Деревья расступились. Направо, вплоть до линии берега, зеленели густые, переплетенные заросли кустарника, дорожка влево вела на каменную площадку, огороженную балюстрадой.
— Работает старикан, — вполголоса заметил Джоветт. Двери павильона были открыты. Они увидели фигуру за столом. Сомервилль пошевелил рукой и положил ее на бумаги, но он находился так далеко, что не мог слышать их голоса.
Опершись на балюстраду, они смотрели вниз. У их ног в глубокой пропасти белая пена лениво омывала подножия скал. Дальше и правее, там, где была невидимая отсюда бухта, берег обрывался совершенно отвесно, не было даже рифов, только глубина, бурлящая и кипящая, несмотря на спокойное море. Ветви деревьев перевешивались через балюстраду и повисали прямо над обрывом в полной неподвижности. Было тихо, так тихо, как бывает лишь ранним жарким утром перед грозой.
Алекс посмотрел на море. Где-то на линии горизонта виднелось несколько белых парусников, да еще что-то низкое, серое… Наверное, патрульная лодка? С такого расстояния они ничего не увидят. Но у них ведь мощные бинокли. Он быстро повернулся к Джоветту, который опять что-то рассказывал.