Правило Шестьдесят на Сорок (ЛП)

— Предупреждение, пожалуй, не помешало бы! — возражаю я, чувствуя, как сердце колотится в груди.
Я вскрикиваю, когда мы врезаемся в очередную волну, допуская, чтобы волосы превратились в вихрь— мне не до прически, слишком занята тем, чтобы не вылететь за борт. Мы проносимся мимо парочки, беззаботно отдыхающей на парусной лодке, и я завидую их безмятежности всем существом. На некоторое время меня охватывает ужас: а вдруг он не знает, куда плывет, а может быть, просто хочет катать нас кругами часами? Но наконец мы замедляем ход, и я набираюсь смелости, чтобы отцепить руку от ручки и откинуть волосы с лица.
  
Мы останавливаемся недалеко от берега, поросшего деревьями, и я вижу, что здесь пришвартовано еще несколько лодок, а их пассажиры плещутся в воде. Я никогда не бывала здесь, даже не знала о существовании этого места. Тео роется в ящике под полом лодки, доставая якорь, привязанный к ярко-желтому тросу.
— Как давно у тебя лодка? — спрашиваю я, наблюдая, как он бросает якорь за борт и смотрит на воду.
— Четыре года, — отвечает он, опять усаживаясь за штурвалом. — Взял ее спонтанно, на той же неделе, когда подписал контракт с инвестором для «Ниволи». А потом у меня не было свободного времени, так что Пен и ее муж взяли лодку на себя.
— Ну что ж, я польщена, что удостоилась чести присутствовать на твоей первой поездке, — говорю я, обмахиваясь от палящего солнца.
Без ласкового ветерка, лишь палящее солнце, жара становится невыносимой, несмотря на легкое сарафанное платье, надетое мною утром. Быстрый взгляд на Тео показывает, что ему сейчас гораздо хуже, чем мне. На нем обычный наряд — кроссовки, футболка и джинсы, сегодня темные, что, конечно, не облегчает страданий в духоте. Футболка облегает мускулистые плечи, подчеркивая каждое движение, а капля пота медленно стекает по шее, и внезапно мне хочется провести по этому пути языком.
— Не совсем учел погоду, — говорит он, потянувшись к горловине футболки и пытаясь немного ее расправить, чтобы хоть как-то охладиться.
Он снимает обувь и носки, и у меня сжимается сердце, когда замечаю на ногтях следы облезшего розового лака. В понедельник нужно будет обязательно принести ему ацетон. Но, черт возьми, это выглядит ужасно мило.
— У тебя случайно нет воды? — спрашивает он, вытирая пот с шеи подолом футболки.
— Нет, — отвечаю я, снимая сандалии и приподнимая подол платья чуть выше бедер, насколько это прилично. — И уверена, ты бы предпочел сейчас увидеть коробку «Чириуз».
Он стонет, откидываясь на спинку стула.
— Еда. Как мы могли забыть про еду?
— Мы? Это ты вывез нас в открытое море без всякого плана.
Он запрокидывает голову и закрывает глаза, отрешенно прикрываясь от солнечных лучей.
— В море? И где ты думаешь, мы собственно находимся?
— О, нет, не смей увиливать от ответа. Ты привез меня сюда, чтобы я сгинула. И наименьшее, что можешь сделать, — признать это.
— Кстати, как долго это займет? — поворачивает он голову. — Сам процесс смерти. Я никогда не ел человека, но, похоже, дело может дойти и до этого.
— Это не «Выживший»50, — смеюсь я, выставляя ногу между нами и игриво касаясь его голени. Тео хватает мою ногу, прежде чем успеваю ее убрать. — Мы в километре от цивилизации. Разворачивай лодку, и давай отправимся на обед.
— Нет. У меня уже есть план, — он делает вид, что изучает мою ногу. — Выглядит аппетитно.
— Не хватит смелости.
Он притягивает меня к себе и шутливо обхватывает лодыжку пальцами, бросая на меня озорной взгляд.
— А это, пожалуй, не лучший способ разговаривать с тем, кто держит твою жизнь в своих руках?
— Тео Джордан, если начнешь меня щекотать, наша дружба закончится.
Он склоняет голову, смеясь.
— Дружба, да? Любопытно…
— Не будет, если продолжишь в том же духе.
— Я помню, как ты называла меня придурком…
— И ничего не изменилось.
Я резко вырываю ногу, и Тео, с тихим восклицанием, падает на колени передо мной, не в силах удержать ускользнувшую добычу.
— О, ты явно влипла, — говорит он, издав низкий, лишенный радости смешок.
На этот раз хватает лодыжки обеими руками, и мне с трудом удается удержаться за подол платья, когда тянет меня к себе. Я приземляюсь на ягодицы с громким вскриком, а Тео тянет еще раз, заставляя скользить по полу к нему, и я оказываюсь лежащей ничком.
— Говорила, что я не нравлюсь тебе, — Тео приближается. — Называла Скруджем Макдаком, — он опускается на руки и ползет надо мной, поза кажется соблазнительно хищной, и во рту пересыхает, а конечности словно наливаются свинцом от напряжения. — Ненавидела меня, — продолжает он, прищуриваясь, когда оказывается на одном уровне с моим лицом, а руки крепко упираются в пол по бокам от головы. — Наверняка желала смерти.
— Раз или два, — кокетливо подмигиваю я. — Но это было бы не так уж больно, обещаю, — добавляю я, легко ударяя его в грудь.
Игривость исчезает, и на его лице появляется отрешенное выражение, хотя смотрит прямо на меня.
— Не желал, что ты меня ненавидела.
Я хочу напомнить, что и Тео относился ко мне не слишком дружелюбно, что не хватило смелости оставить меня в проекте. Но вместо этого молча смотрю на него, чувствуя, как Тео покачивается, ощущая его колени, касающиеся бедер. Недели… недели, проведенные в его обществе, — все это вдруг обретает новый, неожиданный смысл. В молчаливом противостоянии, в близости тел, в воздухе витает что-то большее, чем просто дружеская шутка.
Снова эта жгучая тоска. Хочу его кожу — всю, до последней поры. На себе, внутри себя.
Тео скользит пальцем по ряду пяти крошечных серебряных колец, прильнувших к моей мочке.
— Симпатично, — говорит он. — Их не было, когда мы в последний раз работали вместе.
Мурашки бегут по коже. От его прикосновения? Или от того, что помнит, как я выглядела три года назад?
Его взгляд рассеян, рука нежна, а большой палец скользит по моим губам, в то время как кончики пальцев, едва касаясь, щекочут виски, ласкают щеку. В жестах — почти благоговение. Какой-то ритуал, сладкая жертва, принесенная в мою честь, заставляющая чувствовать себя желанной, обожаемой, совершенной. И я уже готова умолять о поцелуе, мечтая о том, чтобы мы остались одни, а не…
Плеск воды.
Тео вздрагивает, и я вижу, как возвращается в его глаза ясность, когда осматривает окрестности и понимает, как близко склонился надо мной.
— Черт… Прости, — он отступает, и я остро ощущаю его отсутствие. Если бы не раскаяние, я бы подумала, что это жар наложил румянец на его щеки. — Это было… я сам не знаю.
Извинений я не ждала. Но неловкость заставляет выдавить беззаботную улыбку.
— Не переживай.
Он помогает мне подняться, как раз когда кто-то на соседней лодке совершает эффектный прыжок в воду.
— Пойдем купаться, — говорит он.
На мгновение я думаю, что это шутка — разве что у него в кармане запрятан купальник. Но решимость неподдельна, пока мы смотрим, как люди плещутся в воде, с той трогательной детской целеустремленностью, с какой ребенок решает, что сегодня обязательно научится кататься на велосипеде. И одним плавным движением он скидывает футболку.
Я успеваю увидеть напряженные мышцы груди, прежде чем отворачиваюсь, сосредотачиваясь на прибрежном дереве, пока Тео расстегивает молнию на брюках.
— Похоже, я пропустила момент, когда мы стали друзьями, которые раздеваются друг перед другом, — говорю я, стиснув зубы, потому что звук падающих на дно лодки брюк заставляет почувствовать, как дрожат колени.
— Ты была там, дорогая. И, кажется, первая разделась, — его голос тот же тихий голос, которым говорил, стоя на коленях у моей постели в отеле.
Лодка резко качается от стремительного прыжка в воду, и брызги попадают на платье.
— О, черт, как же хорошо! — кричит он, выныривая, и я спешу к борту. Тео откидывает мокрые волосы со лба, стоя в воде. — Залезай.
Я качаю головой и смеюсь, когда он брызгает в мою сторону.