Мифология русских войн. Том II

«Император Александр I вооружился богословием и историософией «мистиков» для интерпретации новой политической реальности, сложившейся после победы над Наполеоном, и, главное, для создания такой структуры международных отношений, которая обеспечивала бы вечный мир — понимавшийся императором в духе милленаризма «мистиков», то есть в духе новой и последней эпохи божественного откровения, когда должно установиться тысячелетнее царствие мира и братства между народами.
Собственноручно написанный императором акт Священного Союза был не столько политическим, сколько богословским документом. Пусть это содержание не было важно или хотя бы понятно австрийской и прусской сторонам Тройственного союза, но оно было важно для русской стороны, а также для тех, кого в союз не взяли — не столько мусульман-турок, сколько, прежде всего, тех католиков, которые, как де Местр, принимали сторону папы, а не австрийского правительства (будучи католическим, это правительство уже около полувека вело политику ограничения светской власти пап; оно оказалось заинтересованным в заключении религиозного по сути союза, в котором не участвует католическое духовенство)
 [107]
. Со стороны той части католиков, которая будет ориентироваться на папу, а не на Австрию, реакцией на Священный союз станет явление, получившее широкую известность под названием ультрамонтанства
 [108]
.
Карандашный набросок императора Александра попадет для редактирования в руки Стурдзы
 [109]
, который тогда был ближайшим помощником начальника личной императорской канцелярии Иоанна (в России Ивана Антоновича) Каподистрии (Ιωάννης Αντώνιος Καποδίστριας, 1776–1831) — будущего первого правителя Греции (1828–1831).
В окончательном виде обнародованный тремя монархами 14/26 сентября 1815 года акт представлял собой редакцию Стурдзы, в которую лишь несколько изменений было внесено австрийским министром иностранных дел Меттернихом; эти изменения состояли только в смягчении некоторых формулировок относительно единства заключающих союз народов, но не изменили общей идеи: «почитать всем себя как бы Членами единого народа Христианского», три государя которого — австрийский, прусский и российский — управляют им от имени единственного «Самодержца народа Христианского», «кому собственно принадлежит Держава», а это лишь «Бог, наш Божественный Спаситель Иисус Христос, Глагол Вышняго, Слово жизни» (цитирую официальный русский перевод, который в 1815 г. зачитывали народу по церквам
 [110]
).
Оригинальным текстом документа являлся только французский
 [111]
, и его некоторые особенности оказались в русском переводе затушеванными.
Во-первых, в самом названии Traité de la Sainte Alliance entre les Empereurs de Russie et d’Autriche et le Roi de Prusse имелась двусмысленность, т. к. слово alliance означает не только «союз», но и «завет» в библейском смысле: «Трактат (договор) о Святом Союзе/Завете между Императорами России и Австрии и Королем Пруссии»; в официальном русском переводе название было «Трактат Братского Христианского Союза».
По мысли Александра, вполне разделявшейся Стурдзой, речь шла именно о новом, уже третьем и эсхатологическом, завете, но в русском переводе намек на это из названия документа исчез
 [112]
.
Во-вторых, — и это самое главное отличие русского перевода — была изменена преамбула, в которой формулировалось собственно религиозное обоснование столь необычного союза (цит. по указ. выше изданиям; в тексте выделено нами):
 
<…> ayant acquis la conviction intime qu’il est nécessaire d’asseoir la marche à adopter par les Puissances dans leurs rapports mutuels sur les vérités sublimes que nous enseigne l’éternelle religion du Dieu sauveur: Declarent solennellement que le présent acte n’a pour objet que de manifester à la face de l’univers leur détermination inébranlable de ne prendre pour règle de leur conduite, soit dans l’administration de leurs États respectifs, soit dans leurs relations politiques avec tout autre gouvernement, que les préceptes de cette religion sainte, préceptes de justice, de charité et de paix, qui, loin d’être uniquement applicables à la vie privée, doivent, au contraire influer directement sur les résolutions des princes et guider toutes leurs démarches comme étant le seul moyen de consolider les institutions humaines, et de remédier à leurs imperfections. (p. 1548)
   
 
[
Три государя
]
 восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащий Державам образ взаимных отношений, подчинить высоким истинам, внушаемым вечным Законом 
[
в оригинале Религией
]
 Бога Спасителя:
 
Объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть пред лицем Вселенныя Их непоколебимую решимость, как в управлении вверенными им Государствами, так и в политических отношениях ко всем другим Правительствам, руководствоваться не иными какими либо правилами, как Заповедями сея Святыя Веры, Заповедями любви, правды 
[
в оригинале: правды, любви
]
 и мира, которые отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют напротив того непосредственно управлять волею Царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства. (С. 279).
 
Обратим внимание на выражение l’éternelle religion du Dieu sauveur «вечная религия Бога спасителя». Для его перевода, сделанного в 1815 г., мы бы ожидали «вечная вера Бога спасителя», поскольку слово «религия» в русском языке еще не было общепринятым и уж точно не было известно народу. Согласно данным Национального корпуса русского языка, для 1815 г. частота (в пересчете на миллион словоформ) слова «вера» составляла 329,7, а слова «религия» — 16,5, то есть «религия» была в 20 раз более редкой, чем «вера». Но в официальном русском переводе мы не находим ни «религии», ни «веры». Мы видим там «вечный Закон Бога Спасителя». Такой перевод был теоретически допустим в избранной стилистике, где русский язык приближался к церковнославянскому, но все же контекст «заповедей» и «правил» не настраивал на понимание «закона» в смысле «веры», а настраивал на юридическое понимание (хотя в живом русском языке еще сохранялись выражения «греческого закону», «магометанского закону» в смысле принадлежности к соответствующим религиям).
Налицо попытка приглушить звучание документа, который эксплицитно говорит о какой-то общей религии подписавших документ государей. Впрочем, упоминание религии не исчезло из русского перевода следующего абзаца, где «Заповеди сея Святыя Веры» объявляются единственным основанием для внешней и внутренней политики государств. Это недвусмысленный выход за пределы сразу православия, католичества и протестантизма. Вместо всех трех конфессиональных пониманий христианства предлагается одно общее, или, точнее, все три конфессии имплицитно представляются местными формами некоего единого христианства — «вечной религии Бога спасителя».
О такой религии как раз и учили внеконфессиональные мистики той эпохи, из числа которых на Александра I сильнее всего повлияли номинальный лютеранин Иоганн Генрих Юнг-Штиллинг и номинальный католик Франц фон Баадер. Оба религиозных деятеля употребляли все свое влияние для пропаганды идей Священного союза, а Юнга-Штиллинга В. С. Парсамов небезосновательно называет его «пророком», т. к. тот еще в 1814 г. в похвальном слове Александру I сказал о религиозном, а не политическом союзе трех государей; впрочем, Парсамов справедливо отмечает, что не Юнг-Штиллинг и Баадер повлияли на религиозные интуиции Александра, а он сам сблизился с ними после своего религиозного обращения
 [113]
.